Сергей Баранов - Путь. Поиск Истины в Мире Лжи Страница 4

Когда в процессе работы студенты получали травмы, вместо медицинской помощи им говорили, что их тела – это всего лишь машины, заботиться они должны о душе.

Однажды нам объявили о назначенной проверке в Аполо инспекторов из местного графства. В срочном порядке все силы были брошены на заставку амфитеатра горшками с пальмами. После двух дней безостановочной работы, начинавшейся с раннего утра и продолжавшейся до поздней ночи, весь амфитеатр был полностью заставлен растительностью. Когда на следующий день в Аполо приехала государственная проверка, единственную дорогу, ведшую к амфитеатру, перекрыли, обозначив дорожно-ремонтными знаками. Инспекторов же проводили вокруг по холмам, откуда здание выглядело, как скопление небольших деревьев. Поездив вокруг, инспектора уехали ни с чем. После мы привели здание в прежний вид и продолжили строительство. Когда я поделился с одним из студентов своим мнением по поводу произошедшего, он пренебрежительно сказал, что обмануть «спящих» людей негрешно, ведь они все равно спят и жизнь их им только снится, в подтверждение процитировав высказывание учителя о высшей правде, под которой всегда подразумевалось предпочтение школе, учителю и высшим силам. К сожалению, сказанные слова не являлись только его мнением – такими были общие навязанные взгляды сектантов на жизнь.

Кроме того, постоянно на что-то собирали деньги: на новый фонтан, на картины, которые потом продавались на аукционах, на дороги. Я помню, как еще в Израиле пожертвовал практически последние деньги на новую дорогу, которую учитель пожелал построить в Аполо. Со всех центров вышло сто сорок тысяч долларов. Когда я приехал в Аполо, строительство дороги уже подходило к концу, но потом учителю не понравился угол, который она приняла. Дорогу разрушили, и денежные сборы начались заново. Людей тут же успокоили, объяснив произошедшее тем, что учитель учит не «отождествляться» с вещами, т. е. не привязываться к ним. Кому-то этих объяснений хватило, кому-то нет. Кроме этого, постоянно проводились розыгрыши лотереи: учитель «жертвовал» что-то из своей коллекции, например, дорогое кольцо или часы, и это становилось главным призом. Студентов подталкивали купить лотерейные билеты. Собранные средства, как нам говорили, шли на нужды школы. Однако, как ни странно, главные призы частенько выигрывали приближенные.

На встречах люди внимали учителю, будто перед ними свершалось чудо, после чего выходили из зала со скорбным видом, как с похорон. Я смотрел на них и думал о том, как далеки их серьезные лица от той легкости и радости, возникающих в человеке в высших состояниях сознания, о которых они столько говорят, но никогда не испытывают. Ведь если знание не освобождает человека, если оно не наполняет его радостью и не умиротворяет душу, то чему тогда оно служит? Разве возможно продвигаться к духовной свободе, будучи скованным кандалами слепой веры и страхом?

Все эти монологи учителя записывались на видео и демонстрировались потом за меньшую плату тем, кто был победнее. Внимание и присутствие учителя считались благословением, и люди залезали в долги, чтобы с ним позавтракать, пообедать, поужинать или помолчать на встречах, где он повторял, как правило, одно и то же. На мой вопрос, почему учитель говорит каждый раз, как заезженная пластинка, один старый студент мне однажды ответил, что это наш «непробудный сон» вынуждает его повторяться, ибо не способны мы понимать «пробужденного» иначе.

О методах обучения учителя можно сказать следующее. Он верил, что только от шока и его трансформаций человек пробуждался. На практике это выглядело так: на формальных встречах, например, в гробовой тишине, в процессе своего монолога он снимал одну туфлю и бросал ее в толпу внимавших каждому слову студентов, или же за ужином брал салфетку и клал себе на голову, продолжая говорить с серьезным лицом. Еще учитель любил опрокидывать стакан с водой на белую скатерть. Таким образом, как он говорил, создавал «маленькие шоки» студентам, давая возможность их трансформировать и, так сказать, пробуждаться.

Однако его методы были невинными только на первый взгляд. Кроме швыряний туфель и подобных глупостей он любил «давать советы» личного характера. Как результат – напряжение в отношениях у одних или же конец отношений у других. Все это делалось ради создания трения и шоков для горячо любимых студентов.

Но и это не все. Когда он гулял однажды в сопровождении своей свиты по окрестностям Санкт-Петербурга, кто-то, возможно, садовник упал с дерева. Реакция учителя была следующей: «Это Влияния С (боги) устроили шок для студентов». А когда на их глазах человека сбила машина, его реакция была такой же. Другими словами, живые люди, у которых наверняка были семьи, оставшиеся без отца или мужа, учителя не интересовали. Для него они были просто объектами воздействия «высших влияний», которые боги использовали в качестве тренинга для его студентов.

О денежных сборах и отдельной плате практически за все «события» в школе на вступительных лекциях не говорили, как, впрочем, и о том, что, придя в школу, человек должен был отказаться от своего прошлого. Это включало и отношения с родными и близкими. «Теперь у тебя есть новая семья и новые друзья», – внушали нам. Жизнь до школы рассматривалась как бессмысленное механическое существование во «сне», ведущее к погибели, а, следовательно, все, что в этом «сне» было пройдено, найдено и понято, значения не имело, так как в этом состоянии невозможно понять что-либо вообще. «Никакая работа не может быть сделана во сне», – неверно трактовали П. Успенскoгo.

Кроме того, ту же концепцию человек должен был применить и к себе. На его личности ставилось клеймо «ложная». Эту «ложную» личность стирали, а вместе с ней и моральные ценности, усыпляя при этом совесть человека. Многие получали другое имя, а с новым именем в них формировали новые мысли и личность.

Всю эту гнусную концепцию поддерживали дзеновской притчей о полной чаше чая, в которой рассказывалось, как один профессор пришел к дзен-мастеру поговорить о дзен-буддизме. Пока они делились своими знаниями, тот наливал ему чай. Когда чай стал переливаться через края чаши, профессор спросил мастера, разве не видит он, что делает? На что мастер ответил, что он (профессор) и является этой чашей, не опустошив которую, мастер не сможет показать ему дзен.

Смысл притчи мне был понятен, и логика ясна. Однако если перевести ее на «школьный» язык, то она означала, что любые знания человека, полученные до его вступления в школу, недействительны и он не способен понять истинное учение, не опустошив «свою чашу», т. е. выплеснув оттуда все, включая себя. Такой подход имел бы смысл в самом начале, при ознакомлении человека с новыми взглядами, но превращать его в постоянный образ мышления я считал ошибочным. Подобный подход атрофировал в человеке способность критически мыслить, не позволяя ему сопоставлять новое знание со знанием и опытом прожитых лет, а так как «чаша человека уже была пуста», то сопоставлять было не с чем и ученику оставалось только верить, что то, чему его учат, верно. И если эта притча в рамках разумного могла быть полезной, то в данном случае она становилась оружием против самого человека, постепенно погружая его в психологическое рабство, которое также являлось физическим.

Я стал замечать, что невероятное приветливое отношение ко мне, как к новому человеку, начало угасать, а вместе с ним и то мое ощущение, когда казалось, что чудесное рядом и к нему можно прикоснуться.

Взаимная антипатия

Через три месяца по приезде я получил официальное письмо от Питера Бишопа, тогдашнего президента Аполо, второго человека после учителя. Меня деликатно просили покинуть Аполо. Прочитав послание, я мысленно отправил написавшего его подальше, разорвал бумагу в клочья и выбросил в мусор. «Не для того я пересек Атлантический океан, чтобы возвращаться назад», – подумал я. После этого события мои отношения с администрацией стали еще более напряженными, и я понимал, что дни мои здесь сочтены.

Мысленно я готов был ко всему, хотя перспектива уехать назад меня не радовала. Тогда вера в учителя во мне еще жила, невзирая на противоречия, фальшивую улыбку, шелковые костюмы, рубашки и галстуки из Беверли-Хиллз, золотые перстни и медальоны, заграничные путешествия по несколько раз в год в сопровождении свиты своих секретарей, еженедельные поездки в Лос-Анджелес с понедельника по четверг в собственном «мерседесе» на закупку нового барахла и все остальное, что мало напоминало мне о том, для чего я присоединился к школе.

В таком состоянии сама по себе нелегкая работа становилась невыносимой. Чего-то хорошего ожидать, казалось, было неоткуда, и порадовать душу было тоже нечем. Но у судьбы были свои планы, о которых мне предстояло узнать.

На одном из школьных событий я обратил внимание на одну женщину, которая появлялась там редко, так как работала за пределами Аполо. Обменявшись приветствиями, мы завязали разговор. Мне понравились ее зрелость, дружелюбие и внешний вид. Разыскав ее телефон, я позвонил и на ломаном английском предложил встретиться. Она согласилась, и мы увиделись через несколько дней у фонтана в розовом саду, где я трудился с утра до ночи, практикуя «свой дзен». Наши встречи были легкими. Ее не только не смущало мое плохое знание языка и русско-английский словарь на свиданиях, но даже веселило. Я рассказывал ей о своей жизни, о том, как нашел школу, о своей тяге к знаниям, и всем, что мог выразить. Через какое-то время она предложила переехать к ней в дом, а спустя несколько месяцев я сделал ей предложение. Она была в шоке, но согласилась подумать.