Миша Дефонсека - Выжить с волками Страница 34

— Эй, ты что здесь делаешь? Я тебя вижу!

— Уходи!

— Одному уйти легко. А у нас есть дом, где мы живем все вместе.

Этот мальчик был круглым, кудрявым, светловолосым и не таким оборванным, как я. Про дом он говорил с очень важным видом. Должно быть, я посмотрела на него с завистью, и он добавил:

— Меня зовут Сигюи! Хочешь посмотреть на дом?

Я не боялась идти за ним. Я как всегда засунула руку в мешок и схватилась за нож. Последний, который нашла в лесу недалеко от Брюсселя, с деревянной гравированной ручкой, — я его очень любила. Еще у меня было острие русского штыка, я чувствовала себя хорошо вооруженной. Но уже несколько недель или месяцев я была совсем одна и чувствовала себя очень несчастной. Я смотрела, как люди возвращаются домой, как дети идут с родителями, порой я стояла перед дверью и пыталась вспомнить, где находится дом с квартирой моих родителей. Однажды я обошла почти весь Брюссель, чтобы отыскать тот трамвай. Но линия была длинной, а компас ничем не мог мне помочь на городских улицах. Ничто не могло подсказать мне, откуда я иду: с севера или с юга. Я не знала, что эта часть города, удаленная от центра, находилась недалеко от взорванного моста и дедушкиной фермы. Я не уходила далеко (боялась случайно столкнуться с Вираго и оставалась на месте, потому что там было хоть что-то знакомое. Церковь, рыночная площадь, канал. Я бродила там целыми днями, чтобы найти еду, а по ночам скрывалась в парке.

«Дом» Сигюи находился довольно далеко, в верхней части парка, в месте, которое тогда называли «площадка». По дороге он рассказал мне, что является членом банды, что им хорошо живется, у них здорово получается воровать на рынке и таскать продукты с прилавков магазинов. А потом они делят добычу. По его мнению, так было легче и удобнее.

— У нас есть все, что нужно, мы живем в тепле, так что не волнуйся. Чем нас больше, тем легче выжить.

Я ничего не говорила. Меня смущал этот внезапный контакт с подростком старше меня. Он вел себя непринужденно, явно чувствовал себя в своей тарелке, к городу привык, откуда ему было знать, что я едва вышла из хаоса своего детства. Он без труда заметил меня и принял за неопытную бродяжку, увидев, как я стащила эту несчастную картошку с лотка.

Дом, куда он меня привел, был давно заброшенным. В банде его называли «Домом пауков». Снаружи он выглядел белым, квадратным, с террасой, где можно было греться на солнышке. Внутрь забирались через окно. Дом был совсем пустым. Одеяла разложены на полу в большой комнате на первом этаже, ставни закрыты, повсюду бегали пауки: по окнам, по дверям, по потолку.

Сигюи показал мне то, что они наворовали: бутылки с водой, банка молока и самые разные продукты. Они ставили свечки в пустые камины, чтобы осветить дом. Помыться можно было в озере или у крестьянина по соседству — у него был насос.

— Девочки ходят к этому типу, а ты поступай как знаешь.

В первый день я не встретила Хевочек, и Сигюи представил меня остальным: Канадец, Баран и Горилла. Канадец, самый старший, немного похож на бандита, одет в куртку и делает вид, будто ничего не боится. У Барана лицо грустное, бледное, худое, волосы черные, вьющиеся и очень длинные, ресницы очень густые. А Горилла невысокий, коренастый, ему было, самое меньшее, восемнадцать лет. Взрослые меня впечатлили, но больше всего меня заинтересовал Баран. Особенно когда Канадец сказал:

— Он странный, будь с ним поосторожнее, у него на глазах убили родителей.

Баран не выходил из дома. Канадец, который родился не в Канаде, а в Бельгии, его защищал и опекал. Сигюи явно был самым хитрым и ловким. Светлые глаза, широкая, немного шаловливая улыбка, он продумывал кражи, основываясь на том, что нужно банде. Еще там было две девочки, они пришли попозже. Марго, красивая брюнетка с внушительной грудью и резким голосом, которая, по словам Сигюи, «выкручивалась» сама.

— Вот она моется у крестьянина неподалеку, и у нее есть на то причины!

Ей было семнадцать-восемнадцать лет, и она не любила, когда мальчишки донимали ее и шутили по поводу ее «подушечек». Горилла говорил: «Как бы мне поспать на твоих подушечках?» Другая девушка, Дениз, была брюнеткой с короткими волосами, худая, с маленьким смешным лицом и кроличьими зубами. Она никогда не лезла за словом в карман, поэтому мальчишки к ней не приставали.

Я спрашиваю себя: как я сама выглядела среди этих малолетних преступников, привыкших красть еду с лотков? Я была не похожа на них, но постепенно начала разговаривать. Сначала сказала, что меня зовут Мишке. Они меня ни о чем не спрашивали, я их тоже. Я не знала, откуда они пришли, что случилось с их семьями, знала только про родителей Барана. Мы разговаривали про еду, про одежду, про то, что необходимо для жизни. Так как я была самой маленькой, у меня не было особых обязанностей.

Канадец, Сигюи и Горилла «охотились». Но перед тем как уйти, они обязательно договаривались:

— Я видел куртки и шапки.

— Я видел лавку, где можно достать сыр…

Сначала они крали то, что было легко стащить. Потом сосредотачивались на необходимом. У них была своя техника. Один из них шел и спрашивал что-нибудь у торговца. Пока тот объяснял ему, остальные таскали его товар. В сложных случаях они использовали запасной план (например, если улица слишком широкая, а народу мало, чтобы затеряться в толпе). У каждого была своя роль. Потом они приносили все, что удалось украсть, и делили. Нам нужны были куртки и одеяла. Их трудно было добыть. Мне доставались сыр, яблоки, хлеб, иногда маргарин, жир, который мне очень нравился, и сало. Несколько раз мне приносили куртки, то слишком короткие, то слишком длинные. У меня появилась шаль. С обувью было сложнее. Долгое время я ходила в резиновых калошах, они были почти моего размера и закрывали лодыжку. Наверное, той зимой я впервые надела носки. Я не любила носки, но галоши были недостаточно теплыми, а носки было легко украсть. Их хватало на всех. Часто я спала, пока ребята занимались делом. Я была так счастлива оттого, что больше не надо было никуда бежать и я наконец-то могу поесть вдоволь. Я всегда была голодна, этот голод остался со мной на всю жизнь.

Больше всего я общалась с Бараном. Мы держались за руки. Он редко говорил. А мой язык был слишком беден, я общалась при помощи выражений, характерных для маленьких детей, и мне часто не хватало слов. А значения многих я вообще не знала. Я совсем не изменилась с тех пор, как мне было семь лет. Мне казалось, что я могу разговаривать нормально, но кто-то закрыл на замок все слова в моей голове, и у них не получается выбраться оттуда. Я хотела, я знала, что хочу сказать, но не знала как. Иначе говоря, слова не шли. А молчание Барана очень помогало мне, потому что с ним я могла хотя бы попробовать говорить, и никто надо мной не смеялся.

Когда я снова пошла в школу, у меня были огромные проблемы: я совсем утратила контакт с обществом, вообще не умела выражать свои мысли, не говоря уже о «нормальном» поведении. Было столько всего, что я хотела сказать — и не могла.

Я хотела бы рассказать Барану: «Ты знаешь, я тоже страдала. Я прошла столько километров — и не смогла найти родителей. Нужно продолжать жить, мы будем поддерживать друг друга, мы же вместе, нельзя падать духом, нужно двигаться вперед».

Я хотела бы рассказать хотя бы что-то о своем детстве — и утешить нас обоих. Я не знала, кто еще из банды был евреем. Для нас это было неважно, потому что мы жили вне мира, отдельно от остальных — как я жила с волками под защитой леса. Одни ходили на охоту, добыча делилась на всех — и все шло хорошо. Я ни о чем не спрашивала Барана, он выглядел очень больным, сильно кашлял, а мы никак не могли ему помочь.

У него часто была температура. Канадец накрывал его одеялом. Марго ходила на ферму за молоком с медом, чтобы Барану стало легче. Но это жалкое лекарство практически не помогало. Думаю, у Барана был туберкулез.

Канадец не хотел, чтобы он ходил «на охоту» с остальными; как и девочек, его не включали в план атаки. Иногда я была довольна таким положением вещей, а порой оно меня очень возмущало. Я чувствовала, что физически, готова совершать подвиги, но планы «охоты» разрабатывала не я, тогда как мои наблюдательские способности и чувство стратегии могли бы помочь всей банде. Но я была маленькой, поэтому мне доверяли только мелкое воровство. Я молча злилась, часто хотела им что-то посоветовать — но не могла выразить словами свои мысли. Поэтому я каждый раз крала одно и то же: еду, банки с топленым салом; порой я сама не знала, что беру, таскала все, что попадалась под руку, — кому-нибудь да пригодится. В первый раз я засунула палец в банку с салом, чтобы попробовать. Я привыкла есть одна. Остальные объяснили мне правила совместного обитания: добычей надо делиться.

Сигюи был самым красивым парнем в банде, он ухаживал за Дениз. Они танцевали под звуки старого фонографа, отремонтированного вручную и ужасно скрипевшего. Я видела, как они целуются. Мне это казалось странным. Я пока не чувствовала себя девочкой, я стала ею гораздо позже. Мое тело приспособилось к тем условиям, в которых я жила. Оно было грубым, израненным и мальчишеским. Я знала, что совсем не красивая, особенно в сравнении с остальными. У меня почти не было груди, я была худой и пока не понимала сути отношений между мальчиками и девочками. Поэтому мне казалось странным, что они целуются. Незнакомая игра.