Иржи Грошек - Большая реставрация обеда Страница 17

Я махнула рукой, потому что Аниту не переделаешь. И нам оставалось только выловить Густава Шкрету из ванны и отвезти его к Йиржи Геллеру. Чтобы собрать все подозрительные детали в одном помещении…

– Постой! – воскликнула Анита. – А как обычно перевозят трупы?

Немного посовещавшись, мы решили не заворачивать Густава Шкрету в ковер, а только отгладить мятые брюки, нацепить на него пиджак и слегка подрумянить физиономию. Тогда он вполне сойдет за нашего пьяного приятеля. А если надпись на лбу прикрыть какой-нибудь шляпой, то – за очень пьяного приятеля. Почему-то мы не решились эту надпись застирывать, даже с «Ванишем». Вероятней всего, мы сомневались в рекламе этого отбеливателя.

Не стану описывать, как мы сушили Густава Шкрету феном и готовили к выходу в свет. Понятное дело, что мужского головного убора у меня в гардеробе не нашлось, а прятать Густава Шкрету под «колесо с гусиным пером» было заманчиво, но чересчур экстравагантно. «Таблетка» с вуалькой ему тоже не подошла. Поэтому мы обрядили Густава Шкрету в артистический берет, подхватили под руки и с грустным видом покинули мою квартиру.

– Сильно намок, – посетовала Анита в коридоре.

– Ага, – подтвердила я. – Килограммов двадцать набрал от прежнего веса.

Посапывая от натуги, мы затащили Густава Шкрету в лифт и приперли его к стеночке. Со стороны могло показаться, что две симпатичные девушки просто без ума от странного парня в женском берете. И слава богу, что консьержка не высунулась из своей конуры, когда мы спускали Густава Шкрету по лестнице. Он так стучал своими лакированными туфлями!

Как только мы очутились возле дороги, Анита стала ловить такси и делала это ногами, потому что не могла выпустить Шкрету из рук.

– У тебя стрелка на правом чулке поехала! – заметила я.

– Вот зараза! – выругалась Анита. – В самый неподходящий момент!

Но тут остановилось такси.

– Спальна улица! – сказала Анита, как только мы разместились на заднем сиденье.

– А номер дома? – уточнил таксист.

– Вам говорят человеческим языком, – возмутилась Анита, – улица Спальна! Где-нибудь посередине! А дальше не ваше дело!

– Как скажете, – пожал плечами таксист, включил счетчик, и мы наконец-то тронулись с места.

А Густав Шкрета стал заваливаться на Аниту, хватать меня за коленки и вести себя отвратительным образом при торможении. Но особенно его заносило на поворотах!

– Вот повезло парню! – обзавидовался таксист.

– Вы не могли бы ехать потише?! – спросила Анита.

– Я не в силах сдержать эмоций! – пожаловался таксист. – Не каждый день увидишь такого красавца, как ваш!

– Вам надо смотреть на дорогу, – намекнула Анита, – а то получится два красавца!

Что с нами могло случиться, в отличие от мужчин?! Как опытные рецидивистки, мы бросили такси вместе с водителем за два квартала от дома четырнадцать и зигзагами потащили Густава Шкрету по улице Спальна.

– Он оставляет за собой следы, – заметила Анита.

Густав и правда вычерчивал на асфальте две кривоватые линии своими лакированными туфлями.

– Надо было надеть на него тапочки, – сказала я.

– Всего не предусмотришь! – посетовала Анита. – Это какой номер дома?

– Кажется, восемнадцатый, – ответила я.

– Дьявол! – чертыхнулась Анита. – Разворачивайся обратно! Мы проскочили мимо!

Наконец со второй попытки нам удалось попасть в нужный дом и подняться на третий этаж с помощью лифта.

– А вот и мы! – радостно объявила Анита, как только Геллер открыл дверь. – Доставка товаров на дом!

– Я ничего не заказывал! – сказал Йиржи Геллер.

– А это подарок от фирмы! – пояснила Анита.

Тут Густав Шкрета выскользнул из наших рук и завалился на спину. Предательский берет съехал у него на макушку, и теперь всякий грамотный гражданин мог прочитать, что предначертано Густаву Шкрете.

– Гай Петроний Арбитр, – произнес Йиржи Геллер. – Что вы с ним сделали?

– Слегка подрумянили губной помадой, – призналась Анита.

Я же предупреждала, что надо справиться о здоровье писателя… Как только Йиржи Геллер услышал про губную помаду, он побледнел и потерял образ. Очень уж впечатлительные эти писатели!

Кампания

Провинция Римской империи

При тех же консулах сгорел от удара молнии гимнасий, а находившаяся в нем статуя Нерона расплавилась и превратилась в бесформенный медный слиток. Был также сильно разрушен землетрясением многолюдный кампанский город Помпеи…

На первый взгляд, Кумский залив – лишь небольшая морщина на «голенище» Италии, неподалеку от места, где у римского «сапога» начинается подъем. Но что за странная кабинетная привычка – путешествовать по географической карте и живые картины Италии подменять пятнами Роршаха?! Давайте возьмем увеличительное стекло, чтобы взглянуть на средиземноморские ривьеры вооруженным глазом! Давайте сделаем из карты треуголку и натянем на уши, чтобы послушать, о чем судачат торговки рыбой на городском рынке. «Мария! Мария! Ты видишь того идиота в треуголке и с увеличительным стеклом?!» – «Пресвятая Богородица! Да это же Наполеон!»

При ближайшем рассмотрении Кумский залив больше напоминает подкову, прибитую не на своем месте и скорее всего – для украшения римского «сапога». Во времена империи здесь, на побережье между Мисенским мысом и полуостровом Соррен, отдыхала римская знать и другие состоятельные граждане. Плебеи оставались в душном городе – жевать лепешки и пялиться на бесплатные зрелища. «Шоу и хлеба! Шоу и хлеба! Львы – христиане: 3–0!»

«Тридцать пар гладиаторов Гнея Аллея Нигидия с заместителями будут биться с восьмого по шестой день до августовских календ! Большая звериная травля, прохладительные напитки, тент! Объявление написал Эмилий Целлер, один, при лунном свете…»

От мыса до мыса – все было усеяно пансионами, тавернами и сувенирными лавками. Многочисленные постройки вдоль побережья создавали обманчивое впечатление, что это один приморский город. Самые живописные места были раскуплены еще при Ромулах и Ремах, и ныне римская знать отдыхала с неслыханными удобствами – бассейн, терраса и «Милетские истории» на сон грядущий. Усадьба Катона, где он трудился над «Сельским хозяйством», превратилась в гостиницу, а мало-мальски пригодные для жилья сооружения брали в аренду даже во время памятного извержения Везувия. То есть 24 августа 79 года.

«Во владении (Familia Penates) Юлии Феликс, дочери Спурия, сдаются внаем: элегантная купальня для достойной публики, художественные мастерские на втором этаже, меблированные комнаты для проживания. При заключении договора на долговременный срок – гибкие скидки!» (Сейчас объявление Юлии Феликс хранится в Национальном археологическом музее в Неаполе, а разные курятники на побережье Неаполитанского залива – всё так же сдаются внаем!)

Какая-нибудь хижина рыбака надстраивалась и надстраивалась, и к восемьсот тридцать третьему году от основания Рима трещала по швам от постояльцев. Случалось, чтобы попасть к себе в арендованный закуток среднего класса, отдыхающий был вынужден карабкаться на третий этаж по наружной лестнице. А если он вовремя не оплачивал аренду, предприимчивый хозяин вынимал деревянные ступени, и несчастный курортник со всем своим семейством не мог вернуться на землю для полноценного отдыха, покуда его не выкупят родственники. Тогда он спускал на веревке пустую корзину, и сердобольные граждане бросали туда всякую снедь, чтобы сиделец не помер с голода. «Марио! Марио! Лючия тебе прислала отличного вина!» – «Долгих ей лет жизни! Клади кувшин в корзину!»

Вот это был отдых так отдых! Актеры, музыканты, циркачи поддерживали атмосферу беспрерывного праздника. Античный путешественник Страбон писал, что многие римляне находили удовольствие в подобном образе жизни и с радостью выбирали Кампанию для своего постоянного пристанища. Манерный Сенека пером бичевал разврат, публицистически возмущался, стилистически негодовал… («Песок без извести!» – так отозвался Калигула о его сочинениях.) И скорее всего курортное веселье мешало великому просветителю сосредоточиться над «Моралиями». Был такой жанр в римской литературе, и ничуть не хуже «Сатирикона». Однако не надо думать, что автор «моралий» – это высоконравственный человек, а сочинитель «сатириконов» – низкопробная личность. Ведь зачастую все как раз наоборот! Вот и Сенека затыкал пальцами уши и отсылал из Кампании свои нравственные письма к Луцилию…

«Мы должны выбирать места, здоровые не только для тела, но и для нравов. Я не хотел бы жить среди палачей и точно так же не хочу жить среди кабаков. Какая нужда мне глядеть на пьяных, шатающихся вдоль берега, на пирушки в лодках, на Кумский залив, оглашаемый музыкой и пением, и на все прочее, чем жажда удовольствий, словно освободившись от законов, не только грешит, но и похваляется?! Мы должны бежать подальше от всего, чем возбуждаются пороки!»[10]