Сюсаку Эндо - Скандал Страница 26

Зима еще не кончилась, а в этих краях было уже тепло, и когда проехали Исахая, в ясном небе показалась гряда Ундзэн, похожая на клубы облаков.

– Это Ундзэн, – заботливо объяснил он жене, тыча пальцем в развернутую на коленях карту. – Там из-под земли бьет кипяток, и триста лет назад в него бросали христиан.

– Это место сохранилось?

– Да, его называют «Долина ада». Но сейчас там не протолкнуться от туристов и школьных экскурсий.

Он чувствовал, как его затопляют теплые волны счастья. Пожилая супружеская пара, путешествующая на закате своих дней… В отличие от медового месяца, их соединяет глубокое чувство солидарности и доверия, ведомое лишь тем, кто рука об руку прошел через все испытания. Сугуро в очередной раз почувствовал удовлетворение от того, что выбрал эту женщину в спутницы жизни.

Обогнув горы, въехали в местечко с горячими источниками под названием Обама. Перед глазами расстилался залив, над городком поднимался белый пар.

– В давние времена христиан заставляли отсюда пешком подниматься в горы, а затем сгоняли в Долину ада, о которой я тебе говорил.

– Представляю, как здесь в то время было уныло!

От Обамы узкая дорога бежала вдоль моря. Двадцать лет назад, когда Сугуро впервые попал сюда, дорога еще не была заасфальтирована, и если, поднимая столб пыли, показывался встречный автомобиль, то такси, на котором он ехал, съезжало на обочину и терпеливо ожидало, когда путь освободится.

– Вон там остров Дангодзима, а напротив разбросаны острова Амакуса.

– Это и есть Амакуса?

– Да. Именно в эту бухту триста лет назад приплыли христианские миссионеры, которым понадобилось два года, чтобы проделать путь от Португалии и Испании. Они увидели здесь то же, что мы видим сейчас.

Рассказывая, Сугуро ощущал, как в нем оживают пылкие чувства, обуревавшие его двадцать лет назад. В его голове вновь вставали образы и сюжетные повороты, которые он вынашивал, бродя по этим местам.

Выйдя из такси, они пошли в рощу на берегу моря посмотреть на могилы христиан, обнаруженные по прошествии нескольких веков. Могилы выглядели совершенно заброшенными, на них с трудом можно было разобрать изображения креста и полустертые надписи на латинском языке.

– Здесь, в Кадзусе, был установлен первый в Японии печатный станок. В тысяча пятьсот восемьдесят втором году делегация из молодых людей была послана в Европу, в Рим, на аудиенцию к Папе. На обратном пути они приобрели на Гоа печатный станок и привезли его на родину. Кстати, здесь печатали не только религиозные книги, но и японскую классику.

Жена внимательно слушала разъяснения, но не столько потому, что это ее занимало, сколько из желания угодить мужу, который получал нескрываемое удовольствие от возможности блеснуть своими познаниями.

– В Кадзусе, а также в соседних Кутиноцу и Ариэ в то время были организованы школы, в которых учащиеся помимо латинского и португальского изучали игру на органе и клавесине и даже живопись. Все это обычно замалчивается в японских книгах по истории, а ведь именно здесь японцы впервые познакомились с западной культурой…

Сугуро вспомнил, что не так далеко отсюда на побережье есть одно красивое место. Двадцать лет назад, устав от пеших скитаний, он прилег на отливающий янтарем песок и, глядя на мерно набегающие волны, уснул. В то время он еще был во цвете лет, в теле еще были силы.

Пообедав в Кутиноцу в придорожном кафе, супруги оставили такси в городке и пешком пошли к морю.

– Здесь я уснул. Глядя на море.

– Какая чистая вода! Видно, как колышутся водоросли.

– Посмотри, вон там что-то вроде мыса. Именно там произошло восстание Симабара.[13] Там были убиты тридцать тысяч мужчин и женщин.

Он уже раскаивался, что заговорил на эту тему. Их путешествие с женой должно было стать торжеством жизни, а не схождением во тьму.

– Смотри, какая красивая ракушка!

Жена подошла к лежащему на прибрежном песке Сугуро, чтобы показать подобранную у кромки прибоя раковину. Бледно-розовая спиральная раковина на ее ладони была похожа на изысканное ювелирное украшение.

– Ты довольна?

– Мы так давно никуда не ездили вдвоем… Жаль только, что с нами нет сына.

– Глядя на море, я думаю о том, какой долгий нам выпал век. Война, тяжелые послевоенные годы… Но, несмотря ни на что, мы все еще живы…

– Во время службы я всегда возношу молитвы благодарности. Мне кажется, когда придет час моей смерти, я со спокойной душой смогу сказать Богу спасибо – спасибо за всё.

Разве вправе был Сугуро показывать такой женщине тот, другой мир? Волосы закапаны воском, в приоткрытом рту Мотоко Итон, как червяк, извивается язык, мужская рука сдавливает ее горло… Пламя охватывает подожженный крестьянский дом, женщины и дети кричат и рыдают, вот и здесь на мысе, совсем рядом, тридцать тысяч мужчин и женщин, включая детей, были зверски убиты…

– Хорошо тебе, – печально вздохнул Сугуро. – Аж завидно.

– Почему?

– В отличие от меня, писателя… тебе не надо знать то, чего… не надо знать…

Близость жены принесла ему долгожданное успокоение. Он почувствовал себя ребенком, спящим рядом с матерью. Что же заставляет его покидать эту мирную сень? Неукротимое желание видеть людей. Познать человека во всех его проявлениях. Проникнуть на самое дно человеческой души. За более чем тридцать лет писательской карьеры это желание стало почти инстинктивным.

Плавно, ритмично волны приближаются и отступают. Слушаешь их плеск, и из памяти одна за другой всплывают сцены прошедшей жизни. В период помолвки: осенью пешая прогулка в Ямато. После женитьбы: хлопоты, связанные с покупкой маленького домика в Комабе. Жена, приходящая каждый день ухаживать за ним в больницу во время его долгой болезни. Ее улыбка – первое, что он видит, еще не вполне очнувшись после наркоза… «Когда муж молчит, и жена молчит». Состарившаяся вместе с ним, она, быть может, в эту минуту, слушая шум прибоя, вспоминает о том же.

– Завтра – воскресенье. Пойдем в здешнюю церковь? – вдруг спросила жена. – Мне давно хотелось побывать на службе в том месте, где происходит действие твоего романа.

– Почему?

– Как почему? – Она улыбнулась. – Разве могу я как-то иначе приобщиться к тому, что ты пишешь? Ты же не пускаешь меня в свою «творческую лабораторию».

Это была истинная правда. С первых же дней их супружеской жизни Сугуро попросил жену провести четкую границу между семьей и его литературным трудом. Не вмешиваться в его работу. Ни в коем случае не обсуждать содержание его романов. Просил он не для себя, а ради ее же покоя.

– Я не был здесь на службе.

«Не потому, что не захотел, а просто не представилось такой возможности», – подумал он про себя и, опустив глаза, сказал:

– Я знаю маленькую тихую церквушку в пригороде Нагасаки. Завтра съездим туда на службу. Я позвоню из гостиницы и узнаю точное время.

Чтобы завершить разговор, он энергично стряхнул руками приставший к брюкам песок и поднялся.

Во время службы они несколько раз слышали петушиный крик, доносившийся с залитого солнцем церковного дворика. Священник-иностранец по примеру своей паствы разводил кур. За окном большое камфарное дерево простирало узловатые ветви, и в просветах сияло море. По церкви свободно разгуливали маленькие дети. Загорелая мать безуспешно пыталась их поймать. Женщина качала плачущего младенца. Большинство присутствующих в церкви были жителями этого наполовину крестьянского, наполовину рыбацкого городка.

Накануне вечером Сугуро, припоминая этот прибрежный городок, который посетил несколько лет назад, объяснял жене:

– Там прекрасная кирпичная церковь. В тех местах с давних пор селились тайные христиане, поэтому, как говорят, и сейчас больше половины города – верующие. И там же проповедовал знаменитый отец Доло. Прихожане накопили денег, сами обожгли кирпич и собственноручно построили церковь.

Его рассказ захватил жену:

– Давай съездим! Ничего, что сорок минут на машине.

В восемь утра они сели в такси у гостиницы, и сразу же после двух коротких тоннелей им открылся прекрасный вид на залив. Жена удовлетворенно сказала:

– Мы сделали правильный выбор!

Море, сияющее в лучах солнца, встретило их теплом и лаской, и в тот момент, когда на кирпичной церкви, стоящей на возвышении, зазвенел колокол, вверх по крутой дорожке потянулись, как муравьи, семьи прихожан.

Выйдя из такси, они вместе со всеми вошли в церковный сад, где прихожан приветствовал седоусый иностранец-миссионер, которого Сугуро помнил по тем временам, когда собирал материал для романа.

Подшучивая над облепившими его детьми, святой отец ласково беседовал с пожилыми женщинами. Увидев Сугуро, он, кажется, тоже его вспомнил.

– Садитесь посередке. На места для почетных гостей, – сказал он шутливым тоном.

Священник служил в этой церкви уже около сорока лет, и его улыбчивые глаза, в отличие от Сугуро, видели не темные стороны людей, а – только теплое море, раскидистые камфарные деревья и обступивших его детишек.