Гелиодор - Эфиопика Страница 61

При этих словах среди присутствующих горожан и воинов поднялись ликующие возгласы, и далеко вокруг были слышны рукоплескания. Протянув вперед обе руки и перекинув правую через левую, Ороондат воздал поклонение Гидаспу, дело у персов необычайное – чужому царю оказывать такого рода почитание.

– Слушайте все, кто здесь есть, – сказал Ороондат, – я думаю, что не преступаю отеческого обычая, признавая царем того, кто дарует мне сатрапию, и не нарушаю закона, воздавая поклонение справедливейшему из людей, который мог бы расправиться со мной, но, по своей милости, позволяет мне жить. Ему досталась власть, и все же он наделяет меня сатрапией. В благодарность за это я ручаюсь, что между эфиопами и персами, если я только останусь в живых, будет прочный мир и вечная дружба. По отношению к сиенцам я буду твердо соблюдать его приказание. Если же со мной что-нибудь случится, то пусть боги вознаградят Гидаспа, дом Гидаспа и род его за все эти его благодеяния.

КНИГА ДЕСЯТАЯ

О событиях в Сиене ограничимся сказанным: после величайшей опасности она сразу достигла величайшего благополучия благодаря справедливости Гидаспа. Отослав вперед большую часть войска, он и сам двинулся в Эфиопию: все сиенцы и все персы далеко провожали его своими приветствиями.

Сперва Гидасп шел, стараясь держаться все время высокого берега Нила и прилегающей к реке местности; а когда прибыл к порогам, он принес жертву Нилу и местным богам, затем повернул и направился в глубь страны; прибыв в Филы, он позволил войску отдохнуть дня два. Снова он отправил вперед большую часть своего отряда, отослал вместе с ними и пленных, а сам приостановился, укрепил стены города, назначил людей для его охраны и тронулся дальше. Он выбрал двух всадников, которые должны были помчаться вперед, сменяя коней в городах либо поселках, чтобы со всей быстротой выполнить его приказание; с ними он отправил в Мерою радостную весть о победе.

Вот что он писал мудрецам, которые называются гимнософистами, помощникам и советникам царя в делах его:

«Божественнейшему совету – царь Гидасп.

О победе над персами шлю я вам радостную весть, не для того, чтобы похвалиться своим успехом, – ведь я пользуюсь милостями неустойчивой судьбы, – но чтобы этим письмом почтить ваш пророческий дар, на этот раз, как и всегда, угадавший истину. Приглашаю и молю вас прибыть к обычному месту празднеств, чтобы вы своим присутствием сделали благодарственные победные жертвоприношения еще более священными для всего народа эфиопов».

Жене же своей Персинне он написал так:

«Знай, что мы победили и – что для тебя еще важнее – целы и невредимы. Подготовь пышные благодарственные шествия и жертвоприношения, присоедини свои приглашения к нашему посланию и позови мудрецов, а затем поспеши вместе с ними на заповедное поле, расположенное перед городом и посвященное отеческим богам, Гелиосу, Селене и Дионису».

Получив это письмо, Персинна сказала:

– Так вот что значит сон, который я видела эту ночь – мне чудилось, будто я беременна и рожаю, а рожденное мною – дочь, сразу же созревшая для брака; родовыми муками сновидение, по-видимому, указывало на военные тягости, а дочь означает победу. Идите теперь в город и наполните его радостными вестями.

Гонцы сделали, как им было приказано: увенчав головы нильским лотосом и помавая пальмовыми ветвями, проехали они на конях по главнейшим частям города, уже одним своим видом возвещая победу. Исполнилась тотчас же ликования вся Мероя, обитатели ее и ночью и днем стали устраивать хороводы и жертвоприношения в честь богов и украшали венками храмы, собираясь вместе по родам, коленам и улицам. Радовались сердца не столько победе, сколько спасению Гидаспа, так как этот человек своей справедливостью, милостью и мягкостью к подданным внушил всему народу сыновнюю любовь к себе.

Персинна тем временем отправила стада быков, коней, овец, антилоп, грифов и разных других животных на лежавшее за городом священное поле, чтобы были готовы от каждой породы гекатомбы для жертвоприношений, а вместе с тем и для угощения народа. Наконец она и сама пошла к гимнософистам, устроившим себе обиталище в святилище Пана, вручила им послание Гидаспа, попросила их выполнить желание царя, а одновременно и ей оказать эту милость: своим присутствием украсить торжество.

Гимнософисты велели ей немного подождать, удалились в священнейшую часть храма, чтобы, по обычаю своему, помолиться, узнали от богов, как им надлежало поступить, и спустя немного снова вышли к ней. Все хранили молчание, кроме старейшины их собрания, Сисимитра.

– Персинна, – сказал он, – мы придем, боги дозволяют. Но божество предвещает тревогу и волнение, которые возникнут во время принесения жертв, однако приведут к благополучному и радостному концу: хоть и была утеряна часть тела и вашего удела царского, но рок явит вам то, что до того времени вы будете искать.

– Даже страшное, – отвечала Персинна, – и вообще все обратится во благо, если будете присутствовать вы. Лишь только я услышу о приближении Гидаспа, я извещу вас.

– Этого не требуется, – возразил Сисимитр, – ведь он прибудет завтра утром. Об этом немного позже ты узнаешь из его письма.

Так и случилось. Чуть только Персинна на обратном пути приблизилась к царскому дворцу, всадник вручил ей письмо царя, извещавшее, что прибытие его произойдет на следующий день. Глашатаи немедленно оповестили всех об этом письме, причем лишь мужскому полу разрешалось участвовать во встрече, а женщинам запрещалось. Самым чистым и светлым богам, Гелиосу и Селене, должны быть принесены жертвы, и поэтому не позволено было женщинам мешаться в толпу, чтобы не произошло хотя бы и невольного осквернения жертв[153]. Одной только из всех женщин – жрице Селены, разрешалось присутствовать. Ею была Персинна, так как, по закону и обычаю, жречество Гелиоса принадлежало царю, а жречество Селены – царице. Должна была и Хариклея присутствовать при священнодействии, но не как зрительница, а как жертва, предназначенная Селене.

И вот неудержимый порыв охватил весь город. Не дожидаясь назначенного дня, с вечера стали переправляться через реку Астабору: одни – по мосту, другие – на сделанных из тростника лодках, которых множество качалось повсюду у берега, позволяя живущим подальше от моста сокращать переправу через реку. Лодки эти очень быстроходны, благодаря тому материалу, из которого сделаны, но не подымают тяжести большей, чем два или три человека; ведь тростник разрезан надвое, и каждая половина образует суденышко.

Мероя, столица эфиопов, – треугольный остров, окруженный судоходными реками – Нилом, Астаборой и Асасобой[154]. Нил подходит к верхушке острова и раздваивается по обе стороны, а другие две реки протекают и с той и с другой стороны рядом с ним; затем соединяются, впадая в единый Нил и теряя при этом свое течение и название. Размерами Мероя очень велика, остров ухитряется быть как бы целым материком – три тысячи в длину, ширина же измеряется тысячью стадиев;[155] Мероя – питательница огромнейших животных: среди многих других также и слонов. И деревья она прекрасно растит, лучше, чем в других местах. Кроме финиковых пальм необычайной высоты, с вкусными и сочными плодами, колосья ржи и ячменя там такого роста, что иной раз скрывают с головой и конного, и едущего на верблюде, а урожай они дают сам-триста. И тростник растет в стране такой, как было сказано.

Жители Мерой всю ночь напролет в разных местах переправлялись через реку. Наутро встретили они Гидаспа, принимая и прославляя его, как бога. Они вышли далеко вперед, а у самого священного поля предстали пред ним гимнософисты, которые протягивали ему правые руки и приветствовали поцелуями. После них – Персинна, в преддверии храма и внутри ограды. Простершись ниц, царь и царица почтили богов и совершили благодарственные молитвы за победу и спасение, а затем вышли за ограду и направились к месту всенародных жертвоприношений. Они воссели в заранее приготовленном на равнине шатре, который был раскинут на четырех, только что срезанных тростниках: каждый угол четырехугольного сооружения наподобие столба подпирал один стебель. Наверху эти тростники загибались сводом, соединялись с остальными, оплетались пальмовыми ветвями и образовывали кровлю.

А поблизости в другом шатре, на высоком основании, поставлены были кумиры местных богов и изображения героев: Мемнона, Персея и Андромеды, которых своими родоначальниками считают цари эфиопов.

Несколько ниже – так, чтобы божественные изображения помещались у них над головой, – на подмостках сели гимнософисты. Примыкая к ним, кольцом выстроилась фаланга тяжеловооруженных воинов, опиравшихся на прямо поставленные и тесно сомкнутые щиты; они оттесняли напиравший сзади народ и оставляли пространство посередине свободным для совершающих священное действо.