Джозеф Кемпбелл - Мифы, в которых нам жить Страница 7

С точки зрения сравнительного изучения символики не так уж важно, действительно ли Христос и Будда были реальным людьми и творили приписываемые им чудеса. Религиозные литературные произведения всего мира изобилуют повествованиями о двойниках этих двух великих учителей. В конечном итоге, каждый подобный рассказ заканчивается одним выводом: спасителем, героем, избавителем становится тот, кто способен пробраться сквозь оградительную стену внутренних страхов, которая не позволяет нам, обычным людям, ощутить — не только наяву, но даже в ночных снах — божественную основу всего мира и собственной души. Превращенные в миф жизнеописания спасителей несут вести о запредельной мудрости посредством запредельных символов, которые, по иронии судьбы, переводятся впоследствии обратно на словесный язык тех же представлений, из которых и сложены наши внутренние стены. На венчаниях я не раз слышал, как добропорядочные христианские священники увещевают молодую пару поступать в этом мире так, чтобы в грядущем мире их ждала жизнь вечная, — и всякий Раз думал, что куда более подходящим для мифа наставлением стало бы пожелание так устроить новый брак, чтобы испытать жизнь вечную уже в этом мире. Такое бессмертие действительно существует в сфере долговечных, неразрывно связанных с самим процессом жизни ценностей, и во все времена люди одновременно и переживали, и выражали это измерение своей жизни и смерти. Все мы, не подозревая об этом, воплощаем собой такие вечные ценности, просто великими учителями становятся лишь те, кто пробуждается и постигает мироздание. Как сказано в гностическом «Евангелии от Фомы»: «Царствие Отца распространяется по земле, и люди не видят его».

Мифологию, таким образом, можно определить как поэтическое выражение сверхопытных прозрений подобного рода, и если мы вправе использовать в качестве свидетельства глубокую древность основных мифических образов — например, бога в облике змеи или священного дерева, — то зачатки всего, что воспринимается ныне как мистическое откровение, были, очевидно, издавна известны по меньшей мере некоторым из первых учителей человеческого рода.

Каковы же древнейшие свидетельства мифологического мышления человека?

Как уже отмечалось, одним из самых ранних свидетельств появления некогда на Земле человекообразных существ служат останки, найденные доктором Лики на раскопках в ущелье Олдовай в Восточной Африке: несомненно гоминидные челюсти и черепа, чей возраст, судя по слоям залегания, составляет около 1,8 миллиона лет — это невероятно далекое прошлое. С тех пор и вплоть до зарождения на Ближнем Востоке искусства хлебопашества и приручения скота человек зависел в своем выживании исключительно от собирательства, охоты и рыбной ловли. В те давние тысячелетия люди жили и кочевали небольшими группками, составляя явное меньшинство на этой земле. Теперь мы, безусловно, являемся господствующим видом, и главным нашими врагами оказываются наши же сородичи, но тогда превосходство было на стороне зверей, которые к тому же были на земле «старожилами» и чувствовали себя тут как дома. Животные отличались четкими и проверенными формами доведения; многие звери были крайне опасны. Человеческим общинам относительно редко доводилось встречаться; во всяком случае, сражения с животными — как трагичные, так и победные — случались намного чаще. Сегодня мы относимся к своим соплеменникам по-разному: с опасением, почтением, отвращением, нежностью или полным равнодушием. В ту эру, которая растянулась на миллионы лет, сходную гамму чувств люди испытывали к обитавшим по соседству животным. Больше того, современный человек понимает — по крайней мере так ему кажется — своих собратьев, и древние люди-обезьяны тоже полагали, что их связывает с животным миром определенное взаимопонимание.

Первые осязаемые свидетельства мифологического мышления относятся к эпохе неандертальцев, которые жили на земле примерно с 250 по 50 тысячелетие до нашей эры. К числу соответствующих находок относятся, во-первых, могилы с запасами пищи, скарбом для загробной жизни, орудиями труда и принесенными в жертву животными и, во-вторых, ритуальные помещения высоко в горах, где сбереглись окруженные церемониальными знаками черепа пещерных медведей. Захоронения наводят на мысль если не о бессмертии, то по крайней мере о продолжении жизни после смерти, а почти недоступные горные святилища с останками пещерных медведей, безусловно, указывают на культ этих гигантских прямоходящих — и тем схожих на человека — мохнатых чудищ. Медведей до сих пор глубоко почитают охотники и рыболовы европейского и сибирского Дальнего Севера, а также многие племена североамериканских индейцев. Больше того, некоторые из этих народов сохраняют головы и черепа священных зверей — точно так же как делали это пещерные неандертальцы.

Особенно благодарный материал для изучения представляет культ медведя, бытующий у айнов — белой расы, которая пришла в Японию на много веков раньше монголоидов, а теперь заселяет лишь северные острова Хоккайдо и Сахалин (второй сейчас, разумеется, принадлежит России). Любознательные айны придерживались весьма здравого мнения о том, что наш мир намного привлекательнее потустороннего, поэтому обитающие там богоподобные сущности нередко навещают людей. Приходят они в облике животных, но, однажды оказавшись в звериномтеле, уже не в силах от него избавиться, то есть вернуться домой, без человеческой помощи. И айны с готовностью оказывают богам содействие: убивают их, снимают и поедают звериные оболочки, тем самым — ритуально — желая освобожденным гостям счастливого пути.

В нашем распоряжении есть целый ряд подробных отчетов об этих обрядах. Удачливые путешественники могут стать их свидетелями и в наши дни. Медведей отлавливают еще детенышами и воспитывают дома, где звери становятся любимцами всей семьи: женщины ласкают их и даже позволяют им резвиться вместе с детьми. Когда медвежонок подрастает и становится опасным, его переводят в клетку, а в четырехлетнем возрасте пленнику уже пора возвращаться домой. Хозяин дома, где жил медведь, заблаговременно готовится к этому событию и объясняет зверю, что грядущий праздник не очень приятен, но он неизбежен и проводится из самых добрых побуждений. «Маленькое божество, — обращаются к сидящему в клетке мишке во вступительной речи, — мы собираемся отправить тебя домой, и если прежде ты не видел этой церемонии, то можешь не сомневаться, что так делают всегда. Мы хотим, чтобы ты вернулся на родину и рассказал своей родне, как хорошо обращались с тобой тут, на Земле. И если тебе понравилось жить среди нас, окажи нам честь и возвращайся, а мы обещаем непременно устроить тебе новую церемонию». Расправляются с медведем быстро и искусно. Снятую шкуру с оставленной головой и лапами закрепляют на распорках так, чтобы медведь казался живым, а затем переходят к пиршеству, главным блюдом которого является медвежатина. К морде убитого зверя подносят вместительный чан с похлебкой из его собственного мяса, чтобы он напоследок подкрепился. Затем богу преподносят прощальные подарки, и он, как предполагается, радостно уходит домой.

Я прежде всего хотел бы привлечь внимание к предложению опять вернуться на Землю, из которого следует, что смерти, по мнению айнов, вообще нет. Та же мысль выражена в последних наставлениях, которые дают айны усопшим на погребальных обрядах. Покойники возвращаются назад обычным, естественным путем — в облике младенцев, а не духов или назойливых привидений. Больше того, поскольку само прекращение жизни айнов ничуть не пугает, самым суровым наказанием за преступления считается у них мучительная смерть под пытками.

Вторая важная мысль, заложенная в этот обычай, заключается в том, что в медведе видят божественного гостя; для того чтобы он мог освободиться и вернуться в свой потусторонний дом, звериную оболочку нужно, как говорят сами айны, «расколоть». Посетителями из иного мира считаются также многие съедобные растения и другие звери, на которых принято охотиться. Айны убеждены, что, убивая и поедая богов, ничуть не вредят им, но, напротив, оказывают большую услугу. Очевидно, что подобные обычаи служат для первобытных охотников и рыболовов определенной психологической защитой от чувства вины и страха мести, поскольку само выживание таких народов целиком зависит от непрестанных безжалостных убийств. Гибнущие звери и истребляемые растения превращаются в добровольных жертв, а их освобожденный дух должен испытывать не злость, а благодарность за то, что временные материальные оболочки были «расколоты» и съедены.

У айнов с острова Кусиро у юго-восточного побережья Хоккайдо есть предание, из которого можно понять причину высочайшего почтения этого народа к медведям. Рассказывают о молодой женщине, которая каждый день отправлялась с ребенком в горы на поиски съестного. Наполнив мешок, она шла к ручью и промывала собранные корешки: снимала младенца со спины и, завернув в свою одежду, оставляла на берегу, а сама заходила в воду нагишом. Однажды, стоя в ручье женщина запела чудесную песню, а выйдя на мелководье, принялась еще и танцевать. Она так увлеклась собственным пением и танцем, что ничего вокруг не замечала и очнулась только от громкого треска; подняв голову, женщина увидела бредущего к ней бога-медведя и в ужасе убежала в чем мать родила. Подходя к оставленному на берегу младенцу, медведь думал: «Мне так нравилась ее песня, что я ступал как можно тише, чтобы не помешать. Увы! Мелодия была такой чарующей, что я забылся и спугнул женщину нечаянным шумом».