Михаил Идов - Кофемолка Страница 26

У меня начали саднить плечи, и я дал им опуститься в привычное положение.

— Чудесно, — сказала Нина, щелкнула еще раз и отложила камеру.

Я пересчитал деньги в кассе. Мы сделали 150 долларов на примерно тридцати пяти посетителях, по большей части за счет пятидолларовых мокка. Сегодня кафе исполнялась неделя, и за прошедшее время я уже выучил много нового. Людям почему-то очень нравился мокка. Меланж и айншпеннер их смущали. Досаднее было то, что девять из десяти посетителей не оставались цедить свой кофе за неспешной беседой, но брали его с собой, а десятый усаживался с ноутбуком, не заказывая вообще ничего; но это я списал на новизну нашего кафе. Новые привычки вырабатываются со временем.

Итак, 150 долларов — примерно наша арендная плата за день и, таким образом, в соответствии с «Золотым правилом» Ярона, четверть необходимой для процветания выручки. И все же это был какой-никакой успех: я держал в руке деньги, заработанные в самом прямом смысле собственным потом, — толстую, чуть влажную пачку однодолларовых купюр. Собранные в таком количестве, наличные приобретали ощутимое третье измерение, превращаясь из абстрактного Посула Вещей в конкретную Вещь, способную доставлять удовольствие сама по себе.

— Думаю, это стоит отпраздновать, — сказал я, захлопывая кассу. — Предложения?

— Что бы сделал Будда?

Это был не вопрос. Так — «Что бы сделал Будда», [45] или «ЧБСБ», — назывался ресторан в безымянном складском районе на кривом копчике Манхэттена, к западу от Coxo, недавно окрещенном алчными девелоперами Хадсон-сквер. Выражаясь точнее, это место было лабораторией безумного ученого, хитро и прибыльно притворяющейся рестораном. Его шеф-повар и владелец, двадцатисемилетний Брент Дормаус, работал яростными и противоречивыми мазками, взрывая и смешивая вкусы, фактуры, формы, запахи, цвета и по возможности — порядок подачи блюд. В каждом его изобретении чудилась полемика с неким неизвестным противником — едкий намек, язвительный комментарий, ядовитый юмор. Его конечной целью было, как мне кажется, изменить само определение съедобности. Дормаус был по-научному бесстрастен и вместе с тем жесток, как пушкинский Сальери с его знаменитым «Музыку я разъял, как труп». Язык его меню читался как регистрационный журнал анатомического театра: все было изъято, откинуто, высушено, обработано. Беспорядочное месиво, которое он иногда громоздил на тарелки, казалось побочным результатом более глобального процесса — отвергнутыми экспериментами гения, продвигающегося, несмотря ни на что, все ближе к огромному открытию. Когда-нибудь, верили его последователи, шеф создаст блюдо, которое одновременно будет содержать в себе все, что люди доселе знали о еде, объявит эти знания устаревшими и продиктует новый свод заповедей. Пока же публике приходилось мириться с такими вещами, как зеленогубые мидии, плавающие в банановом консоме, и борщ, томящийся в пузыре из агар-агар. При посещении «ЧБСБ» вас охватывала гордость первопроходца, самодовольство от самопожертвования. Не только из-за того, что стоическое поглощение капризов Дормауса было признаком искушенного гурмана, но и потому, что умопомрачительные суммы, которые он за это брал, шли на благороднейшие цели. Каждый прогон кредитки по магнитному желобку считывающего устройства финансировал Прогресс.

— Ну дава-а-ай. Мы же давно хотели туда сходить.

Я поднял бровь, но ничего не сказал. Лично я после десяти часов сервировки кофе (неужели я только что провел десять часов, подавая кофе?) предпочел бы что-нибудь попроще: крок-месье, или луковый суп под периной растопленного сыра в черных ожогах, или соленый, сочный, свинский бутерброд «кубано». Да блин, хоть кусок пиццы. Но Нина была настолько полна энтузиазма, что я не смог заставить себя ей отказать.

— Мы, наверное, недостаточно парадно одеты, — кротко предположил я.

— Нет-нет, — сказала Нина. — Для маэстро не нужно одеваться.

Мы заперли кафе, поймали такси и подъехали к «Будде» аккурат ко второй и последней посадке вечера, в 10:30. Ресторан был наполовину пуст, и нам достался приятный столик в укромном углу. Нина оказалась права: большинство посетителей были одеты в джинсы и футболки и выглядели как повара в выходной день, каковыми, скорее всего, и являлись. Даже наш официант щеголял в дырявой футболке с оторванными рукавами и надписью «AC/DC». Из одной стратегической дыры выглядывал его левый сосок. Дормаус явно пытался подорвать сразу все постулаты высокой кухни.

Я заказал суп из солода и каштанов с «лососевыми нитями» (они действительно оказались плетеными нитями, а не нарезанными полосками, — целой плавающей паутиной). Нина взяла камбалу, пришедшую в комплекте с корнем козлобородника, копченым булгуром и кофейно-шафрановой пудрой.

Мы осторожно внедрялись в десерт — теплый ямс, проткнутый размоченными веточками сассафраса, — с помощью вложек, [46] когда я наконец понял, почему Нина решила прийти на ужин именно сюда и именно сегодня. Она прошла сквозь зеркало, на оборотную сторону гурманства. Таинство было утеряно. Так же, как я мог теперь зайти в бар и определить цену кафеля, моя бедная Нина ознакомилась со всей жалкой кухонной подоплекой. За прошедшую неделю она успела насмотреться, как я шиплю на печку и украдкой поправляю пальцем расположение блинчика на тарелке, как Рада вытрясает слишком много корицы на капучино и пытается сдуть излишек. Она хотела пойти в заведение, которого не понимала.

— Трудно даже вообразить, что все это сотворено несовершенным, неуравновешенным человеком, — сказала она, как будто настроившись на мои мысли.

— Да и вообще каким бы то ни было человеком, — отозвался я.

— Представь себе. Коптить пшеницу. Плести лосося. С серьезным лицом заказывать у поставщика сассафрас и козлобородник. Да здесь за каждым блюдом неделя подготовки.

И недельная зарплата, чуть не добавил я. Мне не хотелось признаваться в этом вслух, но я тайком исходил чувством финансовой вины. Мы заработали 150 долларов за день, стоивший нам около шестисот, если сложить вместе аренду, электричество, продукты и восемь часов беспорядочного усердия Рады, — и это при условии, что я и Нина работали даром. Иными словами, мы заработали минус 450 долларов. Наш счет в «ЧБСБ», прикидывал я, морщась, облегчит наши кошельки долларов на 180. Было бы крайне соблазнительно и утешительно вообразить, что между этими двумя частями нашего дня стоит некая перегородка, но та отказывалась воздвигаться. Мы уплетали шестьсоттридцатидолларовый ужин.

Впервые в жизни я ощутил сосущую тягу скряжества. Не приступ трезвой бережливости, что со мной случалось и раньше. Это было иное, почти экзистенциальное состояние. Я каждой клеткой чувствовал отток денег в реальном времени. Так вот, значит, каково быть моими родителями.

— Боже мой, — громко прошептала Нина, украдкой потянув меня за рукав. — Это он!

Я поднял голову и проследил за ее взглядом. Брент Дормаус нарезал круги по залу, приветствуя посетителей. Я узнал его лицо по знаменитой обложке журнала «Нью-Йорк», «Битва титанов: война за душу манхэттенской кухни». Фото изображало Дормауса, воинственно скрестившего поварешки с Рэйчел Рей. [47] Эта обложка приобрела известность после того, как шеф объяснил в телевизионном интервью, что вышеописанное фото — коллаж, так как он «не вошел бы в одну комнату с этой пиздой».

— Подумаешь, — сказал я. — Он ресторатор. Ты тоже ресторатор. И я ресторатор.

— Да, — согласилась Нина. — Но он только что заставил тебя съесть ветку.

Дормаус, гогоча, обменялся шлепками ладоней с большой компанией за соседним столом — я был прав, они оказались коллегами — и подал знак бармену сообразить насчет бухла; официант подбежал с бутылкой «Камю Иль де Ре» настолько быстро, что засвистел рассекаемый воздух. Несмотря на рваные майки, дисциплина здесь явно царила военная. Шеф тем временем дошел до нас.

— Здорово, ребята, — сказал он, глядя прямо на Нину. В этом не было ничего особенного. Большинство мужчин, которых мы встречали на вечеринках, не смогли бы описать мою внешность после часа разговора. Однако Нина таяла от внимания Дормауса столь очевидно и неприкрыто, что я слегка занервничал.

— Здравствуйте, — пропела Нина, крутя вложку.

— Это шедевр, — я указал на блюдо. — Особенно то, как вы тут привносите жесткие травяные ноты, чтобы подчеркнуть умами [48] ямса.

— Ага, — сказал Дормаус. — А вы не менты?

Мы отрицательно покачали головами.

— А то сейчас полночь, и я собираюсь подать кекс с анашой.

— Серьезно? Вот это да.

— Мы тут изредка балуемся. Обычно в это время ночи здесь только знакомые лица. А вы, ребята… в индустрии, как говорится?