Плутарх - Исида и Осирис Страница 15

* Разночтение: так что и душе надо видеть орудие все устрояющего бога.

Что касается одежды, то у Исиды она пестрого цвета, ибо, принадлежа к материи, энергия ее становится всем и все в себе заключает: свет и тьму, день и ночь, огонь и воду, жизнь и смерть, начало и конец. Одеяние же Осириса не приемлет тень и пестроту и является одним чистым подобием света, ибо начало — беспримесно, и ни с чем не смешано первичное и сверхчувственное. Поэтому, надев однажды это платье, жрецы затем снимают его и берегут невидимым и неприкосновенным. А покровами Исиды они пользуются часто, потому что чувственное и доступное, когда его используют, представляет много случаев раскрывать и лицезреть себя, изменяясь каждый раз по-разному. Напротив, знание сверхчувственного, чистого и простого*, просияв сквозь душу, как молния, только один раз позволяет коснуться и увидеть себя. Поэтому Платон и Аристотель** называют все это мистической частью философии, ибо, миновав сложное и разнородное с помощью разума, люди возносятся к этому первичному, простому и нематериальному началу и, по-настоящему коснувшись заключенной в нем чистой истины, полагают, что обладают, наконец, всей мудростью.

* Разночтение: и священного. Griffiths, p. 242.

** Plato, Symp. 210a слл. В дошедших до наших дней трудах Аристотеля подобное высказывание не встречается.

И вот на что осторожно намекают нынешние жрецы, служа истине и укрывая ее: этот бог* правит и царствует над мертвыми, и он есть не кто иной, как тот, кто называется у эллинов Плутоном или Гадесом; а так как истина эта непонятна, то она приводит в замешательство многих людей, подозревающих, что в самом деле святой и священный Осирис обитает в земле и под землей, где скрываются тела тех, кто, как полагают, обрел конец. Напротив, этот бог очень далек от земли и пребывает нетронутым, незапятнанным и чистым от всякой сущности, причастной к разрушению и смерти. И для людских душ которые облекаются в этом мире в тела и страсти, бывает сопричастие богу только как образу туманного сновидения, которого можно коснуться познанием с помощью философии. Когда же души освобождаются и переходят в невидимое, незримое, невозмутимое и непорочное обиталище, тогда этот бог становится для них владыкой и царем, из-за него они как бы привязаны к несказанной и невыразимой для людей красоте, созерцают ее и ненасытно стремятся к ней. И, как гласит старинное предание, Исида, полюбив красоту, вечно тяготея к ней и пребывая с ней, наполняет наш мир всем прекрасным и благим, что имеет отношение к рождению. Таково объяснение всего этого, более всего соответствующее божественной природе.

* Осирис.

И если еще надлежит, как я обещал, рассказать о ежедневных воскурениях, то кто-нибудь сначала мог бы подумать об этом, что люди всегда окружают великой заботой обычаи, имеющие отношение к здоровью; особенно религиозным обрядам, очищениям и строгому образу жизни попечение о здоровье присуще не меньше, чем благочестие. Ибо египтяне не считают достойным служить с больными и порчеными изнутри телами или душами чистому, всецело невредимому и незапятнанному. В самом деле, воздух, которым мы пользуется и с которым соприкасаемся больше всего, не всегда имеет один и тот же состав и состояние, но по ночам уплотняет и сдавливает тело и вместе с ним ввергает в уныние и заботу душу, как бы отяжелевшую и отуманенную; поэтому, восстав ото сна, они тотчас возжигают камедь, оздоровляя и очищая воздух через разряжение его, и снова воспламеняют угасший природный дух тела, потому что аромат камеди имеет в себе нечто мощное и возбуждающее. Опять-таки, когда они видят, что полуденное солнце силой увлекает с земли обильные и тяжелые испарения и смешивает их с воздухом, тогда они возжигают смирну, ибо тепло разгоняет и рассеивает сгустившуюся в атмосфере муть и пыль. По-видимому, из тех же соображений врачи в случае эгчдемии оказывают помощь, разжигая большой огонь и очищая воздух. Лучше всего он очищается, если жгут пахучее дерево, например, кипарис, можжевельник и сосну. Рассказывают, что в Афинах во время большой эпидемии прославился врач Акрон, который велел разводить возле больных огонь: он помог немалому числу людей. И Аристотель* утверждает, что благовонное дыхание пахучих растений, цветов и лугов приносит не меньше здоровья, чем удовольствия, потому что теплотой и нежностью оно постепенно размягчает холодный и бесчувственный от природы мозг. И если египтяне называют смирну «баль», а перевод этого слова означает прежде всего «изгнание избытка», то это, может быть, дает некоторое подтверждение нашему мнению о причине ее употребления.

* В сохранившихся работах Аристотеля ближе всего к этому фрагменту стоят рассуждения в Part. Anim. 2, 7.

А смесь куфи* образуется из шестнадцати составных частей: из меда, вина, изюма, кипера, камеди, смирны, колючего дрока, сесели, морского лука, горной смолы, тростника, щавеля; кроме того, из обоих видов можжевеловых ягод (из которых один называют большим, а другой меньшим), из кардамона и аира. Сочетаются они не как придется, но, когда парфюмеры смешивают все это, им читают священные письмена. Менее всего можно утверждать, что само число способствует успеху, хотя оно кажется весьма достойным похвалы, ибо является квадратом квадрата и единственное из всех чисел, содержащих квадрат, имеет периметр, равный площади. Но дело в том, что большинство компонентов состава содержат ароматическую энергию и испускают сладостные и полезные веяния и испарения, от которых воздух преображается, а тело, медленно и легко движущееся среди дуновений, приобретает состав, располагающий ко сну; и все печали и напряжения дневных забот без помощи вина аромат распускает как узлы и ослабляет. Он полирует, как зеркало, орган, воспринимающий сны и фантазии, и проясняет его не менее, чем звуки лиры, к которой перед сном прибегают пифагорейцы, заклиная и успокаивая страстное и неразумное начало души. Пахучие растения часто возвращают потерянную чувствительность, часто, напротив, притупляют и ослабляют ее вновь, когда их испарения нежно разливаются по телу. Поэтому некоторые врачи говорят, что сон возникает тогда, когда испарения от пищи, легко движущиеся по внутренностям и соприкасающиеся с ними, производят нечто вроде щекотки. Куфи пользуются и как питьем, и как мазью; думают, что когда его пьют, то оно, будучи мягчительным средством, очищает внутренности. Кроме того, смола происходит от солнца, а смирна — от растений, источающих смолку на солнечном свету. Из трав, входящих в состав куфи, есть такие, которые больше любят ночь, подобно тем, что по природе своей набирают силу от холодных ветров, тени, росы и влаги. И в то время как свет дня единичен и прост, — ведь Пиндар сказал, что солнце видно «в пустынном эфире»** — ночной воздух является разбавкой и смесью многих видов света и энергии, как будто со всех звезд в одно место упали семена. Итак, вполне справедливо благовония, простые и ведущие свой род от солнца, они воскуряют днем, а иное, как нечто смешанное и качественно разнородное, — с наступлением ночи***.

* Рецепт куфи, очевидно, заимствован Плутархом у Манефона.

** Olym. I, 6

*** Неизвестно, оборван текст трактата или кончается этой главой.