Джойс Оутс - Блондинка. том I Страница 11

— Потому, что он от солнца. Огонь от солнца. Само солнце — огонь. И Бог есть не что иное, как огонь. Только поверь в Него, и обратишься в пепел. И никакого «Бога Отца» не существует. Да я скорее поверю в У. К. Филдса[13]. Уж он-то по крайней мере действительно существует. Да, я была крещена в христианской церкви — лишь потому, что мать моя была заблудшей душой, но я же не дура. Я антагонистка. Верю, что наука спасет человечество. Возможно. Лекарство против туберкулеза, лекарство против рака, евгеника с целью улучшения человеческой расы, легкий уход из жизни для самых безнадежных. Но моя вера не слишком крепка. И твоя, Норма Джин, тоже. Просто нам не следовало жить здесь, в южной Калифорнии, это факт. Мы сделали ошибку, поселившись здесь. Твой отец, — тут хрипловатый голос Глэдис смягчался и звучал приглушенно, как бывало всегда, когда она заговаривала об отсутствующем отце Нормы Джин, словно он витал где-то совсем рядом, прислушивался, о чем это они говорят, — всегда называл Лос-Анджелес «городом из песка». Построен на песке и сам песок. Это же пустыня. Дождя выпадает не больше двадцати дюймов в год. Или же наоборот — уж если дождь, так просто потоп какой-то! Люди не должны селиться в таких местах. Вот нам и наказание. За нашу гордыню и глупость. Землетрясения, пожары, этот чудовищный воздух. Правда, некоторые родились тут, и кое-кому из них суждено здесь умереть. Мы заключили пакт с дьяволом. — Глэдис умолкла, перевести дух. Как часто бывало, когда она вела машину, чем занималась и сейчас, в данный момент. Ведя машину, она быстро выдыхалась, словно сама бежала по дороге, словно то были непомерные физические усилия, хотя говорила спокойно, даже как-то слишком умиротворенно.

Они ехали по погруженной во тьму Колдуотер-Каньон-драйв, что пролегала над Сансет-бульвар, и было час пятнадцать ночи, первой ночи, когда в Лос-Анджелесе начались массовые пожары. Глэдис закричала, разбудила Норму Джин, вытолкала в пижаме и босиком из бунгало, затолкала в свой «форд» выпуска 1929 года, поторапливая, приговаривая: живей, живей, живей, — и все это шепотом, чтобы не услышали соседи. Сама Глэдис была в черной шелковой ночной сорочке, поверх которой второпях накинула полинялое и тоже шелковое зеленое кимоно, давнишний подарок мистера Эдди. Она тоже была босиком, встрепанные волосы замотаны шарфом. Худенькое личико напоминало маску и казалось царственно суровым: перед сном она намазала его кольдкремом, и теперь кожа начала приобретать грязно-серый оттенок — от принесенных ветром пыли и пепла. Ужас что за ветер, сухой, горячий, он злым неукротимым потоком тек по каньону! Норма Джин так испугалась, что даже не могла плакать. А эти сирены! Эти людские крики! Странные визгливые крики, они напоминали голоса птиц или животных. (Может, это койоты?)

Норма Джин видела коричневатые всполохи огня, отражавшиеся в облаках, в небе над горизонтом за Сансет-стрип, в небе над тем, что Глэдис называла «целебными водами океана», — далеко-далеко; пальмы, трепещущие от ветра, вырисовывались на фоне этого грозного неба. А все небо во всполохах пламени, и все деревья с иссушенной пожелтевшей листвой; и она чувствовала запах дыма (о, совсем не то, что вонь от прожженных сигаретами простыней Глэдис). Но до нее не дошло, пока еще не дошло — я ведь не какой-то там приставучий ребенок, все время задающий вопросы, можно даже сказать, я очень послушный ребенок, ребенок, подающий надежды, — что мать ведет машину совсем не в том направлении.

Не от запятнанных вспышками пламени холмов, а наоборот — к ним.

Не от вонючих удушливых клубов дыма, но прямиком к ним.

И все же Норме Джин следовало бы догадаться, все признаки были налицо: Глэдис говорила очень спокойно. Слишком спокойно. Рассудительно, вежливо.

Когда Глэдис была, что называется, собой, истинно собой, то говорила ровным и плоским безжизненным голосом, из которого, казалось, были выжаты все эмоции, как выжимают с силой последние капли воды из махровой мочалки. В такие моменты она избегала смотреть вам в глаза; она обладала властью видеть сквозь вас — так мог бы смотреть сквозь вас арифмометр, имей он глаза. Когда Глэдис не была собой, или притворялась, что не в себе, она начинала говорить быстро, какими-то обрывками слов, не поспевавшими за ее бурлящей поспешной мыслью. Или же говорила как-то особенно спокойно, логично, как одна из учительниц Нормы Джин, объяснявшая всем известные вещи.

— Мы заключили пакт с дьяволом. Даже те из нас, кто не верит в дьявола.

И Глэдис обернулась и взглянула на Норму Джин, убедиться, слушает ли она ее.

— Д-да, мама.

С дьяволом? Пакт? Как это?

У обочины дороги валялся какой-то бледный блестящий предмет, нет, не человеческое тело, возможно, кукла, просто выброшенная на помойку кукла. Но первой панической мыслью было, что это именно ребенок, забытый впопыхах, когда начался пожар, нет, конечно, никакая это не кукла!.. Глэдис, похоже, не заметила его, машина промчалась мимо, но Норму Джин вдруг пронзил ужас — она вспомнила, что оставила свою куклу дома, на постели! В этой панике и спешке, разбуженная возбужденной матерью, которая затолкала ее в машину, среди воя сирен, сполохов огня, запаха дыма, она забыла свою куклу-златовласку, и теперь она сгорит!.. Правда, последнее время кукла была уже не та — золотые волосы потускнели, розовая резиновая кожа уже не была столь безупречна, кружевной чепчик давно потерялся, а халатик в цветочек и белые пинетки были безнадежно испачканы. Но Норма Джин все равно очень любила свою куклу, свою единственную куклу, куклу, так и оставшуюся безымянной, подаренную ей в день рождения, которую она называла не иначе, как просто «Кукла». Но чаще, в приливе нежности, — просто «Ты». Так обращается человек к своему отражению в зеркале, ведь когда он видит себя, имена не нужны. И Норма Джин вскрикнула:

— Ой, м-мама, а что, если наш дом сгорит? Я там забыла куклу!

Глэдис презрительно фыркнула:

— Кукла! И очень хорошо, если сгорит! Для тебя же лучше. Какая-то нездоровая привязанность.

Глэдис надо было следить за дорогой. Тускло-зеленый «форд» 1929 года выпуска, прошедший уже через несколько рук, она купила за 75 долларов у какого-то знакомого другого знакомого, «симпатизировавшего» Глэдис как разведенной матери-одиночке. Машина не слишком надежная, тормоза у нее барахлили, за руль приходилось держаться крепко, обеими руками, причем в самой верхней его части, и еще сильно наклоняться вперед, к лобовому стеклу, чтобы разглядеть дорогу, поскольку все стекло покрывали мелкие паутинообразные трещинки. И капот тоже был весь в таких же трещинках. Глэдис сохраняла полнейшее спокойствие, была даже как-то чересчур спокойна, она успела выпить полстакана крепкого напитка, успокаивающего напитка, напитка, вселяющего уверенность, — нет, не джина, не виски и не водки. Но вождение по горной дороге, когда мимо с воем сирен пролетают пожарные машины и слепят фарами, когда на Колдуотер-Каньон-драйв, на этой узкой дороге, полно других машин, едущих навстречу… о, они тоже слепили ее фарами, и Глэдис чертыхалась и сетовала на то, что не надела темные очки. А Норма Джин, прикрывая глаза ладонью, видела сквозь пальцы пролетавшие навстречу бледные встревоженные лица за ветровыми стеклами других автомобилей. Зачем мы едем наверх, в горы, зачем нам туда, в горы, где бушует пожар?

Но девочка не стала задавать матери эти вопросы, хотя, возможно, и вспомнила, как ныне покойная бабушка Делла предупреждала ее, Норму Джин, чтобы та следила за «перепадами» в настроении матери. И заставила Норму Джин пообещать, что, если дело «примет опасный оборот», та должна немедленно позвонить ей.

— И если надо, я возьму такси и тут же примчусь, пусть даже это стоит пять долларов, — мрачно добавляла при этом Делла.

Вообще-то бабушка Делла оставила Норме Джин вовсе не свой телефон, а номер телефона домовладельца, поскольку у самой Деллы никакого телефона никогда не было. И Норма Джин заучила этот номер наизусть, когда год назад переехала жить к Глэдис (о счастье, сбылась наконец ее мечта!), переехала в новую резиденцию Глэдис на Хайленд-авеню, совсем рядом с «Голливуд-Боул»[14]. Этот номер Норма Джин помнила потом всю свою жизнь — VB 3-2993, хотя ни разу так и не осмелилась его набрать. К тому же в ту ночь, в октябре 1934-го, бабушки уже не было на свете. Она умерла несколько месяцев назад, а дедушка Монро, так тот умер еще раньше, и некого было ей звать, набрав этот номер.

На свете вообще не существовало номера, по которому Норма Джин могла бы кому-то позвонить.

Отец! Если бы я знала его номер, не важно, где он и как живет, я бы позвонила ему. И сказала бы: ты нужен маме, пожалуйста, приезжай! Помоги нам! И я точно знаю, он бы тут же приехал, он бы приехал.