Наталья Никишина - Женское счастье (сборник) Страница 19

Премьеру назначили на начало марта. Но тут пошли сбои. Надежные ребята бросали студию, их приходилось заменять новенькими. А у девчонок сложности в личной жизни заслоняли тягу к прекрасному. К весне, последовав примеру режиссера, коллектив занялся романами. Девицы закатывали на репетициях истерики, хлопали дверью, давали возлюбленным пощечины. Казалось, никому не было никакого дела до того, зачем все они собрались здесь. Только два ветерана самодеятельной сцены держались спокойно и даже утихомиривали разозленного Глеба. «Ничего, Глеб, — говорил Валерка, терпеливо пережидая очередной скандал, — в театре всегда так. Через месяц все перевлюбляются и займутся делом». Как ни странно, Элла Львовна играла отлично, она наигрывала и комиковала, но все равно чувствовался большой природный дар. Труднее всего было укротить Валерку, который в роли отца Элизы пытался сыграть короля Лира и требовал шекспировских страстей и мощи. Он притаскивал свежие идеи и не понимал, почему режиссер не дает их воплотить. Сложная массовка требовала слаженности. И премьеру перенесли на апрель. Шли прогоны. Глеб требовал особой музыкальности всего ритма спектакля. Цеплялся к каждой мизансцене. Добивался от ребят почти балетных движений, немыслимой слитности. Но и он на очередном прогоне понял, что его актеры добились почти невозможного и что лучше они не сыграют.

Генералка, на которую по обычаю пришли все знакомые и родственники, обещала успех. На премьеру Глеб решился пригласить преподавателей из института. Успех был колоссальным. Даже ленивые и вечно пьяные осветители не подкачали, и свет был таким, как Глеб задумал. Ширмы светились изнутри таинственно и сказочно. На их фоне причудливые костюмы выглядели уже не старьем, а настоящими произведениями искусства. Массовка легко и четко двигалась, пела речитативом. Но главное — его Элиза была неимоверно хороша. Потешная, неуклюжая вначале и стремительная, гибкая, элегантная в конце спектакля. Восторг успеха горел в ней, и на поклоны она не выходила, а почти вылетала. Во время обязательного банкета в складчину преподаватель из Глебова института велел Лизе приходить сдавать экзамены и твердо обещал помощь в поступлении.

Ночью Лиза и Глеб пили остатки шампанского и хохотали, вспоминая эпизоды репетиций, все смешные и дурацкие происшествия, которые случались за эти месяцы. До творческих туров у Старика оставалось всего пару месяцев. Глебу нужно было поговорить с Лизой, но он не решался. Их полусовместная жизнь тянулась по-прежнему. Когда «мусенька» как-то спросила: «Глеб, а что будет с твоей девочкой?», он вспылил и едва ли не впервые в жизни закричал на мать: «Не лезь не в свое дело!» Ему нравилась Лиза, ее руки и глаза, нравилось спать с ней в одной постели, пить кофе утром, читать стихи по вечерам и играть для нее отрывки, когда она восторженно вскрикивала и произносила, подражая ему: «Гениально!» Он смотрел на нее как на свое произведение и привычно продолжал исправлять ошибки в произношении, впихивать в ее голову какие-то имена, следил за ее осанкой и походкой. Но однажды Лиза сказала между прочим как о решенном: «Когда мы будем жить в Москве…», и Глеб опомнился. Отрезать надо было сразу и жестко, чтобы у нее не осталось иллюзий. Глеб понимал, что так будет лучше для нее самой.

Лиза знала, что Глебу скоро ехать на туры. Но ей казалось, что он что-то придумает для нее. Ведь он переменил все в ней, он мог все! Так почему бы ему не решить так же легко и вопрос с их отношениями. Он был ее хозяин, князь, господин. Он воплощал в себе иную жизнь. Жизнь, которая могла быть только в кино или театре. Но вот это случилось с ней, с Лизой. Ей казалось, что и он ощущает ее как свою собственность, часть себя…

В тот вечер она бежала к нему переполненная весной. Все зацвело разом: вишни, яблони, сирень… В сумерках неясно белело это цветение, запах короткого дождя, мокрой листвы и земли касался Лизиного горячего лица. Почему-то ей казалось, что Глеб кинется ее целовать и ему будет радостно ощутить этот запах на ее волосах и щеках. Открыв ей, Глеб не шагнул назад приглашающе, а наоборот, вышел на площадку и прикрыл за собой дверь. Лиза услышала музыку и подпевающий мелодии женский голос.

— Лиза, я не один, — значительно и тихо произнес Глеб.

— У тебя гости? — спросила Лиза. Она не понимала, почему Глеб стоит здесь и смотрит мимо нее, досадливо морщась. Такое выражения лица у него бывало только тогда, когда она плохо работала на репетиции. — Что-то не так? — снова спросила она.

— Лиза, ты не понимаешь? У меня — женщина! — страшным шепотом закричал Глеб.

— Ну и что, — ответила она, еще не осознав сказанного им. Но тут же догадалась и ахнула. Хотела кинуться вниз по лестнице, но остановилась, чтобы глянуть ему в лицо. Однако Глеб отвел глаза и протянул пакет с ее вещами.

— Извини, так будет лучше, — сказал он и захлопнул за собой дверь.

Еще минуту-другую Лиза смотрела на эту такую знакомую дверь, которая отрезала вдруг от нее все, что называлось жизнью. Потом она медленно побрела вниз по лестнице. Тяжелый театральный занавес упал и скрыл сияние огней, цвета декораций. Зрители могли идти домой. Для них все кончилось.

Август выдался жарким. В такую погоду приличные «белые люди» лежат на пляже и потягивают пиво. Глеб тоже не прочь был бы податься на пляж с какой-нибудь симпатичной девицей. Но вместо этого он уже час грузил ящики с яблоками. Он давно не озирался по сторонам, опасаясь, что кто-то из старых знакомых увидит его. За те полгода, что он провел в родном городе, ему стало ясно, что никому нет никакого дела до проблем других. Каждый выживал в одиночку. За десять лет Глебова отсутствия в городе вроде бы ничего не переменилось, только обветшали здания да центральная часть приобрела сомнительный и поддельный блеск. Утром, проснувшись от духоты, Глеб с тоской вспомнил вчерашнюю пьянку и отметил ставшее привычным желание хлебнуть чего-нибудь, если не пивка, то кисленького сухого. «Я спиваюсь…» — подумал он как о постороннем, но страха не ощутил, только скуку. Его старики практически весь год жили на даче, и некому было навести порядок в захламленной квартире.

Глеб забрел в кухню, посмотрел, не осталось ли чего от вчерашнего, но бутылки были пустыми. Потом глянул на себя в зеркало.

— Хорош, — пробормотал он, обозревая отечные мешки под глазами и трехдневную щетину.

Бриться не хотелось, вообще ничего не хотелось. Это состояние продолжалось у него вот уже года два. Собственно, с тех пор как он понял, что все его театральные планы несостоятельны. Десять лет назад Глеб благополучно поступил на курс к Старику. Все годы обучения ходил у него в любимчиках, знал, что тот поможет пристроиться в театре, в крайнем случае оставит у себя в институте. Были уже и кое-какие договоренности и замыслы. Но на пятом курсе Глеб вдрызг разругался со Стариком, и они перестали разговаривать. Глеба в тот момент это мало волновало, он уже поставил нашумевший спектакль в молодежном театре, о премьере говорила вся Москва. Тогда же он развелся с первой женой, женился на сумасшедшей красоты мулатке-француженке и махнул к ней. Прожили они вместе месяца два, а потом страсть красавицы иссякла, и он остался в Париже полулегально, зарабатывая деньги с уличными актерами. Ему казалось, что он все еще копит опыт и впечатления для будущих спектаклей… Но когда Глеб вернулся в Москву, Старик уже умер.

Никого другого, кто бы составил ему протекцию, у Глеба не было. Правда, была куча знакомых в театральной среде. Каждую секунду здесь возникали гениальные проекты и с той же скоростью гасли — за отсутствием денег. Глеб привык тусоваться по фуршетам и презентациям. С компанией таких же, как и он сам, прилипал-неудачников Глеб был всюду и видел всех, но сам ничего не значил. Никто уже не помнил про его единственную удачную постановку. Полгода назад его первая жена, на подмосковной даче которой он жил по старой дружбе, объявила, что продает загородный домик. Глеб поехал к родителям на время и застрял в городе, кажется, насовсем. Работать было негде, и он начал подрабатывать грузчиком.

Очередной ящик вдруг неловко выскользнул у него из рук и упал. Распрямляясь, Глеб поднял глаза и увидел женщину. Она стояла рядом с машиной темно-синего цвета и внимательно смотрела в сторону Глеба. Женщина была из той породы, что всегда нравились Глебу. Высокая, гибкая, в простом легком платье, с небрежно сколотыми в низкий узел волосами. Она стояла, чуть откинувшись, одна нога носком была повернута внутрь… С треугольного кошачьего лица смотрели светлые глаза, смотрели на Глеба. Но он все еще не узнавал. Тогда она произнесла низким, певучим голосом:

— Глеб, ты что, совсем забыл старых знакомых?

И он растерянно произнес:

— Лиза…

Лиза засмеялась.

— А мне кто-то из ребят сказал, что ты в городе, но я не поверила…