Светлана Метелева - Чернокнижник (СИ) Страница 23

— …Разумеется, все понимают, что это — утопия, но…

…Утопия. «Утопия». Опять. Случайно он это сказал? Или намекает? Знает что-то? Или нет?..

— Боря, ты меня слушаешь? — раздраженно прервал поток своих рассуждений Киприадис.

— Конечно, конечно, — с готовностью отозвался я. — Про «Утопию» что-то говорили…

— Боря, я про утопию минут пять назад говорил, — он досадливо махнул рукой. — Конечно, помощь абсолютно всем — это утопия, и мы это понимаем — вот что ты должен донести до наших спонсоров. Но сама возможность оказать содействие хотя бы сотне человек должна вызвать адекватную реакцию тех, к кому мы обращаемся. Понял?

Ага, понял. Нечистая совесть — вот что это было. Какая «Утопия»? Ему надо деньжат срубить. А как же книжки? Я, кстати, часто этим вопросом задавался. Что же — Киприадис не знает о том, что прямо под носом осталось еще много тысяч долларов — только возьми? Или знает, но боится дальше тащить? Или, что наиболее вероятно, снял сливки в виде первых изданий, а мелочевка его не интересует? Да, похоже, так. Я еще послушал его, покивал, взял список телефонов нужных товарищей — пардон, господ, — и пошел звонить. Но первая же попытка полностью выбила из рабочего настроя. На том конце трубку сняла девушка и хорошо поставленным голосом сообщила:

— Акционерное общество «МОР», добрый день…

Я молча повесил трубку. Он преследовал меня — это было очевидно, не нуждалось в доказательствах. По пятам шел за мной Томас Мор, автор «Утопии»; нагонял; со всех сторон тянулся ко мне; везде находил. Рекламными плакатами про отдых на Средиземном море; листовками сектантов на Арбате — про церковь мормонов; газетной статьей про сицилийскую Каморру — только он и был вокруг, нагло играя своим именем; прятал остальное, тыкал меня, как щенка, носом: вот он, смотри — вот он, вот же — видишь? Хотелось заткнуть уши, закрыть глаза; но в центре спинного мозга тяжело пульсировало: не выйдет! Бесполезно! Как будто чего-то ждал он от меня, требовал — и хотелось мне понять, чего именно — чтобы ни в коем случае этого не делать. Если я был Мором в какой-то жизни — параллельной, прошлой, не важно — стоит ли соотносить с этим фактом жизнь нынешнюю? А — если я, хоть убей, не верю во множественные миры — что-нибудь изменится?

Я открыл окно, закурил. Стало легче. В конце концов, что я теряю? Ничего, если подумать. Достану Климову эту лувенскую «Утопию», получу свои деньги — немалые, между прочим, если поторговаться, как следует. Даже — вдруг мелькнуло надеждой — может, и наваждения пройдут, если я своими руками возьму это первое издание, которое — не исключено — и сам Мор держал в руках.

Он мешал — этот непонятный Мор. Мешал дышать, думать; жить мешал. Видения — про лондонский мост, про монастырь и монаха — точно сорняки, разрослись в мозгу; я ведь до сих пор их помнил — наизусть, до пауз…

Комментатор — умница, но и он не разобрался, потому и приплел эту муть голубую про переселение душ и параллельные миры. А я бывал во всех этих «мирах» не раз — ветеран винта и глюка. Так чего же боюсь?

Понимание пришло внезапно: сумасшествие — вот что было страшно. Стать не сознающей себя диковиной, Томасом Мором или крокодилом Данди.

Резкий порыв ветра зацепил штору; она вырвалась из окна, прикинулась флагом. Где-то грохотнуло — гроза. Из учебника — в начале мая… Я выбросил сигарету, закрыл окно. Решил.

Я достану для Кинг-Конга первое издание «Утопии». Заодно проверю мистическую версию Комментатора. Если Томас Мор — это я, значит, я должен узнать эту книгу. Именно эту — Лувен, тысяча пятьсот шестнадцатый год.

Только сначала я, пожалуй, попробую эту «Утопию» почитать. Она, между прочим, была у нас в списке обязательной литературы — по-моему, курсе на втором. Но тогда социалисты-утописты прошли как-то мимо. Или нет? Я никак не мог вспомнить — читал ли я Мора в институте? Интересно, почему?

…Проснулся весь в холодном поту, с адской болью в затылке. Лежал — минуту, другую — восстанавливал приснившийся кошмар. Так… Была какая-то крупа — рис? Нет, мелкая… Манка — точно! В мешке… Да. Много манной крупы в сером мешке. Я заглядываю туда — и чувствую (или — вижу?): внутри полно жучков. Начинаю пересыпать манку из стороны в сторону, трясу мешок — а их нет. Тогда я сажусь и просто смотрю. И через какое-то время манка начинает шевелиться. Жучки! Они внутри. Черная копошащаяся масса, тьма, бездна…

…Дурной, бездарный совершенно день. Специально отгул взял, пять магазинов обежал в поисках Мора — нашел, наконец. Улегся на диван, начал читать. После первых двух страниц уснул; потом проснулся, заставил себя просмотреть до конца, изредка вникая в содержание. Ничего. Сюжета нет, героев нет, один марксизм-ленинизм.

И что — эту лабуду я написал?

Запомнились из «Утопии» только золотые унитазы. Нехитрая мысль — унизить золото — наверное, казалась свежей когда-то — веке в шестнадцатом. А остальное? Подумал вдруг: а кем я мог бы стать в этой утопии, в этом идеальном до блеска обществе? А — Киприадис? Или, например, Климов? А — сам Комментатор? Никто из нас туда не вписывался. Ни при каких условиях. Хотя — нет, вру. Киприадис, думаю, мог бы и приспособиться. Стал бы этим… Сифогрантом… Большим начальником. А я — скорей всего, так и остался бы вечным изгоем. А, может, наоборот — сделался бы ученым, изобрел бы… что-нибудь. Да ну, бред.

Всеобщее равенство и братство, коммунистический зоопарк; все ходят строем, в одинаковых лохмотьях — и счастливы. Спасибо, уже видели. Дважды. Сначала — в нежном пионерском детстве; потом — на зоне. В первый раз это называлось Артек; во второй — Краслаг.

И Комментатор всерьез считал, что автор этой зануди — мой двойник? Или я, но где-то в другой реальности, по соседству? Или — в будущем? Короче, неважно. Понятно, что роднит меня с давно почившим англичашкой: он явно употреблял сильнодействующий галлюциноген. Не винт, конечно, но — похожий. Бредовые подробности и мелкие детали грядущей победы коммунизма могут явиться исключительно на приходе. А овцы, поедающие людей, — на отходняке. По-другому никак. Надо подниматься и ехать к Климову. Уточнять цену.

По пути к метро увидел на въезде во двор: столкнулись машины — как в анекдоте: старый «жигуль» и навороченный «мерс». Из «жигуля» вылез водила, то ли чеченец, то ли ингуш. Шел покорно, уже понял, что будут бить. Навстречу неслись «пострадавшие» — по-моему, с бейсбольными битами. Остановился — встрять, что ли? А то ведь хана «лицу кавказской национальности»… Передумал. Вспомнил вчерашний сюжет из ящика: чеченские боевики — пленные солдаты — отрезанные головы… И — пошел дальше. Разберутся без меня.

…Нервничал Кинг-Конг — или показалось? Говорил, как всегда — отрывисто, кратко, — команды отдавал; но все время потирал пальцами правой руки — левую — точно пытался что-то смыть — но не мог. Глаза блестели — но, может, от жадности? Вспыхнули внутри зрачков радужные искры — как только понял он, что я согласен, что «Утопия» будет у него — когда? Ну, на днях будет. Ты уверен, Боря? Да я-то уверен, только… Только — что? Договаривай. Сначала о цене. Что значит — «о цене»? Тебе мало двадцати? Мало. Этой книге аукционная цена — триста-четыреста. Даже если ты ее на «Сотбис» не выставишь — все равно ведь слупишь не меньше двухсот. Двадцать от двухсот — десять процентов. Столько посредники получают, а я — в общем-то, собственник.

Тут Климов рассмеялся — фальшиво, зло.

— Ты, Боря, не собственник. Ты — вор. Книжный вор. Кто тебе напел про такую цену — не знаю и выяснять не буду. Максимум — тридцать пять: вот все, что ты получишь. Не устраивает — ищи покупателя. Найдешь — с меня коньяк.

Блефовал он? Разводил меня? Или нет? Надо было понять, почувствовать, прокачать его, а на меня словно столбняк нашел. Смог только плечами пожать и развернуться — ухожу, мол. Но — этого нехитрого жеста хватило.

— Пятьдесят, — раздалось в спину, — и это щедро, Боря.

Я развернулся, подошел к Климову почти вплотную, глянул в упор:

— Ты что же, Миша, за лоха меня считаешь? Сотка — минимум.

Он усмехнулся — на этот раз почти ласково.

— Дурак ты, Боренька. Ты думаешь, я о себе пекусь, о своих деньгах? За тебя ведь переживаю… Книжка дорогая — согласен; а ты и обрадовался. Решил — счастье привалило. А не думал, что за эту книжку и убить могут? Триста, как ты говоришь, тысяч — не шутка. Хотя она на самом деле стоит не больше той сотки, что ты просишь.

— Не понял, Миша, — искренне удивился я. — Ты угрожаешь мне, что ли?

Эта мысль меня развеселила ужасно. Но Кинг-Конг посерьезнел, вздохнул:

— Непроходимый идиот! Как только ты сунешься куда-нибудь с лувенской «Утопией», тут же вся тусовка будет в курсе, что продает Горелов и за какую цену. Меня ты знаешь — я книгу взял — и никто ни сном, ни духом… А остальные? Подумай, Боря. Может, Новиков промолчит? Или ты думаешь, что он у тебя ее и купит? Нет. У него таких денег нет, что ты просишь.