Гелиодор - Эфиопика Страница 50

Арсака впала в раздражение: она не без ревности услышала, что Хариклея не сестра, а невеста. Все-таки она сказала:

– Хорошо, пусть будет так. Мы утешим Ахэмена другим браком.

– И я утешу тебя, – ответил Теаген, – если ты так рассудишь.

Он подошел, намереваясь поцеловать ей руки, но она нагнулась и, подставив ему губы вместо рук, сама поцеловала его. И ушел Теаген, получив поцелуй, но не дав его.

Улучив время, он все рассказал Хариклее (кое-что и она выслушала не без ревности).

Он объяснил ей и цель своего странного обещания, утверждая, что многое будет достигнуто этим приемом:

– Брак Ахэмена расстроен, а пока что найден предлог отсрочить удовлетворение похоти Арсаки. Главное же то, что Ахэмен, как это естественно ожидать, приведет все в смятение, огорчаясь неудачей своих надежд и негодуя, что он умален Арсакой ради ее любви ко мне. От него это не скроется: ему все сообщит мать, которая нарочно, по моему умыслу, присутствовала при нашей беседе. Я хотел, чтобы об этом было сообщено Ахэмену и чтобы Кибела была свидетельницей, что мое общение с Арсакой ограничилось только словами. Может быть, достаточно, не сознавая за собой ничего плохого, надеяться на милость богов, но хорошо также и убеждать в своей правоте людей, с которыми сталкиваешься, и с полной искренностью проводить эту, подверженную случайностям, жизнь.

Добавил Теаген и то, что нужно обязательно ожидать от Ахэмена козней против Арсаки: судьба сделала Ахэмена рабом (а подвластные всегда противостоят властителям), его оскорбили и отменили данную ему клятву, он влюблен и вдруг узнает, что другие предпочтены ему, он знает о самых позорных и беззаконных делах Арсаки, ему не нужно выдумывать козней, на что часто решаются многие под действием огорчения. Средства отомстить, основанные на действительности, у него под рукой.

Теаген подробно рассказал обо всем Хариклее и хоть немного подбодрил ее. На следующий день он был отведен Ахэменом, чтобы прислуживать за столом, как это было велено Арсакой. Она прислала ему драгоценную персидскую одежду, Теаген переоделся в нее, волей-неволей украсился золотыми цепочками и ожерельями из драгоценных камней. Ахэмен старался показать ему его обязанности и научить некоторым приемам виночерпия, но Теаген подбежал к одному из треножников, на которых стояли чаши, взял драгоценный сосуд и сказал:

– Не нуждаюсь я в учителях и буду самоучкой служить госпоже. К чему кривляться в столь легком деле? Тебя, милый мой, твое положение заставляет знать эти приемы, а мне внушает, что нужно делать, моя природа и самые обстоятельства!

С этими словами он поднес чашу Арсаке, разбавив вино должной мерой воды, и подал ее, двигаясь мерно и на цыпочках.

Напиток привел Арсаку в вакхическое неистовство более, чем прежде. Она глотками отпивала из чаши и, не сводя глаз, пристально смотрела на Теагена. Она глотала больше любовь, чем вино, нарочно не выпивала чаши до конца, но искусно и с большими промежутками пила за здоровье Теагена.

Это уязвляло Ахэмена, он преисполнился гнева и ревности. Даже от Арсаки не скрылось, что он смотрел исподлобья и тихо шушукался с присутствующими.

Пиршество уже кончалось, когда Теаген сказал:

– Первой милости прошу я у тебя, госпожа, прикажи, чтобы, прислуживая, я один был облачен в такую одежду.

Арсака согласилась на это, Теаген переоделся в свое обычное платье и вышел. С ним вместе вышел и Ахэмен, он горячо упрекал Теагена за его дерзость, говорил, что он ведет себя по-мальчишески, что для первого раза госпожа не обратила на это внимания, зная, что он – чужестранец и неопытен, «но если ты и впредь будешь нерадивым, то не обрадуешься!» – что он говорит это ему по дружбе, а еще более потому, что в скором времени породнится с ним и станет мужем его сестры – так обещала госпожа.

Ахэмен говорил многое в таком духе, а Теаген, словно он ничего не слышал, шел потупя взор.

Наконец встретилась с ними Кибела, спешившая уложить свою госпожу для послеобеденного отдыха. Видя своего сына мрачным, она осведомилась о причине. Тот отвечал:

– Чужой мальчишка предпочтен нам и, только что втершись, уже получил должность виночерпия. Не обращая ни малейшего внимания на нас, главных стольников и виночерпиев, он сам подает чашу и приближается к царственной особе; нам осталось от нашей должности одно название. Что он в почете, что он общается в более важных, даже тайных делах, а мы помалкиваем и способствуем ему – это нехорошо мы делаем. Впрочем, все это еще не так ужасно, хотя и ужасно. Но можно было бы совершить все это, не оскорбляя нас, его сотоварищей и помощников в почетной службе. Но обо всем этом мы поговорим потом. А теперь, матушка, я хотел бы увидеть свою невесту – всего на свете слаще для меня Хариклея. Может быть, мне удастся успокоить уязвленную душу ее лицезрением.

– Какую такую невесту, – сказала Кибела, – мне кажется, ты жалуешься на пустяки, а о главном и не знаешь. Ты уже не получишь Хариклею в жены.

– Что говоришь ты? – воскликнул Ахэмен. – Я недостоин жениться на равной мне рабыне? Почему, матушка?

– Это моя ошибка, – ответила Кибела, – всему виной моя беззаконная преданность и верность Арсаке. Я предпочла ее моей собственной безопасности, ставила ее похоть выше моего спасения, все делала по ее желанию, а вот этот молодчик, блистательный ее любимчик, один только раз проникнув в спальню, один только раз показавшись, убедил ее преступить данную тебе клятву, заставил обещать ему Хариклею, уверив ее, что Хариклея ему не сестра, а невеста.

– И Арсака обещала ему это, матушка?

– Обещала, сын мой, – ответила Кибела, – обещала в моем присутствии, так что я слышала это. Немного погодя Арсака пышно отпразднует их свадьбу. А тебе она обещала дать другую вместо Хариклеи.

Ахэмен тяжело застонал при этом и, потирая руки, воскликнул:

– Устрою я горькую свадебку им всем![137] Постарайся только добиться отсрочки свадьбы на соответствующее время. Если кто будет искать меня, скажи, что я ушибся где-то в деревне и лежу больной. Этот молодчик называет свою сестру невестой. Разве я не понимаю, что это делается только для того, чтобы отстранить меня. Если бы он обнимал ее, если бы целовал ее, как настоящую невесту, если бы, наконец, спал вместе с ней, это было бы ясным доказательством, что она ему не сестра, а невеста, но обо всем этом мы уж позаботимся – я и оскорбленные клятвопреступлением боги.

Так сказал Ахэмен, ужаленный одновременно и гневом, и ревностью, и любовью, и неудачей, что способно и других расстроить, а не только варвара. Не взвесив в своем уме пришедшей ему в голову мысли, а сразу же ухватившись за нее, он, чуть только наступил вечер, изловчился украсть армянского коня, содержавшегося в стойле для торжественных шествий и выездов сатрапа, и ускакал в Великие Фивы к Ороондату, который в это время, собираясь в поход против эфиопов, занят был разного рода военными приготовлениями, стягивал все отряды и был уже накануне выступления.

КНИГА ВОСЬМАЯ

Царь эфиопов хитро провел Ороондата, достигнув одной из двух целей этой войны: город Филы, всегдашний предмет спора, был им внезапно захвачен. Сатрап находился в величайшем затруднении, принужденный наспех и без приготовлений отправиться в поход. Город Филы расположен у Нила, немного выше меньших водопадов, на расстоянии приблизительно ста стадиев от Сиены и Элефантины[138]. Некогда беглые египтяне заняли его и обосновались там; поэтому Филы служили предметом спора между эфиопами и египтянами, так как первые считали нильские пороги границей Эфиопии, египтяне же притязали на Филы, как на свое завоевание, раз там обитали их беглецы. И вот город постоянно переходил из рук в руки, всегда доставаясь во власть того, кто первый его захватит. В это время он был занят стражей из египтян и персов.

Царь эфиопов отправил посольство к Ороондату и требовал возвратить Филы и смарагдовые россыпи. Уже давно, как было сказано, притязал он на Филы, но безуспешно. Приказав послам отправиться несколькими днями раньше, выступил он вслед за тем, конечно, уже давно сделав все приготовления, якобы для какой-то другой войны, и скрыв от всех цель этого похода.

Когда послы, по его расчету, миновали уже Филы, внушив обитателям и страже беспечность известием, что они посланы ради мира и дружбы, царь сам внезапно подступил к городу, выбил стражу, сопротивлявшуюся два-три дня, но оказавшуюся не в силах дать отпор многочисленному неприятелю и стенобитным орудиям, и завладел городом, не причинив вреда никому из жителей.

Поэтому Ахэмен застал Ороондата взволнованным всеми вестями, принесенными беглецами из города. Да и своим неожиданным и незваным появлением Ахэмен еще более встревожил его. На вопрос Ороондата, не случилось ли чего с Арсакой и остальным его семейством, Ахэмен отвечал, что да, случилось, но, впрочем, он желает сообщить об этом Ороондату наедине. Когда все удалились, Ахэмен рассказал ему все: как Теагена, взятого в плен Митраном, послали к Ороондату, чтобы затем отправить великому царю в подарок, если найдут это нужным – ведь этот юноша годится быть при дворе и достоин прислуживать за царским столом, – как он был похищен жителями Бессы, причем Митран был ими убит, как затем он прибыл в Мемфис. Ахэмен включил также в свой рассказ и историю Тиамида, наконец упомянул о страсти Арсаки к Теагену, о том, как Теаген был поселен в царском дворце, о том благоволении, какое он там снискал, о его службе виночерпием. Впрочем, ничего беззаконного, быть может, еще и не произошло, так как юноша все еще противится и сдерживается, но можно опасаться, что чужестранец будет сломлен насилием и не устоит в течение долгого времени, если кто не увезет его ранее из Мемфиса и не пресечет страсти Арсаки в самой ее основе.