Даниэль Кельман - Измеряя мир Страница 17

Вне всякого сомнения, сказал Гумбольдт, но…

Бонплан толкнул его в бок. Старик энергичнее крутил рукоятку, искры потрескивали все громче, напряжение было таким высоким, что у всех троих волосы стояли дыбом.

Гумбольдт сказал, что все это, конечно, очень впечатляет, но этот феномен называется гальванизмом и известен во всем мире. У него есть кое-что при себе, что дает такой же эффект, причем намного сильнее. Он показал лейденскую банку и как надо потереть ее шкуркой, пока не появятся тонкие, как волосок, пучки искрящихся молний.

Старик молча почесал подбородок.

Гумбольдт похлопал испытателя по плечу и пожелал ему в дальнейшем успехов и счастья. Бонплан хотел дать старику деньги, но тот отказался.

Он ведь не мог этого знать, сказал он. Здесь он в такой дали от всего на свете.

Конечно, согласился Бонплан.

Старик высморкался и повторил, что не мог этого знать. И сколько они ни оглядывались, они неизменно видели его стоящим перед своим домом: согнувшись, он смотрел им вслед.

Они дошли до пруда. Бонплан разделся, вошел в воду, поколебался немного, окунулся и вдруг застонал, распластавшись во всю длину на воде. В пруду жили электрические угри.

Три дня спустя Гумбольдт описывал онемевшей рукой результаты их исследований. Эти животные могут наносить удары, не касаясь предмета. Удар не сопровождается искрами, электрометр не фиксирует показаний, стрелка компаса не отклоняется, удар не оставляет следов, кроме боли, которую он причиняет. Если ухватить угря обеими руками или держать его в одной руке, а в другой кусок металла, действие усиливается. То же самое происходит, если два человека держат друг друга за руки и только один из них касается угря. В этом случае оба чувствуют удар одновременно и одинаковой силы. У электрического угря опасна только его передняя сторона, сами угри имеют иммунитет к собственным зарядам. Боль бывает такой чудовищной силы, что в первый момент невозможно понять, что произошло. Она вызывает онемение, душевное смятение и головокружение, а при воспоминании кажется еще сильнее, и даже появляется ощущение, что поражена была вся внешняя среда, а не только собственное тело.

Довольные собой, они тронулись дальше в путь. Что за счастливый случай, без конца повторял Гумбольдт, какой подарок судьбы! Бонплан хромал, руки лишились чувствительности. Даже несколько дней спустя, стоило Гумбольдту закрыть глаза, как перед ним начинали прыгать и скакать огненные точки. Колени его еще долго не гнулись, словно он был дряхлый старик.

В высокой траве они нашли девушку, лет тринадцати, в обморочном состоянии, платье разорвано. Бонплан накапал ей в рот лекарство, она выплюнула его, закашлялась и начала кричать. Пока француз уговаривал ее успокоиться, Гумбольдт нетерпеливо ходил взад и вперед. Оцепенев от испуга, девушка смотрела на них, переводя глаза с одного на другого. Бонплан погладил ее по голове, она принялась всхлипывать. Кто-то причинил ей ужасное зло!

Что еще за зло? спросил Гумбольдт.

Бонплан посмотрел на него долгим выразительным взглядом.

Что бы там ни было, сказал Гумбольдт, надо двигаться дальше.

Бонплан дал девушке воды, она жадно выпила. Есть она не хотела. Он помог ей встать. Без единого слова благодарности она вырвалась из его рук и убежала.

Вероятно, это все от жары, сказал Гумбольдт. Дети теряют ориентир и падают в обморок.

Бонплан снова посмотрел на него.

Да, сказал он задумчиво. Вероятно.

В городе Сан-Фернандо они продали своих мулов и купили широкую парусную лодку с деревянным навесом на корме. А также запаслись продовольствием на месяц и надежными ружьями. Гумбольдт навел справки, нет ли здесь у кого опыта плавания по реке. Ему указали на четверых мужчин, сидевших перед кабаком. На одном был цилиндр, другой зажал в уголке рта тростинку, третий был обвешан медными украшениями, четвертый, бледный и высокомерный, сидел молча.

Гумбольдт спросил, знают ли они про канал между Ориноко и Амазонкой.

А как же, ответил тот, что в цилиндре.

Я уже ходил по нему, заявил тот, что с украшениями.

Я тоже, снова сказал первый, тот, что в цилиндре. Только его не существует. Это все враки.

Гумбольдт смущенно молчал. Затем пояснил, что, как бы там ни было, он хочет измерить канал, ему нужны опытные гребцы.

Тот, что в цилиндре, спросил, что он будет иметь с этого.

Деньги и знания.

Третий вынул двумя пальцами тростинку изо рта.

Деньги, сказал он, лучше, чем знания.

Намного лучше, согласился тот, что в цилиндре. Между прочим, жизнь чертовски коротка, так зачем же рисковать?

Затем, что она коротка, сказал Бонплан.

Все четверо посмотрели друг на друга, а потом на Гумбольдта. Затем тот, что в цилиндре, сказал, что их зовут Карлос, Габриэль, Марио и Хулио, и они очень стоящие ребята, но их услуги стоят недешево.

Идет, сказал Гумбольдт.

По пути на постоялый двор за ними увязался лохматый пес. Гумбольдт остановился, псина подошла и прижалась носом к его туфле. Гумбольдт почесал пса за ухом, тот фыркнул, потом радостно взвизгнул, отполз назад и зарычал на Бонплана.

Он мне нравится, сказал Гумбольдт. Очевидно, у него нет хозяина. Возьмем его с собой.

Лодка слишком мала, возразил Бонплан. Собака кусачая, и к тому же от нее воняет.

Как-нибудь найдем общий язык, сказал Гумбольдт и впустил собаку на ночь в свою комнату.

Когда на следующее утро они вдвоем явились к лодке, то по ним было видно, что они уже так привыкли друг к другу, будто всю жизнь прожили вместе.

Про собаку уговора не было, сказал Хулио.

Далеко на юге, сказал Марио и поправил свой цилиндр, где все люди ненормальные и говорят шиворот-навыворот, водятся собаки-карлики с крыльями. Сам видел.

Я тоже, сказал Хулио. Но сейчас они вымерли. Их съели говорящие рыбы.

Вздохнув, Гумбольдт определил с помощью секстанта и хронометра координаты города, карты опять врали. Сразу после этого они отплыли.

Вскоре даже последние признаки поселений скрылись из виду. Повсюду были одни крокодилы. Они плавали в воде, как бревна, или дремали на берегу, разевая время от времени пасти, по их спинам бегали маленькие цапли. Собака прыгнула в воду, крокодил тотчас же поплыл к ней, а когда Бонплан втянул собаку на борт, ее лапа кровоточила от укусов пираний. Лианы свисали до самой воды, деревья склонялись над рекой.

Они причалили к берегу, и пока Бонплан собирал растения, Гумбольдт отправился на прогулку. Он переступал через корни деревьев, протискивался между стволами, снимал с лица липкую паутину.

Сорвав с кустов цветы, ловко поймал особенно красивую бабочку, придавил ее и любовно убрал в свою ботанизирку. И только потом заметил, что стоит перед ягуаром.

Зверь поднял голову и смотрел на него. Гумбольдт сделал шаг в сторону. Не двигаясь, зверь оскалился. Гумбольдт застыл на месте. Прошло сколько-то времени, и ягуар опустил голову на передние лапы. Гумбольдт отступил на шаг назад. И еще на один. Ягуар следил за ним очень внимательно, не поднимая головы. Потом прихлопнул хвостом муху. Гумбольдт повернулся. Прислушался, позади ни звука. Затаив дыхание, прижав руки к телу, опустив голову на грудь и приковав взгляд к ногам, он стал уходить. Медленно. Шаг за шагом, потом чуть быстрее. Только бы не споткнуться и не оглядываться. А потом — он уже ничего не мог с собой поделать, — он побежал. Ветки хлестали его по лицу, какое-то насекомое с лету шлепнулось об его лоб, он оступился, ухватился за лиану, зацепился рукавом и порвал его, пытаясь отвести от себя здоровый сук. Весь мокрый, задыхаясь, он добрался наконец до лодки.

Немедленно отчаливаем, прохрипел он.

Бонплан схватил ружье, гребцы встали.

Нет, сказал Гумбольдт, отчаливаем!

Это отличные ружья, уговаривал его Бонплан. Можно уложить зверя и получить прекрасный трофей.

Гумбольдт покачал головой.

Но почему — нет?

Ягуар позволил ему уйти.

Бонплан пробормотал что-то про суеверие и отвязал канаты. Гребцы усмехнулись. На середине реки Гумбольдт уже и сам не понимал, что его так напугало. Он решил описать в дневнике событие так, как оно могло бы закончиться. Он свидетельствует, что они вернулись в заросли назад, держа ружья наготове, но зверя там не было.

Он еще не закончил писать, как начался дождь. Лодка наполнилась водой, они поспешно направили ее к берегу. Там их ждал мужчина, голый, бородатый и едва различимый от грязи. Это его плантация, за вознаграждение они могут тут переночевать.