Марк Юстин - Эпитома сочинения Помпея Трога «История Филиппа» Страница 2

В связи с общим ходом культурного и идеологического развития эллинистического Востока там все сильнее становилось религиозное движение, множились секты, пересматривались традиционные верования. Там же сложились условия, которые привели позднее к возникновению и развитию новой мировой религии. Религиозные движения имели основу в социальных и политических отношениях, и позднее в Палестине ярко обнаружился тот факт, что подобное движение, выражавшее идеологию демократических группировок, было и движением антиримским. Хотя должно было пройти еще несколько десятилетий, прежде чем это движение приняло вполне определенную форму и в области религиозных верований отчетливо сказались отвращение к земному богу и протест против римского мирового господства, однако уже социальные движения II в. до н.э. нередко были связаны с эсхатологическими представлениями, религиозной символикой и старинными верованиями Востока(3). Но антиримская идеология вовсе не может быть сведена к этого рода представлениям. В борьбе против римлян, в стремлении противопоставить официальной идеологии иную систему идей нередко обращались к рациональным соображениям, выдвигали определенную политическую программу.

Антиримская идеология оставила след в сочинениях римских авторов. В уста исторических деятелей, выступавших против Рима, – политиков Эллады, Митридата Евпатора и др., древние авторы вложили речи, проникнутые негодованием и ненавистью к Риму. Если эти речи и представляют собой плод риторического творчества и являются, как и все остальные, неизбежной составной частью исторического произведения античного автора, то все же несомненно, что сама аргументация, притом обычно имеющая сильную эмоциональную окраску, заимствована из действительности. Особенно сильно, как увидим, антиримские взгляды и настроения проявились у Помпея Трога, но «Historiae Philippicae» вовсе не представляет в этом отношении исключения, и сходные характеристики или отдельные положения встречаются у авторов, в общем стоявших на позиции поддержки традиционной римской агрессивной политики или лишь слабо возражавших против ее крайностей.

Саллюстий, например, описывая яркими красками господство «немногих» (imperium paucorum), слепых от жадности, бичуя их надменность и жажду наживы, говорит, что цари и свободные народы должны были платить немногим представителям знати подать (vectigal), что власть олигархии была несправедливым господством (injustum imperium dominorum: Bell. Jus. 31). Интересно в этом отношении письмо Митридата к Арсаку в «Historiae» Саллюстия. Старинная и единая причина войн римлян со всеми племенами, народами и царями – в их страстном стремлении (cupido profunda) к власти и богатствам. Римляне уже распространили свою власть на запад до пределов Океана. Они все захватывают: дома, жен, поля, власть. Кто же такие римляне? Это – сброд (convenae) без отечества, без предков, чума всей вселенной. Они ни перед чем не останавливаются – ни перед человеческим, ни перед божественным, но уничтожают могучих и слабых, далеких и близких, направляют оружие против всех, в особенности же против тех, от кого можно ждать большой добычи. Возвысились они благодаря непрерывным войнам. Задача заключается в том, чтобы подавить этих грабителей народов (latrones gentium).

Даже у такого историка, как Тит Ливий, прославляющего римское могущество и доблесть, иногда звучат подобные же мотивы. Филипп V (Liv. XXXIX, 24) говорит, что можно делать лишь то, что разрешит римский полководец. Ликорт резко высказывается в антиримском духе (Liv. XXXIX, 37).

Если и верно, что речи врагов Рима могут не характеризовать воззрений римского автора этих речей, то все же можно думать, что этот автор, стремясь сделать свое изложение убедительным, привлекал в речах своих персонажей какой-то реальный материал, что они отражают, в известной мере, мысли и настроения тех лиц, которые их произносят. Притом греческая историография и римская уже с начала II в. до н.э. развивались не изолированно, но в тесной связи друг с другом, что сопровождалось заимствованиями, подражанием и использованием материала как с той, так и с другой стороны.

Ход исторических событий во II-I в. до н.э. – поразительные военные успехи Рима, утверждение римской власти над эллинистическим Востоком, бедствия, которые приходилось претерпевать покоряемым странам, не могли не наложить сильнейшего отпечатка на историческую мысль. Существование и развитие различных исторических жанров связаны с основными проблемами, стоявшими перед историками.

Как и прежде, излюбленной темой исторических произведений остается история войн. Это – история войн Македонии, в результате которых она достигла гегемонии над Элладой, войн диадохов, войн Клеомена в Пелопоннесе, походов Ганнибала, наконец войн Рима с Карфагеном и Македонией. Позднее (в конце II-I в. до н.э.) целая плеяда историков разрабатывает материал о войнах Митридата, о войне с Югуртой, так красочно описанной Саллюстием, наконец, историю гражданских войн.

Однако античные историки уже давно пытались выходить за рамки истории отдельных войн: их стали интересовать общий ход событий, последовательность, причины и связь явлений в различных странах, общая политическая история всего античного мира. Эти идеи, конечно, появлялись и раньше, и раньше были авторы, умевшие нарисовать широкое историческое полотно (Геродот, в IV в. до н.э. – Эфор), но лишь в позднеэллинистический период идея всеобщей истории получает наиболее яркое выражение и обогащается новым содержанием, обусловленным историческим развитием этого периода.

Все более обнаруживавшаяся связь между судьбами различных, часто отдаленных друг от друга государств невольно заставляла обращать внимание на проблемы общеисторического характера, на общий ход истории ойкумены.

В начале II в. до н.э. возникает учение о смене мировых держав, и вся периодизация всемирной истории связывается с этой схемой. Основная проблема историографии II-I в. до н.э. – проблема власти. Величайший историк позднеэллинистического периода Полибий – горячий сторонник идеи всеобщей истории. Его труд подвел итог развитию греческой историографии в III-II вв. до н.э., в необыкновенно яркой форме отразил основной смысл политической истории своего времени. Достаточно вспомнить начало его труда, самую постановку темы о всемогуществе Рима, прочности Римской державы и сравнение ее с великими державами прежнего времени – Персидским государством, Македонией, Спартой.

Но тенденция к рассмотрению исторических явлений в их общей связи, во всемирно-историческом аспекте не умирала и после Полибия, и в начале империи появляются такие обширные и замечательные труды, как «Историческая библиотека» Диодора Сицилийского и «Historiae Philippicae» Помпея Трога.

С другой стороны, все большее внимание привлекают вопросы внутренней борьбы. Грандиозные восстания рабов в Сицилии, ожесточенные классовые столкновения в Греции, попытки социального переворота в Спарте при Агисе и Клеомене, гракханское движение и последующие, все нараставшие и принимавшие все более крупные размеры и все более жестокие формы гражданские войны в Италии служили темой исторических трудов и давали материал для исторических построений. Проблема власти разрабатывалась и по отношению к внутренней истории, причем здесь, естественно, выдвигался вопрос об отношении обладателей этой власти к массе населения или к отдельным его группам. Эта проблема власти рассматривалась главным образом в рамках отдельного государства, и при этом вопрос об эксплуатации других народов и покоренных племен занимал подчиненное место.

Изложение выдающихся фактов внутренней – социальной и политической – борьбы принимало либо привычную форму рассказа о войне, т.е. о гражданской войне (Цезарь, позднее Аппиан), либо давалось в форме повествования о заговоре, и тогда для автора открывались широкие возможности применить все способы художественного изображения, весь запас риторических правил, все средства психологической характеристики. Обычно рассказ о заговоре (conjuratio) входил как составная часть в более крупное историческое произведение – историю отдельного государства или «всеобщую историю». Вспомним драматический рассказ Тита Ливия о вакханалиях, о заговоре (conjuratio intestina), который из Этрурии «словно болезнь» распространился в Риме и по всей Италии. Диодор Сицилийский использовал ту же форму рассказа в своем изложении истории восстаний рабов Сицилии. Характерной чертой истории заговора было изображение демонической фигуры вождя заговорщиков, превосходящего в некоторых отношениях прочих людей своими дарованиями, но в то же время употребляющего эти дарования на пагубу обществу. Самым ярким образцом этого своеобразного исторического жанра представляется «Заговор Катилины» Саллюстия.

В связи с безотрадным зрелищем кровавой междоусобной борьбы в Риме, так же как раньше в Греции, растет интерес к истории первобытного строя, к начальной стадии в развитии цивилизации, того времени, для которого характерно отсутствие сильнейших мотивов деятельности современных людей: жажды денег, господства и пр. В исторические произведения вплетается этнографический и культурно-исторический материал, находят себе место экскурсы, посвященные идеализации первобытных отношений.