Роман Светлов - Книга Вина Страница 3

Для трагического миросозерцания эллинов вино являлось идеальным выражением алхимического «фармакона». Оно – огненный яд, кровь бога, гомеопатическое причастие которой и самого человека заставляет ощущать себя беззаботным и счастливым – богом, хотя похмелье каждый раз напоминает о смертности и конечности человеческой природы, о том, что душа и тело – две совершенно разные вещи. Впрочем, похмелье – управляемый процесс, если помнить о его неизбежном наступлении еще вечером…

Один из замечательных призывов отбросить заботы оставил нам древнейший античный лирик Алкей (VII–VI вв. до н. э.):

Дождит отец Зевс с неба ненастного,И ветер дует стужею севера,И стынут струйки дождевые,И замерзают ручьи под вьюгой.Как быть зимой нам? Слушай: огонь зажги,Да не жалея в кубки глубокиеЛей хмель отрадный, да теплееПо уши в мягкую шерсть укройся…

И еще:

К чему раздумьем сердце мрачить, друзья?Предотвратим ли думой грядущее?Вино – из всех лекарств лекарствоПротив уныния. Напьемся же пьяны!

А вот что пишет о целебной силе вина поэт Мелеагр из Гадары (I в. до н. э.):

Чистое пей, ты, страдалец в любви, и к отрокам пламяБромий, забвенье даря, пусть успокоит в тебе;Чистое пей! Осуши до краев наполненный кубок,Горечь страдания прочь ты из души изгони!

Асклепиад Самосский, живший в III в. до н. э., призывает сам себя:

Пей же, Асклепиад! Что с тобою? К чему эти слезы?Не одного ведь тебя Пафия в сеть завлекла,И не к тебе одному посылались жестоким ЭротомСтрелы из лука. Зачем в землю ложиться живым?Чистого выпьем вина Дионисова! Утро коротко.Станем ли лампы мы ждать, вестницы скорого сна?Выпьем же, весело выпьем! Несчастный, спустя уж немногоБудем покоиться мы долгую, долгую ночь.

С Асклепиадом согласны подражатели Анакреонту:

Когда вина я выпью,Тревоги утихают.Что мне до всяких тягот,Хлопот или смятений?Я смертен – знаю точно,И не в моей то воле.Зачем блуждать бесцельно?Так выпьем же винишкаОт доброго Лиэя!Едва мы только выпьем,Тревоги утихают.

Постоянный спутник Диониса – Эрот, и это еще одно доказательство алхимической природы вина в восприятии древних греков. Вино подстегивает сексуальное желание, пробуждает в душах воспоминание о любви, заставляет увидеть объект своего чувства еще более совершенным – и воспеть его на симпосии. Как говорил римский комедиограф Тереций: «Без Цереры и Либера нет Венеры». Множество античных чаш украшено надписями «такой-то красив» или «такая-то красива». Греческий Эрос по природе своей был бисексуален и прекрасно разбирался в удовольствиях, которые каждый из полов может принести. Он избрал пир в качестве одного из излюбленнейших мест своего обитания. На чашах для вина постоянно изображаются обнаженные сатиры, спутники Диониса, пародирующие и в этой пародии обнажающие человеческую страсть к удовольствиям, рожденным вином. Они собирают виноград, выжимают его сок, тащат мехи с вином, пируя, поднимают чаши – и при этом обязательно изображаются во всей своей исключительной мужской силе. Эрегированный фаллос сатира непомерно велик, он разительно контрастирует с античными изображениями полового органа у обнаженного мужского тела. (Как известно, эстетическое чувство эллинов требовало, чтобы мужские фигуры были носителями небольшого по размерам пениса.) Торчащий, словно сук, фаллос не мешает сатиру поучаствовать в других делах: виноделии, поклонении Дионису, возлияниях. Он – еще одна сторона стихии, которая не только пьянит, но и возбуждает. Сатир, гонящийся за нимфой, тот же самый, что тащит мех с вином. Если же «под рукой» нимфы не оказывается, в качестве объекта страсти может быть использована опустевшая амфора, превращающаяся в импровизированное влагалище.

Сатиры просто бравируют своей сексуальностью, а людям только и остается, что подражать им. Обнажение – лейтмотив изображения пира в греческой вазописи. На одних чашах раздеваются юноши-эфебы, готовящиеся исполнить или военный танец (пирриху), или же движения с чашами для вина. На других это гетеры, которые собираются возлечь рядом с пирующими. На третьих – сами симпосианты, которые, кажется, спешат достичь состояния вечно хмельных и вечно жаждущих сатиров. И когда греческие художники живописуют «пикантные» сцены симпосия, их участники демонстрируют резко возросшие в размерах фаллосы: как будто вино накачивает их до размеров сатировых «корней». Одно из самых знаменитых изображений играющих с чашами симпосиастов показывает нам обнаженного юношу, который делает нечто вроде гимнастического мостика и держит на своем животе большую наполненную вином чашу. При этом его фаллос в полной боевой готовности – возникает впечатление, будто именно им он и поддерживает сосуд.

Античные поэты неоднократно связывали Диониса и Эрота. Уже упоминавшийся Мелеагр из Гадары писал:

Вынесу, Вакх, я тобою клянусь, твою дерзость: веди же,Будем кутить; ведь сам бог смертною правит душой.Ты, рожденный в огне, любишь пламя, что есть у Эрота,Сетью опутав, ведешь жалко молящего ты.Ты и предателем явно рожден, и коварным: твои ведьТаинства прятать велишь, но открываешь мои.

Александрийский поэт Каллимах (III в. до н. э.) вторит ему:

Если по собственной воле пришел я, Архин, к твоей двери,Коль захочешь, брани, но коль позвал, то впусти!Путь указал мне Эрот и чистого Вакха бокалы.Первый меня потащил, ум мой похитил второй.Имя ничье не назвал я, придя, но коснулся губамиДвери твоей. Виноват, ежели в этом вина.

В античном сборнике анакреонтической поэзии (названной так в честь древнего поэта Анакреонта, жившего в VI–V вв. до н. э. и восхвалявшего жизнь в радости и любви) подобная тема вообще доминирует:

Дай воды, вина дай, мальчик,Нам подай венков душистых,Поскорей беги – охотаПобороться мне с Эротом.

В переводе Г. Р. Державина «анакреонтика» звучит не менее интересно:

Зачем витиев правилВы учите меня?Премудрость я оставил,Не надобна она.Вы лучше поучите,Как сок мне Вакхов пить,С прекрасной помогитеВенерой пошутить.Уж нет мне больше силыС ней одному владеть;Подай мне, мальчик милый,Вина хоть поглядеть;Авось еще немногоМой разум усыплю;Приходит время строго:Покину, – что люблю.

Смысловое пространство симпосия требовало от его участников игры. Даже самый рассерьезный участник превращался под воздействием Диониса в Homo ludens, Человека играющего. Предметом игры было вино, ценой победы – любовь и признание. Ради одной из таких забав в пиршественный зал вносили большой, наполненный до отказа бурдюк (мех) с вином. На него требовалось забраться и удержаться. Для пущего интереса его смазывали оливковым маслом. Эта своеобразная коррида пародировала древние критские игры с живыми быками и намекала на то, что «наполненному вином» требуется немалое искусство, дабы сохранить равновесие. «Скачки на бурдюках» также позволяли похвастаться своей ловкостью и силой.

Среди постоянных развлечений эллинов и римлян на пиру назовем и жонглирование чашами с вином. Современные требования «выпить стопку с пятки» или «с локтя» – ничто в сравнении с теми упражнениями, которые устраивали в древности. На вазах мы видим изображения киликов, котил, кратеров и даже амфор, которыми без видимых усилий жонглируют танцующие симпосианты. Они держат их внешней стороной кистей рук, коленями, локтями, пятками, плечами, зубами, животом. Плутарх в «Застольных беседах» рассказывает: «Так, на одном симпосии, чтобы уколоть академика [в данном случае – философа, принадлежавшего к Академии Платона] Агаместора, у которого одна нога была сухая и увечная, предложили, назначив пеню за невыполнение, всем выпить кубок стоя на правой ноге; когда же очередь сделать назначение дошла до Агаместора, он предложил всем выпить так, как он покажет; затем, взяв небольшой глиняный сосуд, он всунул в него свою увечную ногу и в этом положении осушил кубок, остальные, признав себя неспособными повторить это, должны были платить пеню». Увечье помогло находчивому академику – даже в подобных печальных обстоятельствах тело оставалось прекрасным орудием для забавы с вином.

Другая игра, коттаб, имела прямой любовный смысл. Суть ее заключалась в том, чтобы посвятить остатки вина на дне своей чаши предмету воздыханий. Для этого она особым образом закручивалась, после чего струйка вина направлялась в некий объект. Им становилась обычно чаша другого участника (или гетеры-участницы) пира. Часто игра усложнялась – на поверхность вина в стоящем перед пирующими кратере помещались ореховые скорлупки. Они свободно плавали там, пока кто-либо из симпосиантов не топил их «любовным посланием» из своей чаши. При этом называлось имя возлюбленного, в честь которого и совершался бросок «частички души». Наиболее ценился полет струйки вина по высокой, изящной траектории.