Жиль Кепель - Джихад. Экспансия и закат исламизма Страница 35

В 1979 году оформились две противоположные стратегии контроля над мусульманским миром, взбудораженным иранской революцией. Первая, исходившая из Тегерана, стремилась заменить саудовское верховенство авторитетом Хомейни. Она пыталась нивелировать свою шиитскую специфичность, чтобы облегчить доступ в мусульманский мир, на 80 % суннитский. В основном, объектом этой стратегии стала молодая исламская интеллигенция, сочувствовавшая самым радикальным направлениям. Центром второй стратегии выступила Саудовская Аравия. Ее целью стало сдерживание хомейнистского натиска посредством мобилизации всей пропагандистской системы ислама, выстроенной за минувшее десятилетие вокруг Лиги исламского мира и Организации Исламской конференции. На первых порах процесс сдерживания представлял трудную и довольно деликатную задачу, поскольку иранские события были благосклонно восприняты даже на исконной территории ваххабитского прозелитизма. Египетская исламистская пресса, например, выражала симпатии революции, провозгласившей исламскую республику и свергнувшей проамериканского тирана.[561] «Сдерживание» («containment») Ирана выстроится на двух принципах: на первых порах будет подчеркиваться шиитская специфика феномена, чтобы помешать его распространению в суннитской среде; позднее иранскую революцию будут сводить к проявлению персидского национализма. Последний тезис будет широко использоваться Ираком при нападении на Исламскую Республику в сентябре 1980 года. За нападением скрывался целый ряд мотивов: Саддам Хусейн хотел воспользоваться революционной неразберихой, чтобы одержать легкую победу, позволявшую расширить узкое морское окно Ирака путем взятия под контроль Шатт-эль-Араб — устья, поделенного между двумя странами в соответствии с Алжирским соглашением 1975 года. Благодаря милитаризации общества наступление также позволяло упрочить Саддаму недавно обретенную власть[562] и помешать иракским шиитам, составлявшим в стране незначительное большинство, восстать против режима под влиянием иранского примера. И наконец, самое главное: в регионе и на международной арене нападение на Иран встретило одобрение всех, кто был обеспокоен иранскими событиями и опасался их выплеска за пределы этой страны. Первыми почувствовавшие угрозу, богатые арабские монархии полуострова поддерживали (и щедро финансировали) войну, которая поднимала современный арабский национализм на борьбу против неарабского Ирана, ища опору в первоначальном арабском исламе, победившем Сасанидскую Персию в битве при Кадисии в 636 году — иракское военное наступление будет названо в честь этого сражения.[563] Тегеран не останется в долгу, обвинив в «безбожии» Саддама Хусейна — руководителя светской партии Баас, а значит, «отступника» ислама, — и тем самым лишая его какой бы то ни было легитимности. Соответственно, иранские наступательные операции получат названия битв, которые первый халиф, Абу Бакр, вел против отпавших от ислама арабских племен (хурубар-ридда).[564]

Каждая из сторон апеллировала к подлинному исламу, чтобы успешнее дискредитировать обращение к нему противника. Контроль над риторикой ислама, использование его лексики стали главным вопросом власти и легитимности — признак того, что исламское пространство стало отныне главным символическим местом проявления могущества. «Война» ссылок на историю и пережитков явилась продолжением реальной войны в сфере идеологии и вероучения. В противостоянии Тегерану арабские государства сплотились в единый блок вокруг Багдада (исключение составляла лишь Сирия — традиционный соперник Ирака). А Саддам Хусейн, который на протяжении следующего десятилетия будет выступать как главный враг США и арабских режимов Залива, пользовался тогда и дипломатической поддержкой Запада, встревоженного победой иранской революции, и военной поддержкой Франции, которая предоставила в его распоряжение истребители-бомбардировщики «Супер-Этандар». Ответом на это стало иранское участие в серии антизападных терактов. Большая часть из них была совершена в Ливане, терзаемом с 1975 года гражданской войной и частично оккупированном Сирией и Израилем. В 1982 году Иран создал в Ливане полупартию-полумилицию «Хизбаллах» на базе шиитской общины, составляющей около трети населения страны.

В сущности, несмотря на надежды иранцев распространить революцию на весь мусульманский мир, она обрела лишь относительно значимое число ревностных приверженцев среди шиитов в арабском мире и на Индийском субконтиненте. Лишь в Ливане, где государство было разрушено, революции удалось втянуть в свою орбиту мощные воинственные движения. В Ираке Саддам Хусейн в апреле 1980 года организовал убийство главного шиитского лидера — аятоллы Бакирa ас-Садра,[565] вдохновленного примером Хомейни. Пять месяцев спустя, когда Багдад развязал войну против Ирана, жестокие репрессии обрушились на всех потенциальных шиитских активистов.

Однако исламская революция не только породила прямых подражателей, но на первых порах пользовалась большими симпатиями среди противников авторитарных режимов во всем мусульманском мире. Прежде чем чистки, казни и жестокости, совершенные от имени революции, омрачили ее образ, она показала, что движение широких народных масс может одержать верх над могущественным режимом, близким к США. Этого оказалось достаточно, чтобы даже круги, слабо знакомые с исламом или равнодушные к нему, со всей серьезностью отнеслись к революционному потенциалу этой религии. При любом отношении к Хомейни, иранский пример создал у многих наблюдателей и лидеров ощущение, что ислам превратился в важнейший фактор политической, социальной и культурной идентичности населения, на которое прежде взирали лишь через категории национальности, социальной принадлежности и т. д. События 70-х годов затронули лишь определенные круги; после 1979 года в мусульманском мире и за его пределами уже никто не мог игнорировать факт экспансии исламистского феномена. Он стал темой бесчисленных коллоквиумов, научных трудов и исследовательских проектов, финансировавшихся крупными международными фондами. Он получил исключительно широкое освещение в прессе, которая охотно подчеркивала его наиболее яркие, наиболее жестокие и наиболее парадоксальные стороны. Правящие режимы стремились обезопасить себя от выдвижения социальных требований, которые, восприняв лексикон ислама, грозили аккумулировать недовольство и свергнуть их самих: судьба шаха заставила многих задуматься. Его пример побудил большинство власть предержащих мусульманского мира показать глубокую приверженность религии, чтобы избежать участи монарха, практически не скрывавшего своего презрения к «людям в черном». Улемы, которых часто обижали в эпоху господства национализма, были обласканы правителями, желавшими получить от них исламскую легитимизацию своей власти. В обмен на это улемы потребовали больших прав в области контроля за нравами и культурой, беря реванш над своими соперниками — светскими интеллектуалами. Влияние последних им удалось существенно уменьшить — запугиванием или цензурой, введенной государством по их требованию. С помощью улемов власти пытались найти общий язык с религиозными средними слоями в надежде заручиться их поддержкой или, в крайнем случае, нейтралитетом при подавлении наиболее радикально настроенной части исламистской интеллигенции, «смущавшей» неимущую городскую молодежь. Это была трудная задача, поскольку каждая сторона преследовала свои цели и выгоды и стремилась навязать партнеру свои условия. В конечном итоге улемы, как мы увидим позже, вышли из этого противостояния более окрепшими. Их авторитет и влияние как выразителей норм морали и ценностей окрепли и в обществе, и в самом исламистском движении, где они потеснили бородатых инженеров, специалистов в области информатики и студентов-медиков, возглавлявших радикальные суннитские группы 70-х годов и относившихся к шейхам без особого пиетета.

С 1979 года молодые активисты со всех уголков мусульманского мира — от Юго-Восточной Азии до Черной Африки, а также представители мусульманского населения некоторых социалистических стран и иммиграции в Западной Европе, стали наведываться в Тегеран.[566] Судя по всему, лишь очень немногие из них обращались в шиизм и принимали целиком идеи Хомейни. Большинство, не изменяя своим исконным суннитским убеждениям, возвращались с ощущением, что настало время действовать, а иранская модель нуждается лишь в приспособлении к условиям каждой из стран. Иранская революция, как в свое время французская и большевистская революции, стала для народов мира, симпатизировавших ее целям, воплощением чаяний и надежд. Появились небольшие ячейки активистов, группировавшиеся вокруг учебных кружков, прозелитские группы. Всё это серьезно беспокоило как консервативный «саудофильский» истеблишмент, так и мир традиционного ислама и западные режимы — особенно, когда данные группы стали действовать на их территориях, среди мусульманских иммигрантов (прежде всего в Европе).