Джойс Оутс - Исповедь моего сердца Страница 12

Потому что оказалось отнюдь не легко убедить маленькую помощницу белошвейки принять деньги «от имени Мейнарда Стерлинга» и подписать документ, в котором содержалось обещание больше никогда не вступать ни в какие контакты с кем бы то ни было из семейства Стерлингов. Тайлер был удивлен упрямой добродетельностью Мины Раумлихт, так отличающейся от всего того, с чем ему приходилось сталкиваться в своей юридической практике. «Невероятная девушка! Смешная! Но такая хорошенькая даже в нынешнем своем положении, что понятно, почему Мейнард клюнул на нее».

Мина Раумлихт заявила, что не желает брать никаких денег. Не хочет марать себя, принимая их. Она пришла в дом на Гринли-сквер не для того, чтобы «торговать своей честью», а просто хотела в последний раз увидеть мистера Стерлинга, своего любимого Мейнарда; и сделала это от отчаяния, потому что он не давал о себе знать последние восемь дней, хотя за все тринадцать месяцев их знакомства никогда не проходило больше трех-четырех дней, чтобы он не прислал ей записочку или маленький подарочек или не пришел сам повидать ее. «Тринадцать месяцев!» — с завистью подумал Тайлер. Он не мог отвести взгляда от напряженного, но такого кукольно-прелестного личика, от этих голубовато-серых, глубоко посаженных глаз, взгляд которых, несмотря на всю скорбь и растерянность девушки, был исключительно умным. Хотя ее стройная, пусть и немного раздавшаяся сейчас фигура была скрыта под бархатным плащом, Тайлер испытывал невыразимое волнение, представляя себе… юную трепещущую плоть, которую его похотливому брату Мейнарду не было нужды представлять себе.

— Он-то удобно устроился, — сказал Тайлер, и в его голосе прозвучала горечь. — Чего нельзя сказать о вас.

Но Мина Раумлихт горячо возразила:

— Нет, мистер Стерлинг был прав, он был хороший. Это я плохая перед Богом и людьми, и меня не следует вознаграждать за мои грехи.

Тайлер разве что зубами не скрежетал, оттого что его старший брат каким-то невероятным образом заслужил столь безоговорочную преданность этой красивой молодой девушки. По всеобщему мнению, Мейнард вполне удачно женился, однако легко забывал о жене, когда ее не было рядом, да он и не делал вида, что когда-либо пылал к ней страстью, даже когда они были молодоженами. Тайлер сказал девушке, что понимает ее чувства и уважает их. Но в сложившихся обстоятельствах она обязана думать о будущем; его брат, безусловно, хотел бы того же. (Интересно, подумал Тайлер, указана ли в многочисленных замысловатых дополнительных распоряжениях к завещанию Мейнарда — документу, содержащему множество страниц, — щедрая сумма, причитающаяся мисс Мине Раумлихт как третьему лицу; но он никак не мог это проверить, не возбудив подозрений, поскольку не являлся душеприказчиком Мейнарда. В любом случае, пока завещание вступит в законную силу, пройдет несколько месяцев.)

— Хотел бы, чтобы я продала свою честь? В это я никогда не поверю, — печально ответила девушка.

Тайлер стал разубеждать ее, тщательно подбирая слова.

— Мисс Раумлихт, вы должны воспринимать это как возможность позаботиться о будущем, о благополучии вашего ребенка, который скоро родится.

Вашего ребенка, который скоро родится. Глядя на нее, Тайлер снова испытал сильное волнение; все застыло у него внутри, ведь, если бы захотел, он мог положить руку на живот беременной и почувствовать ее внутренний, тайный жар… «Нет, это абсурд, — подумал он с упреком в собственный адрес. — Я же не как мой брат, я человек честный».

Он позвал слугу и велел принести чаю для мисс Раумлихт и для него самого; крепкий терпкий напиток освежил обоих.

К тому времени — день уже катился к вечеру — Тайлер снял пиджак, он был взволнован, и ему стало жарко. В 16.40 наконец удалось убедить девушку взять перо, чтобы подписать составленный им короткий документ; она задумалась, нахмурилась и, казалось, собиралась уже поставить подпись, но передумала; в 16.48 она с видом упрямого ребенка, не желающего есть ненавистную кашу, отбросила перо. Тайлер снова принялся терпеливо и ласково уговаривать ее. Был момент, когда его рука случайно коснулась плеча Мины Раумлихт, и другой, когда он, ничего не имея в виду, отеческим жестом убрал со лба девушки выбившуюся прядь.

Как необычны заплетенные в косу и уложенные короной вокруг головы волосы Мины Раумлихт — золотистые, светло-каштановые, цвета поздней осени; какая у нее дерзкая верхняя губа, покрывшаяся сейчас бусинками пота. Какое редкое зрелище, подумал Тайлер, и какое очаровательное — увидеть, как эти бусинки выступают на лице женщины; он был уверен, что никогда прежде не видел, чтобы у кого-либо из знакомых ему женщин над верхней губой выступал пот; впрочем, может быть, он просто не обращал внимания.

В 17.12 Мина Раумлихт снова взяла перо, старательно перечитала документ, обмакнула перо в чернила и, казалось, собиралась уже расписаться, но ее лицо исказили муки совести, и, отшатнувшись от стола, она покачала головой, бормоча:

— О нет! Не могу. Это неправильно.

Теперь Тайлер заскрежетал-таки зубами и вдруг импульсивно решил, что следует удвоить сумму. Он взял документ, перечеркнул прежнюю и быстро проставил новую цифру, с удовлетворением отметив, что у девушки округлились глаза.

— Мисс Раумлихт, ради нашего общего блага вы должны.

Однако в 17.35 Мина Раумлихт снова отложила перо и, закрыв лицо руками, заплакала, повторяя еле слышно:

— …но, принимая так много денег, я усугубляю свой грех… разве не так?

— Разумеется, нет, мисс Раумлихт. — Лицо Тайлера раскраснелось от волнения; на шее ощутимо пульсировала жилка, он был на пороге триумфа. — Это говорю вам я. Теперь вы не имеете возможности посоветоваться с Мейнардом, он больше не может вам ничем помочь, вы должны слушаться меня.

Тем не менее лишь в 18.13 маленькая помощница белошвейки из Иннисфейла снова взялась за перо и, к невыразимой радости Тайлера, храбро поставила под документом свое имя: Мина Раумлихт. 13 мая 1909 г.

Если Тайлер пребывал в приподнятом настроении и испытывал бурный восторг от итога этих долгих переговоров, то Мина Раумлихт казалась окончательно выдохшейся и раздавленной. Как будто мы боролись с ней не интеллектуально, а физически. И я победил!

Тем не менее Мина Раумлихт заставила себя вежливо поблагодарить своего благодетеля и приняла из рук Тайлера солидную сумму (8000 долларов в купюрах разного достоинства, в основном крупных, которые Стерлинг извлек из сейфа: семья не доверяла банкам после паники, случившейся в здешних местах, когда в январе 1898 года затонул «Мэн»), сумму, которую она унесла в принадлежавшей Фанни красивой дорожной сумке из натуральной кожи (с радостью подаренной ей Фанни, испытавшей едва ли не большее облегчение, чем Тайлер, от удачно завершившихся переговоров с Миной).

— Благодарю вас, миссис Стерлинг, — скромно сказала, уже стоя в холле, мисс Раумлихт, и сделала неловкий, но очаровательный книксен. — И вам спасибо, мистер Стерлинг. Я всегда буду вспоминать вас с таким же глубочайшим почтением, с каким буду помнить о нем. «Что в небесах, то и на земле» — это выражение вселяет в меня мужество, ибо напоминает: все, что претерпеваем мы здесь, на земле, предначертано небесами, и если не на земле, то на небе нам, скитающимся в потемках, отпустятся наши грехи.

Удивительная маленькая речь, особенно в устах семнадцатилетней помощницы белошвейки, тем более — с трудом стоявшей на ногах под грузом своей восьмимесячной беременности! Онемевшие от неожиданности, Тайлер Стерлинг и его невестка Фанни обменялись растерянными взглядами.

К этому времени подоспел заранее оплаченный наемный экипаж, который должен был доставить мисс Мину Раумлихт на контракэуерский вокзал. Тайлер не стал терять времени на проводы девушки к экипажу и, как он надеялся, из жизни Стерлингов навсегда.

Итак, Бог избавил нас, ликовала в душе Фанни, от ужасного публичного скандала, по сравнению с которым и адское пламя показалось бы благодатью!

Кто она? Откуда пришла и куда направляется?

Втайне от матери и дяди Уоррен Стерлинг выскользнул из дома на Гринли-сквер и пешком последовал за экипажем. Быстрым шагом он миновал немало кварталов, пока, к его крайнему удивлению, кеб не остановился на Хайленд-бульваре. Таинственная девушка в темном плаще, с которой его дядя секретничал за закрытой дверью большую часть дня, грациозно спустилась по ступенькам и отпустила экипаж. Как прелестно она выглядела теперь, когда капюшон не скрывал ее лица и золотисто-каштановая коса, короной уложенная вокруг головы, сияла на солнце! С кожаной сумкой в руке — кажется, это была сумка его матери, — без сопровождения, девушка шла теперь вдоль запруженного людьми тротуара быстро и решительно, не выказывая никаких признаков робости. Она миновала мрачный портик пресвитерианской церкви, прихожанами которой были многие поколения Стерлингов, красивый новогреческий фасад отеля «Контракэуер» и, опять же к великому удивлению Уоррена, повернула на суматошную Коммерс-стрит. И здесь неожиданно к ней присоединилась, вернее, приблизилась поистине удивительная личность: высокий, гибкий, изящно одетый джентльмен-негр, судя по седоватым, словно припудренным волосам, эспаньолке и чуть сутулым плечам, — средних лет; на джентльмене были очки без оправы и черная шляпа-котелок, он шел чопорной походкой, опираясь на трость. Как отличался этот благовоспитанный негр от тех негров — рабочих и слуг, — с которыми приходилось постоянно встречаться; должно быть, он священник, подумал Уоррен. И все же как странно: не глядя друг на друга, девушка в дорожном плаще и негр тем не менее определенно шли в ногу. Негр держался на почтительном расстоянии от девушки — шагах в пяти, и они, словно привязанные друг к другу, быстро следовали по Коммерс-стрит, так быстро, что Уоррен, футболист, длинноногий юноша в хорошей физической форме, с трудом за ними поспевал.