Алистер Кроули - Магическое Дао

Алистер Кроули

Магическое Дао

Дао ДэЦэин, Книга 157

Я обязался посвятить свою жизнь Магии на Пасху в 1898 году и получил свое первое посвящение 18 ноября того же года. Мой друг и напарник по восхождениям, Оскар Эккенштейн, дал мне первые инструкции по изучению контроля над разумом в начале 1901 года в Мехико. Начальные основы мистической теории и практики дал мне выдающийся писатель и преподаватель йоги с ортодоксальным шиваистским взглядом Шри Парананда, Генеральный Прокурор Цейлона. Другим моим учителем был Бхикку Ананда Меттейя — великий английский адепт, который был одним из моих первых инструкторов по Магии и присоединился к Сангхе в Бирме в 1905–1906 г году. Я провел с последним несколько месяцев в Канди, на Цейлоне, пока моя работа не увенчалась успехом.

Также я изучал все разновидности азиатской философии, особенно касающиеся практических вопросов духовного развития, суфийские доктрины, Упаниша-ды, Санкхья, Веданту, Бхагавад Гиту и Пурану. Дхаммападу и множество другой классики, совместно с другими работами по тантре и йоге таких людей как Патанджали, Вивекананда и т. д. Немалая часть из этих учений в настоящее время полностью неизвестна ученым. Я раздвинул границы своих исследований настолько широко, насколько возможно, не упуская ни одной школы мысли, даже незначительной или противоречивой.

Я сделал критический анализ всех этих учений в свете моих практических опытов. Физиологическое и психологическое единообразие человечества доказывает, что за многообразием форм мистических доктрин скрывается их общий смысл. Это открытие, кроме того, было подтверждено ссылками на иудейские, греческие и кельтские традиции. Одна истина является общей для всех культов, от Гибридских островов до Желтого моря, и даже основные их ветви оказываются существенно схожими. Они несовместимы лишь на поверхности.

Когда я странствовал по Китаю в 1905–1906 годах, я был полностью подготовлен вышеописанным образом к тому, чтобы засесть за пока еще неразрешенную проблему — китайскую религиозную концепцию истины. Практическое изучение психологии монголоидов, которых я встречал во время моих путешествий, уже показало мне, что их нецентрическая концепция вселенной может представлять собой описание внутренней связи реальных психологических характеристик сознания. Поэтому я подготовился к рассмотрению доктрин мастеров религии и философии без той предвзятости, которая всегда делала тщетными усилия путешествующих синологов и всех ориенталистов, за исключением разве что Раиса Дэвидса. До него переводчики, наивные до абсурда, а чаще слепо самонадеянные, неизменно считали, что китайские писатели излагают более или менее искаженные или деградировавшие версии христианской концепции или же крайне пустые нелепости. Даже такой великий человек, как Макс Мюллер, в своем предисловии к Упанишадам смог только отдаленно предположить, что кажущаяся тривиальность и глупость многих пассажей в этих так называемых священных писаниях может произрастать из нашего незнания подробностей в области древнеиндийской истории и религии, их понимание же может сделать эти тексты разумными.

Во время моих уединенных странствий по гористым пустыням Юн Нань духовная атмосфера Китая проникла в мое сознание благодаря отсутствию каких бы то ни было интеллектуальных раздражителей для моего мыслительного аппарата. Понемногу Дао Дэ Цзин открыл моей душе свою простоту и величие, в то время как условия моего физического существования, не менее чем духовные состояния, проникали в святилища моего духа. Философия Лао Цзы передавалась мне сама, несмотря на настойчивые усилия разума подчинить ее, дабы привести в соответствие с моими предвзятыми представлениями о том, что должен значить этот текст. Этот процесс, занявший самые глубины моей интуиции во время этих ужасных месяцев скитаний по Юн Нань, продолжался и в последующие годы. Всякий раз, когда я имел возможность удалиться от беспутства и развлечений (которые в каждом человеке связаны с силами цивилизации, вне зависимости от того, насколько решительно он борется с их навязчивостью) в священное уединение пустыни, в сиерры ли Испании или в пески Сахары, я обнаруживал, что философия Лао Цзы продолжает свой путь в моей душе, с каждым следующим разом все острее и сильнее.

Но ни в Европе, ни в Африке не заметно такого отчуждения, как в Америке. Горделивый упрямейший крестьянин пустынной Испании, дичайший и суеверный араб из самого удаленного оазиса — все они чем-то похожи и, в самом наихудшем случае, по меньшей мере доброжелательны; в то время как в Соединенных Штатах почти всегда ощущаешь инстинктивное отсутствие симпатии и понимания даже в среде наиболее обаятельных и культурных людей. Именно поэтому во время моего изгнания в Америке доктрины Лао Цзы в моей душе развивались наиболее быстро, даже прорывались наружу, пока я не ощущал необходимость, даже неизбежность, выразить их в понятиях осознанного мышления.

Намерение сделать это овладело мной примерно тогда, когда я осознал, что эта задача практически невозможна. Самые простейшие идеи, примитивные элементы мышления не имеют истинных соответствий ни в одной европейской терминологии. Само первое слово «Дао» создает полностью не решаемую проблему. Оно переводится как «причина», «путь», «развитие». Ни одно из этих слов не раскрывает ни малейшей части концепции Дао.

Дао есть «причина» в том смысле, что сущность вещей может в некоторой мере пониматься как обязательно имеющаяся связь между элементами мысли, которая определяет законы мышления. Другими словами, единственная объективная реальность — это то, что заставляет нас связывать различные формы иллюзий. Таким образом, она, как очевидно, непознаваема и невыразимани через речь, ни через молчание. Все, что мы можем знать о Дао, — это то, что ему свойственна некая сипа (однако, не являющаяся частью Дао), посредством которой в соответствии с законом необходимости воплощаются все сущности.

В некотором нижеизложенном смысле Дао есть путь. Ничего не может существовать вне связи с другими вещами, определяемыми сходным образом. Нечто не может быть познано само по себе, но только как элемент в последовательности событий. Поэтому объективная реальность состоит в изменении, но не в изменяющихся вещах. Мы не можем дать определение элементу, кроме как рассмотрев впечатления от происходящих изменений. Можно выразить это и другими словами. Наше знание чего-либо в действительности является суммой наших ощущений от его последовательного изменения, то есть, пути от события к событию. В таком понимании Дао можно перевести как «путь». Дао — это не сущность в том смысле, что оно не является объектом, воспринимаемым чувством или разумом. Это не причина всех вещей, но категория, лежащая в основе всего существующего и происходящего. Потому Дао истинно и реально настолько же, насколько иллюзорно бытие, являющееся не более чем набором знаков, придуманных для удобства описания нашего опыта. Дао не обладает силой для создания чего-либо или для вызывания изменений. При рассмотрении опыт дает нам понять, что путь, по которому развивается наше знание — это единственное, в реальности чего мы можем быть уверены.

Термин «развитие», который может на первый взгляд показаться лучшим переводом слова Дао, является наиболее запуганным из трех. Он обладает глубоким подтекстом, возникающим из системы концепций Платона; нельзя придумать что-то более чужеродное сущностному понятию Дао, чем они. Дао не является понятием в каком бы то ни было смысле, понятном европейцу. Это ни бытие, ни условие или форма существования. В то же время, развитие, изменение также не является Дао. Дао чуждо подобному классу понятий. Из его связи с «тем принципом, который, несомненно, лежит в основе всего происходящего», можно предположить, что понятия Гераклита могут помочь нам в описании Дао. Но Дао не является принципом такого рода. Для его понимания требуется полностью иное душевное состояние, в челом незнакомое европейским мыслителям. Совершенно необходимо следовать пути духовного развития, направление которого было указано суфиями, индуистами и буддистами; и достигнуть трассового состояния, называемого Ни-родха-Саммэлати, в котором разрушаются какие бы то ни было формы сознания. В нем в бездне аннигиляции появляется полностью новый тип мышления; его основной признак состоит в том, что в нем все взаимосвязи опыта и концепций не могут существовал, они прекращаются неописуемым образом из-за отсутствия необходимости в них.

Хочу лишь с величайшим прискорбием заметить, что рассмотренное выше заявление во всех смыслах несовершенно. В частности, предполагается, что читатель в значительной мере знаком с сутью предмета, и для него этот спорный вопрос уже не будет требовать доказательств. Также оно практически полностью непонятно для среднего читателя, э именно его интерес я и хочу вызвать. По этой причине л попытаюсь осветить данный вопрос при помощи аналогий. Рассмотрим электричество. Абсурдом будет сказать, что электричество есть явление, которое мы знаем. Можно, конечно, уйти от ответа, сказав, что электричество есть форма энергии, которая по сути представляет собой такие-то явления. Предположим, что мы отказываемся от этого определения как неочевидного, и потому нелогичного. Что остается? Не будем торопиться с ответом. «Не остается ничего». Нечто подобное свойственно природе сознания, разума, восприятия и ощущения, а также природе самой Вселенной, которая поставляет нам информацию и отвечает за го, что мы воспринимаем ее в виде определенных явлений и анализируем их определенным образом, и никак иначе. Но более того, реальность существования той непостижимой энергии, которая определяется формой полученного нами опыта, можно отчасти признать, лишь приняв на веру то, что такой опыт вообще имеет место быть. Должно быть очевидно, что такой ход мыслей не имеет ничего общего с какими-либо концепциями Платона о природе вещей.