Люйши чуньцю (Весны и осени господина Люя) - Бувэй Люй Страница 15

Но было бы неправильно думать, что звукоряд, например, был темперирован человеком непосредственно, хотя это произошло не без его участия. Так, «во времена великих мудрецов, когда мир пришел к истинному закону, слияние ци неба и земли породило ветер. Когда солнце пришло в некое положение, луна придала этому ветру определенной высоты звук, как у колокола, и таким образом появились двенадцать тонов. Во второй луне зимы, в самый короткий день родился тон хуанчжун. В последний месяц зимы родился далюй, в первую луну весны — тайцу, во вторую — цзячжун, в последнюю — гусянь. В первую луну лета родился чжунлюй, во вторую, в самый длинный день — жуйбинь, в последнюю линьчжун. В первую луну осени родился ицзэ, во вторую луну — наньлюй, в третью — уи, а в первую луну зимы — инчжун. Когда фэнци неба и земли (ци ветра, порожденного небом и землей. — Г. Т.) в правильном соотношении, двенадцать тонов утверждены»[182].

Здесь создателями гармонического звукоряда выступили природные силы, и прежде всего одна из форм ци, однако произошло это, когда миропорядок не был ничем нарушен, музыка явилась выражением гармонии мира. «Все сущее появляется от великого единого, свершает превращения с инь и ян. Ростки приходят в движение; затвердевая и застывая, обретают конечную форму. Обретая конечную форму, они занимают собой определенное пространство, а у всякого пространства — определенный тон. Тон рождается из согласия, согласие — из упорядоченности. На этом основывались при установлении музыки первые цари»[183]. Именно поэтому, в конечном счете, музыка «рождается из меры, коренится в великом едином»[184].

Музыка в целом, как совокупность определенным образом упорядоченных и согласованных звуков, тоже представляет собой целостность, внутри которой все элементы взаимосвязаны и взаимообусловлены. Так, все тоны порождены «корнем» — тоном хуанчжун, а следовательно, по инварианту единого, музыкальный звукоряд также представляет собой образ единого, своего рода музыкальное «тело».

Поэтому нарушение упорядоченности в музыкальных тонах ведет к нарушению целостности музыкального «тела», воспринимается как нарушение равновесия. Упорядоченной музыке радуются, и в равной степени ею наслаждаются «правитель и подданный, отец и сын, стар и млад», и радость и наслаждение эти проистекают из уравновешенности; а «уравновешенность рождена дао»[185].

Поэтому с помощью музыки мудрец на царстве может дать представление о великом едином всему двойственному (отцу и сыну, старшему и младшему и т. д.). Ибо, как мы знаем, «единое повелевает, двойственное ему следует»[186]. По этой причине «мудрецы древности покидали двойственность, устремляясь к единому, и посему они способны были познать природу всего сущего. Посему тот, кто способен сделать правление единым, несет радость правителям и подданным, приводит к согласию далеких и близких, умиротворяет черноголовых, соединяет семьи. И тот, кто способен подчинять себя единому, избегает напасти, проживает свой век, сохраняет в целости свое тело. Способный же следовать единому в управлении государством, устраняет порочных, привлекает разумных, свершает великие преобразования. Способный по примеру единого править миром упорядочивает приход холода и жара, размеряет срок ветру и дождям. Посему мудрец знает лишь единое. Ибо, кто знает единое, просвещен; кто знаком лишь с двойственностью — безумен»[187].

Здесь, как мы видим, сверхзадача мудреца на общественном поприще выражается в том, что он должен и, благодаря своей силе, способен, пользуясь, в частности, таким средством, как музыка, в качестве образца гармоничного целого, привести в упорядоченное состояние весь мир, как он уже привел в упорядоченное состояние свое собственное тело. В случае, если ему удается справиться с этой задачей, он обретает статус истинно мудрого царя, достойного потомка своего предка — неба. «Небо порождает все живое, человек воспитывает и взращивает. Того, кто воспитает рожденное небом без ущерба для него, назову сыном неба»[188].

Как истинный сын неба, мудрец на царстве следует единому в помыслах о сохранении в полноте всего живого в мире вообще и своих подданных, как части мира, в частности; при этом он пользуется общедоступным средством — музыкой, давая своим подданным наглядный образец совершенства — гармонии, проистекающей из упорядоченности, уравновешенности всех тонов. Подданные благодаря своей цин наглядно (физически) убеждаются в том, что гармония прекрасна, так как, внимая гармонии, они испытывают чувство удовлетворения. Так, «цари древности всегда полагались на музыку как средство наставления»[189]. В свою очередь, истинно гармоничная, завершенная музыка возможна лишь в приведенном в состояние равновесия мире: «Когда мир пребывает в великом покое, все существа в умиротворении, все изменяется согласно высшему, тогда музыка достигает завершенности»[190].

Но музыка, конечно, есть идеальное средство приведения мира в гармоничное состояние. В реальной жизни мудрец пользуется аппаратом чиновников. Правда, и чиновничий аппарат сын неба теоретически строит как своего рода музыкальный инструмент: «Пять нот звучат в согласии, когда доля каждой точно известна. Ноты гун, чжи, шан, юй, цзюэ занимают каждая свое место, и все они звучат в унисон, не заглушая друг друга, так что среди них нет ни одной не отозвавшейся. При назначении чинов мудрый правитель действует по тому же принципу. Все чины у него расставлены по своим должностям и заняты своим делом по указаниям правителя. У правителя тогда нет повода для волнений. Когда таким образом управляют государством, государство процветает; когда таким образом готовятся к беде, ей неоткуда прийти»[191].

Кстати говоря, в последнем случае мудрец берет за образец «квадратное дао», тогда как в случае с двенадцатью тонами, каждый из которых соответствует одной из лун года, он придерживается принципа «круглого дао» неба. Объясняется эта несообразность, вероятно, тем, что пять нот связаны главным образом с пятью стихиями, а двенадцать тональностей — с четырьмя временами года, т. е. первые — с пространством, а вторые — со временем. Так или иначе, мудрец выполняет основной завет «Послесловия» — подражает небу и земле. Главным объектом подражания для него, как мы видели, является в конечном счете всегда великое единое, природа как целостность, поскольку же ему приходится обращаться к двойственному (небо-земля), он, конечно, отдает предпочтение старшему в системе ценностей началу — небу. Небо же проявляет свою силу дэ в ряду таких величин, как солнце, луна, четыре сезона, из которых для