Луций Апулей - «Метаморфозы» и другие сочинения Страница 22

76. Тем временем жена, уже порядком постаревшая и поистаскавшаяся, отказалась долее кормить все семейство позорным своим ремеслом, и тогда молодцам, которые побогаче, стали предлагать дочь: предлагала ее родная мать, а иным женихам даже и дозволяла угоститься на пробу, но все без толку — не попадись им растяпа Понтиан, так, пожалуй, дочка и до сей поры сидела бы взаперти, быть бы ей прежде свадьбы вдовицею. А Понтиан, как его ни отговаривали, почтил ее именем супруги — ложным и мнимым именем, ибо отлично знал, что незадолго до того, как сам он женился на ней, она успела поладить с неким весьма именитым юношей, который оставил ее сразу, едва насытился. Вот так и взошла к нему юница, тихая и кроткая, с украденным стыдом, с сорванным цветком, наряженная заплатанным платком, после прерванной связи вновь невинная невеста! При ней было звание девицы, но отнюдь не девственность, и когда несли ее на носилках восемь носильщиков, то все вы наверняка заметили, ежели при том присутствовали, как нескромно глазела она на парней и как нагло выставлялась всем напоказ; всякий мог распознать материнскую науку по размалеванному дочкиному рту, по нарумяненным щекам и по бесстыжим глазам. Что же до приданого, то оно было взято взаймы накануне свадьбы — все, как есть, до последней полушки, — и взяли куда больше, чем было по силам разоренному и многодетному семейству.

77. Зато вот он при более чем умеренном своем достатке не ведал меры в упованиях: столь же алчный, сколь нищий, он в тщетных своих мечтах уже жрал все четыре миллиона Пудентиллы и только чаял прогнать подальше меня, чтобы ему легче было обманывать легковерного Понтиана и одинокую Пудентиллу. Итак, он принялся ругать зятя, зачем тот просватал мать за меня, и настойчиво советовал поскорее, пока еще возможно, отступиться и избавиться от этакой опасности: лучше-де самому управлять материнским состоянием, чем по доброй воле вручать его какому-то чужаку, а если-де зять не послушается, то он-де отберет у него дочь, — и своими угрозами старый негодяй сумел разбередить влюбленного молодожена. Что тут говорить? Конечно же, он заморочил и направил туда, куда хотел, простоватого юнца, еще и прочно прикованного к сомнительным прелестям молодой жены, — и вот сын уже спешит к матери пересказывать сказанное Руфином! Однако сломить ее упорство ему не удалось и, напротив, самому пришлось наслушаться упреков в легкомыслии и непостоянстве, так что к тестю он воротился с не слишком приятным известием: несмотря на всю свою кротость и ласковость, мать прогневалась, требования сына лишь усугубили ее упорство, а вдобавок под конец спора она объявила, что от нее-де не укрылось, что пришел-де он к ней по наущению Руфинову, и потому-де ей особенно нужна помощь мужа, чтобы противустать безудержной алчности этого наглого корыстолюбца. 78. Принужденный выслушать такое, этот мерзавец, торгующий в розницу собственной женой, едва не лопнул от злости и до того взъярился, что принялся говорить о чистейшей и стыдливейшей из женщин — да еще при ее родном сыне! — всякие пакости, которые вернее было бы ему говорить у себя в спальне. Он вопил, что Пудентилла — шлюха, что я — чародей и отравитель, что он убьет меня своею рукой, и брань его слыхали многие: ежели пожелаешь, я их назову. О Геркулес! сколь трудно мне унять мой гнев! сколь великое негодование переполняет душу! Да тебе ли, бабию из бабней, угрожать настоящему мужчине, что ты-де убьешь его своею рукой? Какою же это рукой? Рукой Филомелы? или Медеи? или Клитемнестры?104 Да ведь когда ты представляешь их на подмостках, ты до того трусишь, до того страшишься самого вида железа, что пляшешь даже и без игрушечного меча!

Но не стану более уклоняться в сторону. Итак, Пудентилла, поняв, что сын ее, вопреки всяким ожиданиям, изменил свое решение на противоположное, уехала в деревню и оттуда написала ему ради укоризны то самое пресловутое письмо, в коем, как твердят обвинители, якобы признавалась, что я ворожбою моею свел ее с ума и принудил к любви. Третьего дня по твоему приказу, Максим, с помянутого письма мною и Эмилианом были сделаны в присутствии Понтианова личного письмоводителя заверенные списки. И письмо это полностью опровергает обвинение и свидетельствует в мою пользу.

79. Впрочем, если бы Пудентилла и еще прямее назвала меня магом, то и тогда она могла бы это сделать потому, что ссылкою на мою дивную силу, а не на свое желание ей было легче извинить и оправдать свое поведение в глазах сына. Неужто одна только Федра сочинила поддельное послание о любви?105 Неужто подобная уловка не в ходу у всех вообще женщин? Неужто все они, желая затеять что-нибудь в таком роде, не предпочитают выглядеть жертвами принуждения? И даже если Пудентилла вполне искренне почитала меня магом, неужто я и впрямь должен почитаться магом только потому, что так написала Пудентилла? Вот вы со всеми вашими уликами, со всеми вашими свидетелями, со всеми вашими пространными разглагольствованиями до сей поры не доказали, что я чародей, — так неужто она докажет это одним-единственным словечком? Неужто же все, что вы тут расписали для суда, существеннее того, что написала она сыну? Да и вообще почему ты винишь меня не за мои дела, а за чужие слова? Ежели идти по такой дорожке, то кого угодно можно притянуть к суду за какое угодно злодейство, ибо непременно окажется, что кто-нибудь о нем что-нибудь написал, побуждаемый любовью или ненавистью, — это все равно. «Пудентилла написала, что ты маг, — следовательно, ты маг». Ну, а если бы она написала, что я консул, — неужто я сделался бы консулом? А если бы она написала, что я живописец, или что я врач, или, наконец, что я ни в чем не повинен? Неужто ты этому так бы сразу и поверил оттого, что она-де вот так сказала? Конечно же нет! Но в таком случае нечестно и несправедливо верить человеку, когда он говорит о другом плохое, и не верить, когда говорит хорошее, — как будто уличить письмо может, а оправдать не может.

Ты возразишь, что она-де была сама не своя и влюблена в меня до безумия. Пусть так, до поры я и с этим готов согласиться. Но неужто же все, кого любят, суть чародеи, даже если влюбленный вдруг такое и напишет? Вернее будет как раз полагать, по-моему, что Пудентилла в то время отнюдь не любила меня, если только она и вправду разгласила в письме сведения, которые со всею очевидностью должны были повредить мне в будущем! 80. Так как же, по-твоему, в здравом уме писала она свое письмо или же в безумии? Если в здравом уме, то из этого следует, что никакими чародейными искусствами зачарована не была; ну, а если в безумии, то из этого следует, что и письмо она написала безумное, а такому письму никакой веры быть не может. Более того, будь она безумна, она никак не ведала бы сама, что безумна. Воистину, нелепо говорить о себе, что молчишь, ибо в тот миг, когда человек произносит эти слова, он тем самым нарушает молчание и так одним своим утверждением начисто опровергает другое. Однако еще более нелепо говорить о себе, что сошел с ума, ибо никак не может быть правдою сказанное без понятия, а стало быть, тот, кто умеет распознать безумие, непременно находится в здравом рассудке, ибо само безумие отнюдь не умеет себя распознать — точно как слепота не умеет себя увидеть. А это значит, что ежели Пудентилла даже и мнила себя обезумевшей, то в действительности она была вполне здрава умом. Я мог бы, если бы пожелал, еще порассуждать о сем предмете, но хватит с нас диалектики — лучше огласить пресловутую записку, которая будто нарочно приготовлена для этого разбирательства и в которой говорится не о безумии, а совсем о другом. Вот тебе письмо, письмоводитель, — читай, покуда я тебя не прерву. (Оглашается письмо.)

А теперь чуть погоди читать далее, ибо вот тут-то и будет главный поворот. До сих пор, Максим, насколько я мог заметить, женщина ни разу не поминала ни о какой магии, а сообщала лишь о том, что я пересказывал вам в такой же самой последовательности: о долгом своем вдовстве, об исцелении от недуга, о намерении выйти замуж, о похвалах мне, которые слыхала от самого же Понтиана, и о его же собственном совете выбрать в мужья именно меня. 81. Вот до этого места и было прочитано письмо. Остается последняя часть, точно так же свидетельствующая в мою пользу, однако она-то меня же теперь и бодает: письмо-то было для того, чтобы повернее оправдать меня от подозрений в чародействе, но, к вящей славе Руфина, получилось как раз наоборот, и у некоторых граждан Эи впрямь сложилось обо мне недоброе мнение, будто я заправский колдун. Много ты слышал, Максим, разговоров и рассказов, еще больше узнал из книг, немало изведал и на собственном опыте, но согласись, что вряд ли когда встречал столь лукавую изворотливость, да еще в сочетании со столь достойной восхищения подлостью! Неужто хоть Паламед, хоть Сизиф или даже Еврибат и Фринонд106 — неужто хоть кто из них мог бы до такого додуматься? Нет, все, кого я назвал, и еще многие другие, кого можно было назвать, будут выглядеть просто дурнями и скоморохами, ежели сравнить достопамятную их хитрость с этою вот одною-единственною уловкою Руфина! О, предивный вымысел! О, изощренность, по чести достойная тюрьмы и темницы! Ну кто бы мог поверить, что письмо, писанное ради защиты, возможно, не поменяв ни единой буквы, так вывернуть наизнанку, чтобы получилось обвинение? Ей-богу, это совершенно невероятно! Однако же невероятное свершилось — и сейчас я объясню, каким образом.