Видиадхар Найпол - Территория тьмы Страница 13

Кожевники относятся к низшим из низших, к самым запятнанным из запятнанных, и было необычно — особенно на дальнем юге, где кастовые разграничения проводятся очень строго — встретить двух братьев-брахманов, которые занимались изготовлением кожаных изделий. Их предприятие было маленьким и самостоятельным: дом, мастерские и огород на участке площадью четыре акра. Один брат — тощий, беспокойный — выискивал в городе заказы и подмечал острым глазом фасоны иностранных портфелей, переплетов для ежедневников, фотосумок; второй брат — полный, флегматичный — руководил процессом работы. Лучшей похвалой, от которой оба брата расплывались в глуповато-смущенных улыбках, были слова: «Неужели это у вас сделано? Но эти вещи смотрятся совсем как иностранные. Я бы сказал, американские». Оба придерживались прогрессивных взглядов на то, что тощий брат, одетый в то воскресное утро в шорты цвета хаки и майку-безрукавку, назвал «трудовыми отношениями». «Нужно давать людям счастье. Я сам не могу делать эту работу. И детям своим не позволю. Нужно давать им счастье». Какой-нибудь «оголец», подобранный на улице, получал одну рупию в день; когда ему исполнялось четырнадцать или пятнадцать лет, он мог зарабатывать уже четыре рупии в день; «мастер» получал сто двадцать рупий в месяц и ежегодную премию примерно в двести сорок рупий. «Да, — вторил другой брат.

— Им нужно давать счастье». Они гордились тем, что все в их мастерских изготавливается вручную, но мечтали когда-нибудь создать «промышленную зону», которая будет носить их имя. Сами они происходили из бедной семьи. Начинали с изготовления конвертов. Они их и сейчас продолжали делать. В углу одного цеха на ровной пачке бумаги стоял мальчишка, а «мастер» обрубал край бумаги, опуская секач с широким лезвием рядом с ногами мальчишки; другие мальчишки складывали из листов нужной формы заготовку для конверта. За душой у братьев было семьдесят тысяч фунтов.

Авантюра возможна. Но знание своей ступени, своего места глубоко въелось в сознание каждого индийца, ни один не уходит далеко от своих истоков. Это сродни физической потребности: магнат ютится в конурке, клерк-предприниматель спит на тротуаре, брахманы-кожевники стремятся оградить своих детей от кастовой порчи. Сколь бы неуместной ни казалась вся эта чужеродная машинерия нового мира — биржевые брокеры, телеграммы, трудовые взаимоотношения, рекламные объявления, — все это тоже прочно вписалось в рамки старинного уклада «соподчиненья». Среди индийцев мало лишних людей. Малик и Малхотра — исключения. Их не интересует та разновидность авантюры, которую предоставляет им общество; их устремления носят чуждый и подрывной характер. Отвергая опознавательные метки, касающиеся пищи, одежды и зависимости, отвергая закон соподчиненья, они сами оказываются отверженными. Они ищут бальзаковских авантюр в обществе, где нет места для Растиньяков.

«Если же законы погибли, весь род предается нечестью, а утвердится нечестье, Кришна, — развращаются женщины рода. Женщин разврат приводит к смешению каст». Это опять из Бхагаватгиты[20]. А в Индии нет народных смут, не нарушается кастовый порядок, не случаются авантюры, несмотря на игру в бинго воскресным утром в старинных английских клубах, несмотря на заграничные желтостраничные издания «Дейли миррор», которые хватают жадными наманикюренными руками дамы в изящных сари, и на журнал «Вуманз оун», который утонченная покупательница, сопровождаемая почтительной служанкой с корзинкой, прижимает к груди, словно примету своей касты; несмотря на танцполы в Бомбее, Дели и Калькутте — со всеми этими унылыми оркестрами, унылыми англо-индийскими девицами у микрофона, с устаревшими словечками, порхающими в воздухе. «Поставь свои шузы вон там». «Вот это да, я просто балдею!» И летают эти имена — Банти, Энди, Фредди, Джимми, Банни. Они настоящие, эти мужчины, откликающиеся на такие имена, и в полной мере отвечают таким именам: по их пиджакам, галстукам, воротничкам и акценту сразу понимаешь, что они действительно Банти, Энди и Фредди. Но они не на все сто — те, за кого себя выдают. Энди еще и Ананд, Дэнни — Дхандева; их браки устроены по сговору, и браки их детей тоже устроят по сговору, обратятся за советами к астрологу и составят гороскопы. Ибо на всех мужчинах и женщинах, собравшихся на танцполе, лежит печать судьбы, с каждого не сводит глаз Рок. Парсы — быть может, приятели или родственники какого-нибудь Фредди, — сбившись в кучку между палубами на прогулочном пароходе из Гоа, могут громко распевать, получая еще больше удовольствия от смятения туземной толпы, «Барбару Аллен», «Ясеневую рощу» и «У меня не деревянное сердце». Но тот уголок веселой Англии, который они создали в Бомбее, — это и друидический уголок. Там царит культ огня; дороги там узкие и защищенные, а в конце поджидают Башни Тишины и мрачные ритуалы за стенами, главные ворота которых украшены эмблемой, пришедшей из древности.

Внешний и внутренний миры не разделены физической преградой, как это было у нас на Тринидаде. Они сосуществуют; общество лишь притворяется колониальным, и по этой причине присущие ему нелепости сразу бросаются в глаза. Его мимикрия — одновременно и меньше, и больше, нежели обычная колониальная мимикрия. Это особая мимикрия древней страны, которая на тысячу лет лишилась местной аристократии и научилась давать место чужакам — но только наверху. Мимикрия меняется, а внутренний мир остается незыблемым: таков секрет выживания. Вот почему для огромной части Индии по-прежнему можно положиться на советы путешественника вроде Овингтона, который побывал там в конце ХУИ-го века. Вчера там подражали моголам; завтра, быть может, будут подражать русским или американцам; а сегодня образцом служат англичане.

Пожалуй, мимикрия — слишком грубое определение для явления, которое представляется столь масштабным и глубоким: она охватывает строительство, железные дороги, систему управления, выучку государственного служащего и экономиста. Возможно, шизофрения — вот понятие, куда лучше объясняющее поведение ученого, который, прежде чем принять должность, советуется с астрологом, чтобы выбрать удачный день. И все же приходится говорить о мимикрии, потому что в большинстве случаев шизофрения скрывается; потому что многое из того, что можно наблюдать, остается простой мимикрией, неуместной и нелепой; и потому что ни один другой народ, каковы бы ни были их различные физические дарования, не способен на мимикрию больше индийцев. Офицер индийской армии при первом знакомстве кажется настоящим офицером английской армии. Он даже внешне умудряется походить на англичанина; у него английская походка и выправка; у него английские манеры, пристрастие к выпивке; английский жаргон. В индийской среде такое подражание индийцев англичанам — нечто вроде болезненной прихоти. Это неубывающая нелепость; и проходит немало времени, прежде чем начинаешь формулировать то, что смутно ощущаешь с самого первого дня: это подражание отнюдь не Англии, не реально существующей стране, а некоей сказочной земле, Англо-Индии — с клубами, саибами, грумами и носильщиками. Такое впечатление, что все общество подпало под чары мошенника-гастролера. Гастролера — потому что сам фокусник давно уехал, потеряв интерес к своим трюкам; однако и после его отъезда англо-индийцы продолжают воскресным утром стекаться в церкви Калькутты, чтобы отстаивать чужую веру, более или менее забытую в той стране, откуда ее завезли сюда; и после его отъезда Фредди кричит: «Поставь свои шузы вон там, Энди!»; и после его отъезда офицер армии восклицает: «Вот это да, я просто балдею!» Фокусник оставил и «гражданские кварталы», и «казармы», оставил людей, «подавшихся в горы»; этими волшебными словами хорошо овладели и пользуются ими по неотъемлемому праву в этой стране, которая наконец-то стала индийской Англо-Индией, где щегольские идеи черпают в уютных пролетарских банальностях на страницах «Вуманз оун» и «Дейли миррор», и где миссис Хоксби[21], эта Милламант[22] из пригорода, до сих пор служит законодательницей мод.

Но наверху освободилось место, а благодаря мимикрии вывелась новая аристократия — не политиков и чиновников, а управленцев иностранных — в основном британских — фирм. К ним, к этим «ящичникам», как их называют, и перешли те привилегии, что в Индии традиционно приберегают для иноземцев и победителей; в эту новую торгашескую касту отчаянно стремятся проникнуть и Малик, инженер, получающий 1200 рупий в месяц, и Малхотра, государственный служащий, получающий 600 рупий, вместе с тем в своем отчаянии пытаясь осмеивать ее. Мы сейчас так же возвышаемся над ними, как они возвышаются над Рамнатхом в его широких белых хлопчатобумажных штанах индийского покроя, который садится в набитую пригородную электричку, чтобы добраться до своей съемной комнатушки в Махиме; мы так же возвышаемся над ними, как Рамнатх возвышается над уборщицей из квартала «веселых девиц» на Форрас-роуд. Даже низшее сословие парсов мы оставили далеко внизу; до нас уже едва долетают слова песни «Милый Афтон, тихо теки», которую они поют на прогулочном пароходе из Гоа.