Грэм Грин - Меня создала Англия Страница 33

Когда подошел поезд, молодому Андерссону пришлось пройти мимо семейства, направляясь к вагонам третьего класса. Управляющий поцеловал жену в щеку, с дочерью обменялся рукопожатием. Молодой Андерссон тронул пальцем кепку. Управляющий даже не взглянул в его сторону. Он говорил жене:

— Закажи еще вина. Пригласи их к восьми. Раньше я не доберусь. — Девушка видела жест Андерссона и коротко кивнула в ответ, причем не обидно, не снисходительно, а словно сопернику на гаревой дорожке. Молодой Андерссон устроился в своем скудно обставленном вагоне; поползли назад и пропали станция; управляющий, фабрика, домики рабочих. Окаймленное узкой полоской серебряных берез, разглаженное лучами позднего солнца, лежало озеро. Зажав руки между колен, молодой Андерссон дергался на каждый рывок и толчок неторопливого пригородного поезда. Он думал: о чем можно говорить с такой?… танцы… слишком увлекается… зимой санки, скрип полозьев, режущих снег на повороте, волшебный свет фонарей, дружеская болтовня в деревенском кабачке, оба озябли, счастливы — весело; он сонно кивнул головой: сколько прекрасного еще будет в жизни. Под спускавшимся серым небом потемнели деревья, в разрывах между ними свинцово поблескивало озеро; кто-то зашел проверить ручки отопления; протяжный свисток паровоза перед входом в тоннель и уже совсем сумерки за окном, когда тоннель кончился; несколько искр ударилось в стекло. Молодой Андерссон открыл глаза и увидел группу велосипедистов, возвращавшихся с работы домой; на машинах были зажжены фары, а когда поезд обогнал велосипедистов, в темноте рассыпались рубиновые огоньки задних лампочек. Поезд отодвинул озеро с деревьями в сторону, и сумерки разлились вширь и вдаль над полями.

— Вы в город? — спросила пожилая женщина, доставая из корзинки булочку с маслом. Лампы на потолке разгорелись ярче, темнота за окнами была точно спущенные перед ужином шторы. Общительное, доверчивое чувство овладело пассажирами: хорошо быть вместе, когда снаружи ночь. — В город, — ответил молодой Андерссон.

— А вы работаете? — спросила она, вкладывая ломтик ветчины между половинками булочки.

— Само собой, — с достоинством ответил он. — Я работаю в «Кроге», — и оба посмотрели в окно, радуясь за себя и гордясь: он — «Крогом», она — булочкой. Поезд останавливался на каждом полустанке, и в размякшем вагоне еще прибавлялось теплоты и душевности: огни жилья, женщина хлопочет на кухне, из постельки тянется посмотреть на поезд малыш. — Повезло вам, что работаете в «Кроге», — сказала попутчица. — Эта работа с будущим.

— С будущим, — согласился молодой Андерссон и осекся. Он вспомнил, что ушел, не доработав смены. На его бледном невыразительном лице появилось упрямое выражение: он поступил правильно. Упрямство держало его все эти годы привязанным к своему станку, раз в несколько лет вознаграждая маленьким повышением заработной платы, и это же упрямство заставило его все бросить, как только он услышал такую новость об отце. Упрямство сделало его консерватором, упрямство питало его веру в справедливость; упрямство остановило станок, забило лоток заготовками, переполнило деревом сушильню. Все будет хорошо, думал он, когда я сам им все расскажу. Если бы я остался разбираться, я бы, чего доброго, опоздал на поезд. — Поосторожней там, — сказала женщина, стряхивая с себя крошки прямо ему на колени. Что они все советуют ему быть осторожным? Как сговорились. Он грустно пояснил:

— Я еду по делу.

— Знаем мы ваши дела, — отозвалась женщина, доставая из корзинки бутылку молока, и сказанные просто, душевным тоном «поосторожней» и «ваши дела» повернулись к молодому Андерссону неожиданной стороной, за которую не приходится краснеть — она светлая, простая и беззаботная; сегодня — одно, завтра — что-нибудь другое. Он сказал:

— Времена меняются. Не вечно так…

— А молодым бываешь только раз, — задорно тряхнув седой головой, сказала его спутница.

Было уже около семи, когда поезд прибыл на Центральный вокзал. Молодой Андерссон не знал, до какого часа работают в «Кроге». Он даже не знал, где это. Пришлось спросить у полицейского, и тот долго провожал его подозрительным взглядом, ставя ему в вину рабочий костюм, рубашку без воротника, тяжелые ботинки и решительное выражение лица. Вахтер в «Кроге» был непреклонен. — Да кто ты такой? — допытывался он через прутья ворот. — Даже будь он здесь, он тебя не примет.

— Я работаю на фабрике.

— Ну и что? — возмутился вахтер.

— Мне насчет отца, — сказал молодой Андерссон. — Герр Крог знает моего отца.

— Точнее, твою мать, — заржал вахтер, обхватив длинными обезьяньими пальцами железные прутья. Потом сурово пролаял:

— Нечего тебе тут делать. Сюда таких не пускают. Твое место на фабрике.

— Мне нужно видеть герра Крога.

— Даже премьер-министр приходит к герру Крогу, когда ему назначат.

— Мне тоже назначат.

— А для этого надо попасть к секретарю, — сказал вахтер.

— Пойду к секретарю.

— А секретарь, — хихикнул вахтер, — принимает только тех, кому назначено.

— Мне назначат, — повторил молодой Андерссон. — Зато меня можешь видеть сколько угодно, — разрешил вахтер, — я принимаю в любой час.

— Герр Крог знает обо мне. Отец мне писал. Он писал, что герр Крог спрашивал про меня.

— Брешет твой отец.

Молодой Андерссон опустил голову. Сжав пальцы, он подошел к воротам ближе. Упрямство, решимость еще не покинули его. — Протри глаза, — учил вахтер. — Все это принадлежит герру Крогу. Сам подумай: какие у него могут быть дела с твоим драгоценным папашей? Оглядись, — повторил вахтер, и Андерссон обвел взглядом горевшие в небе инициалы, стеклянные стены, зеленую каменную глыбу, по которой шумно струилась вода.

— Этот фонтан, — показал вахтер, — сделал величайший шведский скульптор. Ты не представляешь, во что все это обошлось. Тут на таких тарелках едят — ты за весь год на одну не заработаешь. Он носит брильянтовые запонки.

— Брильянтовые?

— С каждой сорочкой другие.

Старший Андерссон часто заводил разговор о заработной плате, только сын не прислушивался — старые песни. Но сейчас он почувствовал беспокойство; он посмотрел на свои темные от масла руки, потом на зубоскала вахтера. Он вспомнил рабочего из ночной смены, который сошел с ума и убил жену и себя, потому что та ждала еще одного ребенка. — Какая у вас красивая форма, — сказал молодой Андерссон. — «Дорогая Анна, — написал тот на клочке туалетной бумаги, — прости меня. Я извелся от страха. Ничего не поделаешь. Я был счастлив с тобой. Поблагодари от меня свою сестру за помощь». Убить жену он, видно, надумал позже — чтобы не мучилась без него. Всему этому должно быть какое-то объяснение, думал молодой Андерссон, уводя глаза под самую крышу стеклянного здания.

— У меня, видишь ли, ответственная работа, — пояснил вахтер. — Я должен знать, что говорить посетителям. Мне каждые полгода выдают новую пару обуви. В «Кроге» нужно иметь приличный вид.

— Дома у меня есть новый костюм, — сказал молодой Андерссон. — Только я спешил. Мне нужно сказать герру Крогу об отце. — Тогда тебе нужно отправляться в Салтшебаден, — сказал вахтер. — Они все укатили туда ужинать. — Вахтер, видно, решил разделаться с молодым Андерссоном, как с кровным врагом. — Тебе нужен смокинг. — Это далеко?

— Километров двадцать.

— Тогда я пошел, — сказал молодой Андерссон. — Не спеши, — сказал вахтер. — Вполне успеешь переодеться. Поезда идут каждые полчаса.

— У меня нет денег на поезд, — сказал молодой Андерссон. — Я пойду пешком.

— Тогда ты явишься только к полуночи.

— Попрошу кого-нибудь подвезти, — пробормотал он, отходя. Он слышал, как за воротами веселится вахтер, и вера в мужское товарищество заколебалась в нем.

Они не взяли шофера, за руль сел Энтони. Ему и принадлежала эти идея. По шоферу, сказал он, машину сразу опознают. Крог не возражал. Он вообще вел себя образцово во время всей поездки. Когда Энтони останавливал машину около ресторана, Крог пил наравне с ним. Кейт с тревогой следила за ним. Крог с важным видом сидел перед своим стаканом и не произносил ни единого слова.

В третьем ресторане Крог разбил стакан. Энтони только что сказал:

— Завтра мы с Эриком отправимся по магазинам, надо его одеть. В конце концов, мы теперь почти братья.

До этого она не задумывалась, что Крог уже много выпил. Ведь он ничего не ел днем, все утро ушло на междугородные разговоры. — Походим по магазинам, Эрик? — не отставал Энтони. В ответ Крог высказал пожелание, чтобы их вечер удался. Он благодарен Энтони за вчерашнее. — Еще по одной? — спросил Энтони. Но Крог не кончил свою мысль. — Все утро, — продолжал он, — я работал с удивительно ясной головой, потому что не тревожился за вечер. Порвал билеты на концерт. Я думал: сегодня нам будет так же хорошо, как вчера в Тиволи. — Он вскинул руку: «Skal!» — стакан выскользнул, рука упала на осколки. — Я думал: пошлем все к черту. — Едем дальше, — скомандовал Энтони, и все трое вернулись в автомобиль. Было уже совсем темно, но сильные фары струили перед собой бледно-зеленый рассвет. Получалась зримая картина времени: день и по обе стороны от него — ночь. В день выскочил из ночи кролик и опять вернулся в ночь, метнувшись вверх по склону холма. И сами они, выходя из ресторана, после навеса с яркими гирляндами лампочек окунулись в ночь и пустились вдогонку за днем по ровной голубой дороге, отливавшей металлическим блеском. — Ты порезался, — сказала Кейт, но Крог спал, кровь сочилась на сиденье между ним и Энтони.