Рональд Х. Бэлсон - Исчезнувшие близнецы Страница 22

Чтобы еще больше подорвать наше здоровье и не дать нам возможности приобрести продукты на «черном рынке», нацисты конфисковали все наши ценности – серебро, украшения, картины, даже красивую мебель. Они требовали, чтобы мы сдали все ценности еще в начале оккупации, но многие оставили у себя хоть что-то. Немцы периодически обыскивали наши комнаты и вещи, и тем, у кого находили ценности или деньги, грозило телесное наказание или того хуже. Поэтому то, что Каролина обменяла украшение на еду, было рискованным поступком.

В Цеху распорядок никогда не менялся. Каждое утро, когда другие женщины уходили со смены, мы с Каролиной подходили к своим машинкам. Три смены трудились круглосуточно, одна за другой. Огромные отмеренные куски тяжелой черной шерсти периодически выкладывались на мое рабочее место. Не успевала я дошить одну шинель, как Ильза тут же приносила следующую. Иногда иглы ломались. Тогда я поднимала руку, Ильза подходила, и мне влетало по первое число за сломанную иглу. В конце концов после восьмичасовой смены звенел звонок и мы с Каролиной возвращались в наше общежитие.

Такая была у нас жизнь в 1941 году. Работали. Ели. Спали. Мы терпели и, как и остальные, приспосабливались к этому скудному образу жизни. Пока не стало хуже, мы думали, что сможем пережить оккупацию. Тогда мы не знали, что для нас приготовили нацисты и зима.

Каждую ночь я сворачивалась калачиком под одеялом, пытаясь согреться в неотапливаемом помещении. Как всегда, я спала, прижимая к себе туфлю Милоша, обнимая ее, словно плюшевого мишку. Как мне не хватало младшего братишки! Но плакать я перестала.

А в Цеху в конце осени ситуация изменилась. Зигфрид, немецкий солдат двадцати с небольшим лет, был назначен надсмотрщиком на участок Каролины. Подруга призналась мне, что он частенько околачивался около ее стола, иногда болтал с ней, когда Каролина работала. Он был молодым, одиноким, и она явно ему нравилась. Как я уже говорила, Каролина была очень красива: густые, черные, вьющиеся волосы, выразительные глаза, нежные черты лица и потрясающая фигура. И она знала, как вскружить мужчине голову.

А еще Каролина была хорошим собеседником, и неважно, о чем шел разговор, – она могла поддержать любую тему. И отлично умела слушать. Благодаря сияющим очам и соблазнительной улыбке у нее в школе был не один воздыхатель. А сейчас ею заинтересовался Зигфрид.

Внимание солдата оказалось для нас огромным благом. Он стал защитником Каролины. Ей больше не докучали остальные надсмотрщики. Она работала над меньшим количеством шинелей, но выработка у нее считалась прежней. Каждый день Зигфрид приносил завернутую в газету еду и смущенно уверял Каролину, что это излишки, которые он хотел бы разделить с ней: сыр, мясо и – чего больше всего хотелось! – немного фруктов. Когда никто не видел, он совал этот пакет в карман пальто Каролины. Угощать девушку – для застенчивого парня это был шанс стать ближе к ней. Чтобы понять, насколько Зигфриду нравилась Каролина, следует оценить серьезность его поступка, ведь было строжайше запрещено давать еду евреям.

Все знали, что девушки, которые хоть немного сближались с надсмотрщиками, могли получить дополнительную порцию на обед, не говоря уже о более мягком обращении. Одни девушки при свете звезд тайком встречались и миловались с солдатами, у других складывались более серьезные отношения. Но все они меньше работали, пользовались привилегированным положением и обычно не подвергались насилию.

Нацистские высшие чины, естественно, по ряду причин не одобряли подобных отношений. Время, потраченное на флирт, отбиралось у работы: девушки, которые работали меньше часов, выдавали меньше шинелей. Не говоря уже о том, что немцам было запрещено иметь какие-либо отношения с евреями.

Тем не менее «верхушка» закрывала на это глаза, и подобная практика продолжалась.

– Помню, Бен рассказывал, что его сестру забрали и увезли в бордель, – сказала Кэтрин. – Нацистская элита не возражала против того, чтобы насиловать евреек.

– Вы правы. По всей Польше молодых женщин хватали на улицах, забирали с рабочих мест, из магазинов и домов, принуждали быть проститутками или сексуальными рабынями – называйте это как хотите. Бордели росли как грибы после дождя, чтобы обслуживать офицеров Рейха и элиту Германии, и всем было наплевать, была ли изнасилованная девушка еврейкой или католичкой. Таким был и бордель в Рабке, куда отослали сестру Бена. Бордели, как теперь известно, были в числе сорока пяти тысяч пятисот мест, где люди подвергались гонениям со стороны нацистов.

В какой-то момент большинству девушек в Цехе делались подобные предложения. Наверное, предложение – это эвфемизм. Многих брали силой. Многие держались до конца, но мерзкие условия, малодушие и страх вынуждали все большее число девушек уступать. Особенно зимой.

Зимы в Хшануве стояли суровые. Мороз проникал в неотапливаемые здания, а тонкие одеяла почти не согревали. Мы сворачивались клубочками, кутались в одеяло, но и это не спасало от холода. И если немецкий солдат, живший в отапливаемой квартире, проявлял интерес к кому-то из работниц, она могла воспользоваться возможностью провести ночь в его теплой спальне. Лучше переступить через стыд, чем замерзнуть до смерти. Никто не осуждал за подобные поступки.

Кэтрин подняла руку:

– Вы не обязаны говорить об этом. И разумеется, вам не за что извиняться.

– Я и не собиралась ни за что извиняться. Не стоит делать поспешных выводов.

Не все сразу же прыгали в постель к нацистам, и Каролина дурой не была. Подобные отношения заканчивались так же быстро, как и начинались. Длительные ухаживания были намного выгоднее, чем перегоревшая страсть. Зигфрид был робким юношей, а Каролина – яркой красавицей. Она держала его на почтительном расстоянии: игривые намеки, временами отстраненность… Отношения между Каролиной и Зигфридом оставались на уровне очаровательного флирта.

Зима 1941–1942 года выдалась невероятно суровой, к тому же началась очень рано. В декабре температура упала значительно ниже нуля. Мы напоминали кочаны капусты: блузка, свитер, пальто. Если повезло, у тебя было теплое пальто. Если повезло еще больше – два свитера. Тогда женщины не носили штанов или широких брюк, только юбки, чаще до середины икры. А если совсем уж везло, у тебя были сапоги, в которых можно было согреть ноги. Тонкий хлопчатобумажный шарф, бабýшка[29], – единственное, чем мы прикрывали голову.

В цеху было тепло. На улице стоял ледяной холод. И даже когда мы оказывались дома, облегчения это не приносило. В неотапливаемом здании было всего на пару градусов теплее, чем на улице. Даже сложенное вдвое одеяло мало помогало. Заснуть было практически невозможно. Просто не было способа согреться. Через щели в окнах, хотя мы и заткнули их газетной бумагой, свистел ветер.

Когда в свои права вступил декабрь и подул северный ветер, я промерзала до костей. Каждую ночь я мерзла. Я натягивала всю свою одежду, куталась в одеяло и, если удавалось довести себя слезами до изнеможения, засыпала. Но уже через час просыпалась от того, что меня била дрожь. И психологически, и физически я проигрывала эту битву. Каждый день я боялась идти домой, опасаясь не пережить очередные ледяные восемь часов. Помимо всего прочего, я плохо себя чувствовала. Я была истощена, обезвожена и плохо питалась. Не хватало витаминов и белка, чтобы противостоять простуде. Скудного количества пищи было недостаточно для поддержания организма, и наша сопротивляемость снизилась до минимума. Казалось, силы по капле сочатся из моего тела. И я всерьез беспокоилась, что не переживу очередную ночь.

Однажды особенно холодной ночью в конце декабря я лежала, свернувшись калачиком под сложенным вдвое одеялом и укрывшись поверх него картоном, и дрожала так сильно, что зубы стучали. Я понимала, что конец близок, и уже готова была сдаться. Если честно, мне было наплевать, умру я или нет, только бы избавиться от этих страданий. И если бы рядом не оказалась Каролина, я бы до утра не дожила.

Я лежала, тряслась как осиновый лист и плакала навзрыд, когда почувствовала, что кто-то гладит меня по спине. У моей постели стояла Каролина со своим одеялом и подстилкой.

– Подвигайся, – велела она, – к тебе гости.

– Не надо! – запротестовала я. – Похоже, я заболеваю, не хочу, чтобы и ты заразилась.

– Помолчи, – ответила она. – Просто подвинься.

Она скользнула под одеяло и прижалась ко мне. Обнявшись, мы лежали на двух подстилках под двумя одеялами.

Я уже выдохлась и готова была забыться вечным сном. Но Каролина проявила силу там, где у меня ее не хватило. Она хотела, чтобы я выжила. Она вернула меня к жизни. Тепло наших тел соединилось и согревало нас всю ночь.

Она замолчала. Слезы струились по ее щекам, губы дрожали, дыхание было прерывистое. Кэтрин достала коробку бумажных салфеток и обняла Лену за плечи, пытаясь успокоить.