Дочь Сугавара-но Такасуэ - Сарасина никки. Одинокая луна в Сарасина Страница 17

После шума и сутолоки отъезда я чувствовала себя точно потерянная, не зная, за что взяться. Теперь уже мне было ведомо, что путь их лежит не очень далеко, и я не тревожилась так, как это бывало прежде, поэтому когда вернулись провожавшие их люди и рассказали, что отъезд привлёк всеобщее внимание своей пышностью и что над отъезжавшими вспыхнул необыкновенно большой огонь «хитодама»[129], который поплыл в сторону столицы, я решила, что он имеет отношение к кому-то из свиты. Мысль о том, что это очень дурной знак, совершенно не приходила мне в голову.

Отныне у меня не было других забот, кроме той, чтобы поднять на ноги младших детей.

На следующий год в четвёртую луну муж вернулся, мы были вместе лето и осень. Двадцать пятого числа девятого месяца он заболел, а пятого числа десятого месяца его не стало. Я была как во сне, за всю мою жизнь я не переживала подобного. Вот оно, отражение в зеркале храма Хасэ, та тень, распростершаяся на полу в рыданиях! А отражение, что сулило радость, так и не сбылось. И отныне ему уже не суждено сбыться…

Двадцать третьего числа ночью дым погребения без следа растаял в облаках. Воспоминания о том, как тогда, осенью, я любовалась нарядным сыном, следовавшим в свите отца, мешались с нынешней картиной: в чёрном-чёрном одеянии, со скорбной траурной накидкой поверх, сын шёл за катафалком, плача и плача…

Не подберу, с чем сравнить моё состояние, но мне казалось, будто я заблудилась в снах, и как знать — может быть, покойный видел меня в этот момент?

Если бы с ранних лет я не влеклась душою лишь к бесполезным сочинениям и стихам, если бы с утра до вечера помнила о молитве, совершала обряды, возможно, мне не пришлось бы увидеть эти сны тщеты земной. Во время моего бдения в храме Хасэ было мне сказано: «Веточка сути из храма Инари», — эту веточку дали мне не зря. Надо было тут же, не откладывая, совершить паломничество в Инари — тогда, быть может, всё сложилось бы иначе! Многие годы толкователи разъясняли мне, что в моём сне слова: «Молись богине Аматэрасу!» — сулят будущность кормилицы высочайших особ, жизнь во дворце, покровительство императора и императрицы, однако ничего из этого не сбылось. Лишь печальное отражение в зеркале оправдалось в точности — и горько это, и досадно…

Видно, такой уж я родилась — никогда не получалось в жизни по-моему, ничего достойного я не сделала, а поток влечёт всё дальше…

Да, жизнь земная быстротечна и хрупка, но мы живём! Со страхом гляжу я вперёд — неужели и в том, ином мире всё будет не так, как грезится? Лишь одно даёт мне надежду — тринадцатого числа десятого месяца, на третий год Тэнки, я увидела во сне Будду Амида[130], стоящего в саду перед нашим домом. Он не был виден отчётливо, его словно отделяла от меня туманная пелена, и, лишь напрягая взор, можно было разглядеть, что Будда восседал на лотосовом троне, возвышающемся на три-четыре сяку от земли, а ростом он был около шести сяку. От него исходило золотое сияние, и одну длань он словно бы простирал ко мне, а другой делал магический жест. Для всех остальных он был невидим, я одна его лицезрела, и трепеща в благоговении, не смела придвинуться поближе к краю своей ширмы, чтобы лучше его разглядеть. Глас Будды возвестил: «Итак, ныне я возвращаюсь, а в следующий раз приду за тобой», — но лишь я одна могла внимать этим словам, другие люди их не слышали. Когда я это поняла, то очень удивилась и сразу же очнулась от сна — это было четырнадцатого числа. Этот сон один даёт мне веру в грядущее.

Мои племянники прежде жили в одном с нами доме[131], мы виделись с ними и утром, и вечером, но после тех печальных и скорбных событий они разъехались кто куда и совсем не показывались. Как-то в безлунный тёмный вечер мой племянник из Рокухара[132] вдруг навестил меня. Это было так необычно, что у меня вырвалось:

Ведь сегодня месяца нет,И темна сгущается ночьНад вершиной Покинутой Старухи,Над горою Обасутэ —Так зачем ты сюда пришел?»[133]

От дамы, с которой мы были очень дружны, после всего, что случилось, не пришло ни единой весточки.

Уж не подумала ли ты,Что в этом миреСреди живущих больше нет меня?Горюя, плача и терзаясь,Я всё еще живу…

В десятом месяце луна была необычайно яркой, а я, глядя на нее, плакала и плакала.

Беспросветно,Пасмурно в душе,Но и сердцу, ослеплённому слезами,Видится сиянье это —Лунный лик!

Прошли месяцы и годы, но стоит мне вернуться к тем дням, похожим на сон, как сердце приходит в смятение, в глазах темнеет, и всё, как было, отчётливо вспомнить я не могу и теперь.

Все разъехались, а в старой усадьбе осталась я одна, и в ночь, когда тоска и тревога не давали мне заснуть, я написала той, от которой давно не имела вестей:

Зарастает двор,С полынь-травыНекому росу отряхнуть.Люди не приходят сюда,Плачу в голос я, не стыдясь.

Она была монахиня и ответила:

Двор, полынью заросший —Это ведь мир людей,Загляни же, попробуй,В сад отринувших тщету —Только травы и травы!

Примечания

1

…в тех дальних краях, где «кончается дорога на Восток», и даже ещё дальше — «дорога на Восток» (буквально «дорога в край Адзума», как называли восточные провинции) вела из столицы Хэйан в провинцию Хитати, а провинция Кадзуса, в которой прошли детские годы героини, расположена южнее Хитати, на территории современной префектуры Тиба. В тексте использована цитата из стихотворения Ки-но Томонори (IX в.)

(«Кокинрокудзё», т.5)

2

…женщины пересказывали отрывки из того или иного романа «моногатари», например о принце Гэндзи — словом «моногатари» в Японии X–XII вв. обозначали всю совокупность жанров художественной прозы, мы используем в переводе европейский термин «роман», имея в виду его употребление в смысле «беллетристика», «женское светское чтение». Принц Гэндзи является главным героем «Гэндзи моногатари», шедевра японской классической литературы, созданного в XI в. придворной дамой Мурасаки Сикибу.

3

…для меня вырезали будду Якуси — Якуси-нёрай (санскр. Bhechadjaguru) считался буддой, исцеляющим болезни и помогающим людям в земной жизни.

4

Третьего числа девятого месяца мы совершили «выход из ворот» и поселились пока что в Иматати. — Автор дневника отправилась со своим отцом в столицу в 1020 г., когда закончился срок его службы в провинции Кадзуса, число указано по лунному календарю. Церемония «выхода из ворот» совершалась в соответствии с представлениями о счастливом для начала путешествия времени и направлении. Нередко прежде, чем действительно двинуться в путь, выжидали во временном пристанище оптимального момента для начала путешествия. Среди японских комментаторов «Сарасина никки» существует мнение, что слово «иматати» в тексте может являться не топонимом, а обозначением такого временного пристанища.

5

…мы пересекли границу своего края и остановились в местности Икада провинции Симоса. — Соседняя с провинцией Кадзуса провинция Симоса располагалась на севере нынешней префектуры Тиба. Топоним Икада не идентифицирован.

6

В старину жил. в краю Симоса некий Хозяин Мано. — Одно из неясных мест в тексте, возможно, «Мано» это имя человека, но иногда слово отождествляют с топонимом Хамано.