Джон Тул - Сговор остолопов Страница 4

— Я помню это, Игнациус, — отсутствующе произнесла миссис Райлли, отхлебывая пиво большими глотками. — Ты действительно прихворнул, когда домой вернулся.

—  Тогда мне уже было лучше. Хуже всего было прибытие в Батон-Руж. Я осознал, что у меня куплен билет в оба конца, и возвращаться придется тоже автобусом.

— Ты мне уже рассказывал это, дуся.

— Такси назад в Новый Орлеан стоило мне сорок долларов, но, по крайней мере, в поездке мне не было так неистово плохо, хотя несколько раз я чувствовал позывы к тошноте. Я заставил шофера ехать очень медленно — и в этом ему не повезло. Полиция штата останавливала его два раза за то, что тащился по шоссе медленнее разрешенного. Когда нас остановили в третий раз, у него забрали права. Понимаете, они отслеживали нас радаром всю дорогу.

Внимание миссис Райлли металось между сыном и пивом. Она слушала эту историю уже третий год.

— Разумеется, — продолжал Игнациус, по ошибке принимая увлеченный взгляд матери за интерес, — то был единственный раз в моей жизни, когда я уезжал из Нового Орлеана. Возможно, меня мог расстроить недостаток центра ориентации. Гнать на полной скорости в этом автобусе — это как в пропасть бросаться. К тому времени, как мы выехали из болот и достигли тех пологих холмов возле Батон-Ружа, я уже начал бояться, что какие-нибудь деревенские жлобы закидают автобус бомбами. Они обожают нападать на транспортные средства, являющиеся символом прогресса, я полагаю.

— Ну что ж, я рада, что ты не взялся за ту работу, — автоматически отреагировала миссис Райлли, догадавшись, что настал момент для ее реплики.

— Да мне никак не возможно было взяться за эту работу. Когда я увидел декана Отделения Средневековой Культуры, у меня все руки пошли маленькими белыми пупырышками. Абсолютно бездушный тип. Потом он что-то заметил по поводу того, что я не ношу галстука, самодовольно ухмыльнулся насчет моей куртки лесоруба. Я пришел в ужас от того, что такая бессмысленная личность осмеливается на подобное бесстыдство. Куртка лесоруба — одна из немногих утех существа, к которым я был когда-либо по-настоящему привязан, и если мне случится найти того психа, который ее спер, я непременно доложу о нем соответствующим властям.

Перед глазами миссис Райлли снова встала кошмарная, заляпанная кофе куртка лесоруба, которую ей всегда втайне хотелось отдать Добровольцам Америки вместе с некоторыми другими любимыми предметами гардероба Игнациуса.

— Видите ли, я был настолько ошеломлен омерзительностью этого насквозь фальшивого «декана», что выбежал из кабинета прямо посреди его кретинистического бреда и поспешно удалился в ближайшую уборную, которая оказалась уборной «Для Преподавательского Состава». Как бы то ни было, я сидел в одной из кабинок, удобно разместив куртку на дверце. Внезапно на моих глазах куртку с дверцы сорвали. Я услыхал шаги. Дверь в комнату отдыха захлопнулась. В тот момент я был не в состоянии преследовать бесстыжего вора, и поэтому заорал. В уборную кто-то вошел и постучал в дверь моей кабинки. Оказалось, что это работник службы безопасности университета — так он представился, по крайней мере. Через дверь я объяснил ему, что только что произошло. Он пообещал отыскать мою куртку и ушел. На самом деле, как я уже вам об этом упоминал, я всегда подозревал, что он и «декан» — одно и то же лицо. Голоса у них звучали несколько похоже.

— В наши дни никому нельзя доверять, дуся, это уж точно.

— Как только смог, я бежал из уборной, стремясь лишь к одному — поскорее оказаться подальше от кошмарного места. Разумеется, я чуть не околел, торча возле этого вымершего университета в попытках поймать такси. Наконец, одно остановить удалось, и шофер согласился довезти меня до Нового Орлеана за сорок долларов — к тому же, он оказался настолько бескорыстен, что одолжил мне свою куртку. К тому времени, как мы прибыли, однако, выглядел он довольно угрюмо — его достаточно сильно угнетала утрата водительских прав. К тому же, если судить по частоте его чихов, у него развился сильнейший насморк. В конце концов, мы провели на шоссе почти два часа.

— Я, пожалуй, себе еще одно пиво выпью, Игнациус.

— Мамаша! В этом презренном заведении?

— Всего лишь одно, дуся. Ну давай же, мне еще хочется.

— Эти стаканы, вероятно, кишат заразой. Однако, если вы так настаиваете, возьмите мне бренди.

Миссис Райлли просигналила бармену, который выполз из теней и спросил:

— Так что там с тобой в том автобусе стряслось, кореш? Я конец прослушал.

— Не будете ли вы настолько любезны следить за своим баром как полагается? — яростно поинтересовался Игнациус. — Ваша обязанность — молча обслуживать, когда мы вас об этом попросим. Если бы нам хотелось включить вас в свой разговор, мы бы уже дали вам это понять. На самом деле, мы обсуждаем довольно настоятельные личные вопросы.

— Да человек же просто хотит быть милым, Игнациус. Как не стыдно?

— Здесь в самих определениях содержится противоречие. Никому не возможно быть милым в таком притоне.

— Мы хотим еще два пива.

— Одно пиво и один бренди, — поправил ее Игнациус.

— Чистые стаканы закончились, — ответил бармен.

— Подумать только, жалость-то какая, — отозвалась миссис Райлли. — Ну ничего, вы нам вот в эти налейте.

Бармен пожал плечами и вновь скрылся в тенях.

В участке старик сидел на скамье вместе с остальным сбродом — в большинстве, магазинными воришками, — составлявшим весь дневной улов. У себя на колене он аккуратно выложил в ряд: карточку Социального Обеспечения, членскую карточку Общества Святого Имени Св. Одо из Клюни, значок Клуба «Золотые Седины» и клочок бумаги, идентифицировавший его как члена Американского Легиона. Молодой чернокожий, безглазый за солнцезащитными очками космического века, долго изучал это маленькое досье на ляжке рядом со своею.

— В-во! — произнес он, ухмыляясь. — Слышь, ты, наверно, везде член.

Старик методично переложил карточки в другой последовательности и ничего не ответил.

— Как это они тока таких за шкворень берут? — Темные очки выдохнули дымом по всем стариковским карточкам. — У них тут, в падлиции, наверно, полная безнадега.

— Я нахожусь здесь в нарушение моих конституционных прав, — отчеканил старик, внезапно разгневавшись.

— Ага, так они тебе и поверят. Лучше чё-нить другое придумай. — Темная рука потянулась к одной из карточек. — Эй, а эт чё значит — «Запитые Седины»?

Старик выхватил у него из рук карточку и вернул себе на ляжку.

— Эти картонки твои ни фига не помогут. Все равно упекут. Они всех упекают.

— Вы так считаете? — поинтересовался старик у облака дыма.

— Еще бы. — К потолку вознеслась новая тучка. — А ты как тут очутился, чувак?

— Не знаю.

— Не зна-аешь? В-во! С ума сойти. Должно быть, есть за чё. Это цветные народы часто ни за чё грабастают, а вы, мистер, вы, должно быть, тут за чё.

— Я на самом деле не знаю, — угрюмо ответил старик. — Стоял себе в толпе перед Д.Г.Холмсом.

— И слямзил чей-нить бамажник.

— Нет, полицейского обозвал.

— И как же ты его обозвал?

— Комунясом.

— Каму-нясом! Вуу-оуу. Да если я назову падлицая каму-нясом, мою жопу тут же в Анголу сплавят, точно. Хотя хорошо б кого-ньть из этих засранцев камунясом назвать. Типа сегодня днем стою это я в «Вулворте» себе, а какое-то чучело тырит кулек рахиса из «Орехово Домика», да орать начинает, будто в нее пикой тычут. Э-эй! Тут сразу охрана меня цап, и падлицаи, засрань, уже наружу тащат. Ни одного шанса у чувака нету. В-во! — Его губы всосались в сигарету. — Никто рахиса этого на мне не нашел, а падлицаи все едино тянут. Так я думаю, что эта охрана и есть камунясы. Гнусное уёбище.

Старик прочистил горло и поиграл своими карточками.

— Тебя, наверно, отпустят, — сказали черные очки. — Меня — наверно, тока побазарят чутка, думают, попугают, хоть и знают, что у меня этого рахиса и в помине нет. Но, наверно, попробуют доказать, что есть. Наверно, сами купят кулек, сунут втихаря мне в карман. «Вулворт», наверно, меня на пожизненное засадить хочет.

Негр, казалось, уже смирился со своей судьбой и выдул новую тучу синего дыма, которая обволокла и его, и старика, и маленькие карточки. Потом задумчиво произнес:

— А интересно, кто все-таки стырил эти орехи. Наверно, сама охрана и сперла.

Полицейский призвал старика к столу в центре комнаты; за столом сидел сержант. Патрульный стоял рядом.

— Ваше имя? — спросил сержант старика.

— Клод Робишо, — ответил тот и выложил все свои маленькие карточки на стол перед сержантом.

Сержант их осмотрел и произнес:

— Вот тут патрульный Манкузо утверждает, что вы оказывали при аресте сопротивление и называли его комунясом.