Живорад Славинский - Заря Айваза. Путь к осознанности

Живорад Славинский

Заря Айваза. Путь к осознанности

Посвящается членам моей семьи за их моральную поддержку в период написания данной книги, а также Елене Попович за помощь в ее издании

Часть I

Эту историю мне никогда не рассказывала моя бабушка. Я изо всех сил старался отложить историю в долгий ящик, но что-то внезапно щелкнуло внутри, и вот я уже повествую о ней. Пишу на одном дыхании, жадно глотая воздух, чтобы перевести дух. Моя рука поторапливает меня дойти до неминуемого окончания рассказа.

Я ошибочно полагал, что человек чувствует облегчение, когда пишет о том, что у него на душе, по этой причине люди и ведут дневники. Сейчас мне еще сложнее, чем тогда, когда я впервые ступил на жизненный путь, поскольку тревожусь не за себя, а за вас, мой читатель, так как эта история может вполне свести с ума. Я боюсь за вашу судьбу. Я мог бы рассказать вам одну из тех прекрасных историй, о которых мне рассказывала моя бабушка, но едва могу сдерживать внутренний порыв, чтобы не рассказать вам о своей. Эту историю не так-то просто прочесть, и уж куда сложнее поверить в нее. Путь к самореализации долог, можно идти по нему годами. Вы поверите мне только в самом конце.

Вас, наверное, учили тому, что человек должен найти себя в работе, искусстве, науке или любви. Такое заблуждение может принять только одурманенное невежеством сознание. Только немногие члены из «племени» просвещенных знают о том, что существует только одно путешествие: в себя, через себя и внутрь себя. Погружаясь в глубины внутри себя, вы в то же время достигаете и вершин — вам становятся ближе самые далекие миры. Когда вы принимаете и начинаете любить себя, вы излучаете любовь ко всему существующему вокруг вас. Есть только одни ворота, за которыми находится правда, Бог или бесконечность, называйте это как хотите. Благодаря сфокусированному вниманию на «здесь и сейчас» перед вами открывается все человеческое, космическое и вечное. По этой причине, несмотря на то, что я стараюсь не читать какие-либо наставления, я все же должен открыть вам тайну, которую наконец-то понял после стольких лет поисков: тот, кто ищет что-то ценное вовне себя, в столь соблазнительном внешнем мире, пребывает в глубоком сне невежества. А тот, чьи поиски направлены внутрь себя, будет пробужден.

Некоторые мистики говорили, что невыносимо сложно подняться до божественного уровня совершенства. Но теперь я знаю, что не менее трудным является погружение в глубину самого себя. Это две стороны одной медали — ни одна из них не может существовать без другой. Именно об этом я и хочу поговорить с вами, несмотря на сдерживающее меня беспокойство. Сейчас я все ясно вижу. У меня очень пронзительный взгляд — я вижу сквозь людей, пространство и время. Я вижу самые далекие уголки этой и предыдущих вселенных. Оглядываясь назад, я понимаю, что отправной точкой моего путешествия является не тот примечательный летний день в заброшенном сарае, принадлежавшем моей бабушке, хотя хронологические события этой истории начинаются именно оттуда. Честно говоря, в этой жизни этот момент все-таки был чрезвычайно важен.

Пока я описывал эту историю, произошла необычная трансформация. В ней все надуманно, хотя сама история подлинна. Вы наверняка слышали многие истории от рассказчиков, клянущихся в их истинности. Нет причин для того, чтобы сомневаться в них, по большому счету, они достойны уважения. Но моя история — сплошная ложь. Я сомневаюсь в том, что вы поверите мне, и в то же время не могу ничего сделать для того, чтобы рассеять ваш скептицизм. Другие также могут поддерживать ваше недоверие. Они могут поклясться, что вся моя история — сплошная правда, даже могут представить доказательства истинности некоторых из ее частей, которые я на самом деле выдумал, полагая, что затеял некую игру с обольщенными людьми, которые прочтут ее до конца.

Тем не менее, я не буду скрывать беспокоящие меня вещи. Записывая за тем, что наплело мне воображение, я осознаю, что у лжи есть свои собственные основные законы. Я полагал, что смогу состряпать историю так, как я того хотел. Но сейчас меня одолевает одна эмоция, которая чем-то похожа на простуду, проникающую до мозга костей, и я понимаю, что могу писать только одним-единственным образом. Я вынужден рассказывать о воображаемых событиях предопределенным образом, лишенным какой-либо свободы. С самого начала воображаемые мною вещи уже были предопределены. Меня разбирает неловкий смех, поскольку я ясно вижу, что мои слова вселяют в вас смятение, и вы не найдете покоя до тех пор, пока не напишете однажды свою книгу лжи.

Дрожащими руками я складывал свои вещи в сумку. Мать попросила меня укладывать их осторожно, чтобы не помять, однако я проигнорировал ее слова. Я понимал, что в такой ситуации она не могла помыкать мной свойственным ей образом. Когда тебе говорят, что у тебя скончался брат, ты не особо беспокоишься о том, сомнутся ли в итоге рубашки твоего сына в чемодане или нет. Пока моя мать бесцельно бродила по кухне с тусклым взглядом, направленным куда-то вдаль, она не замечала ни меня, ни моего брата, она вела себя так, будто не слышала отцовских слов утешения. Ее губы были скривлены, подбородок дрожал, а в глазах пробивались слезы.

Через два дня я заканчивал четвертый класс, и моя мать должна была отвезти нас с братом в поместье бабушки, располагавшееся в Виолин До.

Наш скорый отъезд болезненно отражался на матери. Ее родственница прислала нам телеграмму: «Наш дорогой Лазар скончался. Похороны в среду».

Отец начал рассказывать одну из своих длинных историй о жизни и смерти, но его, честно говоря, никто не слушал. Мой брат обеспокоенно смотрел на тихо рыдавшую мать, в то время как я разглядывал фотографии и был переполнен надеждами, о которых моя семья не могла и мечтать.

У меня по рукам бегали мурашки. Мне стыдно признаться, но я не очень горевал по поводу смерти дяди. Мои чувства едва ли можно было назвать неприятными. Перед глазами воцарился образ старого сарая в поместье моей бабушки в Виолин До. Он был набит старинными вещами, кучами книг и проржавевшими инструментами, из-за которых дядя Лазар, ныне покойный и безобидный, не давал мне войти внутрь. Этот сарай был настоящим раем для увлекающихся всякими нужностями, и когда я складывал свои рубашки в сумку, по моему телу пробежала дрожь, вызванная мыслью о том, что смерть дяди была своего рода неожиданным подарком с небес.

Мы прибыли на поезде в Виолин До в начале второй половины дня. Отец не смог поехать с нами на похороны, поскольку накануне вечером ему снова прострелило спину. Мы знали не понаслышке о его внезапных приступах боли. Когда он узнавал о чьей-либо смерти среди своих знакомых, ему всегда начинало простреливать спину, и он, окостеневший как доска, с выражением мученика на лице укладывался спиной на кровать. В такие моменты он раздраженно кричал на мою мать, которая заботилась о нем, а нас с братом — порицал в безрассудности и неблагодарности. Его младший брат, Малден, безо всяких усилий ясно предвидел положение отца во время похорон братьев, сестер и друзей. Он с сарказмом кивал головой и говорил: «Наш дорогой Петард будет болен. Волноваться он не хочет».

Виолин До — тихий городишко в Поморавье, где каждый знает друг друга. На его главной улице расположена гостиница «Централь», рядом с которой находятся школа агрономии и пожарная часть. Зимой в городе — слякоть и грязь, летом пыльно. На знойных улицах появлялись лишь единицы. Мать шла так медленно и горделиво, будто уже оказалась на траурной процессии. Время от времени на меня поглядывал брат, пытаясь выяснить мою настоящую опечаленность. Мы оба ускорили шаг, как только сквозь фруктовый сад начали пробиваться очертания белого дома бабушки.

Поместье выделялось на окружающем фоне. Оно находилось поодаль от крайних домов на Виолин До. Этому дому было уже за сто пятьдесят лет, толстые стены, два этажа — достаточно необычная конструкция здания на время его постройки. Над первым этажом располагалось несколько маленьких комнат и застекленная веранда. Белые внешние стены вплоть до крыши были оплетены старой вьющейся виноградной лозой, которая к концу лета оседала под весом созревшего черного винограда. Перед домом, стоящим фасадом на восток, простирался заброшенный малиновый сад, в котором произрастал также посаженный однажды барбарис. Густо разросшийся орешник не позволял солнечному свету освещать южную часть дома. Под кустами орешника, меж двух больших камней, покрытых толстым слоем мха, протекал небольшой ручеек и, огибая старый сад полукругом, стекал в большую яму, которую старшие родственники привычно называли рыбоводным прудом. Он являл собой никем не тревожимое царство рогоза, окруженное плакучими ивами, жасмином и старыми кустами. По соседству с прудом распускали свои ветви три могучих дуба.