«Планы сражающихся царств» (исследование и переводы) - Ким Васильевич Васильев Страница 17

он предстает прежде всего как историческое сочинение. Одно из таких сообщений принадлежит Сыма Цяню, предложившему свою версию истории его создания: «Цзо Цю-мин, благородный из царства Лу, испугался, что у учеников и последователей [Кун-цзы] основы [мировоззрения] станут несходными, что [каждый] будет следовать своим устремлениям, что исчезнет истинный смысл [учения Кун-цзы]. По этой причине он, следуя ши цзи, [собранным] Кун-цзы, подробно обсудил его высказывания и создал "Чуньцю господина Цзо" ("Цзо ши чуньцю")»[213]. Общепризнано, что за «Чуньцю господина Цзо» здесь скрывается то же сочинение, которое впоследствии стали именовать «Цзо чжуанем». Следовательно, первоначально в названии этого сочинения отсутствовали какие-либо указания на его зависимость от конфуциевой «Чуньцю».

К аналогичным выводам заставляет прийти содержание двух нижеприведенных фраз, заимствованных нами из других разделов труда Сыма Цяня: «В 26-й год [правления] чжоуского Сян-вана прибавили три дополнительных месяца, а чуньцю осудила это»[214]; «Прочитав древний текст чуньцю, я узнал, что [царство] Юй, расположенное между срединными владениями, и Гоу-у, расположенное среди цзиньских [варваров] мань, были связаны братскими узами»[215]. В обоих случаях Сыма Цянь, ссылаясь на безлично-обобщенную чуньцю, как бы символизировавшую восточночжоуский исторический источник вообще, имел в виду, как многократно уже отмечали и старые комментаторы и современные исследователи, факты и утверждения, представленные ныне в тексте «Цзо чжуаня»[216].

Одна из самых характерных особенностей «Цзо чжуаня», резко отделяющая его изложение от изложения хроники, положенной в основу «Чуньцю», — это обилие прямой речи. Если повествовательная часть «Цзо чжуаня» дает ясное описание внешнего хода событий, то в речах содержится ключ к уразумению их внутренней истории. Как правило, в «Цзо чжуане» через речи открывается субъективный мир действующих лиц летописи, в них они выражают свои намерения и побудительные причины своих поступков.

Каковы же истоки того пристрастия, которое историографы периода Чжаньго питали к прямой речи? Очевидно, не последнюю роль здесь играла зависимость от традиций и приемов исторического фольклора. Но был более важный, на наш взгляд, исток, о котором свидетельствуют весьма выразительные материалы древних эпиграфических и нарративных памятников. Мы имеем в виду то влияние, которое оказывали на историографов некоторые стилевые особенности ранней документальной прозы, а также высокая культура посольской, воинской и других типов устной речи, характерная для позднечжоуского времени.

Как известно, приказы и установления первых чжоуских правителей, нанесенные различными способами на поверхность бронзовых ритуальных сосудов, составлялись придворными писцами в форме речей, обращенных к владельцу сосуда и всем читателям надписи[217]. Распространенность подобных документальных текстов, содержание которых, по-видимому, имитировало речи, произносившиеся во время торжественного вручения инвеституры и в других официальных случаях, указывает на то, что речь издревле считалась важнейшим элементом государственного ритуала и политической жизни. В связи с этим особый интерес представляют сообщения источников о том, что в чжоуское время существовало обыкновение записывать содержание устных выступлений. Если верить дошедшим до нас преданиям, то этот обычай был известен уже во времена первых ванов из дома Чжоу.

В источниках периода Восточного Чжоу появляются уже вполне достоверные упоминания о практике письменной фиксации устных выступлений[218]. В составленной Сыма Цянем биографии Мэнчан-цзюня, циского сановника, жившего на грани IV-III вв. до н. э., сказано: «Когда Мэнчан-цзюнь (т. е. Тянь Вэнь. — К. В.) готовился принять гостя для беседы, то за ширмами обычно располагался сопровождавший его ши. [Он] записывал суть беседы между господином и гостем»[219]. В текстах памятников, сложившихся в V-III вв. до н. э., можно найти еще целый ряд упоминаний о том, как ученики записывали слова своих наставников[220], как придворные писцы записывали понравившиеся правителям высказывания советников[221].

К периоду Восточного Чжоу относятся сообщения источников о появлении при дворах ряда правителей особой категории высших сановников, которые, будучи знатоками государственного красноречия, подготавливали официальные выступления своих коллег. Весьма показательные сведения о том, каким важным моментом подготовки дипломатических акций в царстве Чжэн было составление посольских речей, содержатся в следующем отрывке из «Цзо чжуаня»: «[Одной из сторон] государственной деятельности Цзы-чаня был отбор и использование [людей], наделенных способностями. Фэн Цзянь-цзы мог принимать решения по поводу важнейших дел. Цзы-дашу был красив и образован. Гунсунь Хуй обладал способностью знать обо всем, что делалось в соседних владениях, а также мог определять родовые и фамильные прозвища тамошних сановников, последовательность занимаемых ими постов, степень их знатности, их способности и отрицательные свойства[222], кроме того, он был искусен в составлении речей и распоряжений. Би Чэнь был способным советником, он добивался успеха, когда не город, а открытое поле становилось ареной [осуществления] его замыслов. Когда в царстве Чжэн намеревались войти в какие-либо сношения с местными владетелями, Цзы-чань справлялся у Цзы-юя о том, что происходит в соседних царствах, и поручал ему составить речи и распоряжения. Би Чэня он посылал в колеснице в поле и повелевал ему поразмыслить, подходят или нет [эти речи и распоряжения для данного случая]. Сообщив об этом Фэн Цзянь-цзы, он поручал ему [подготовить] окончательное решение. После этого [все] передавалось Цзы-дашу, обязанностью которого было дать ход [делу] и ответствовать гостю (т. е. послу из другого царства)»[223]. Описываемые здесь специальная подготовка и обсуждение содержания речей, предварявшие произнесение их перед послами соседнего государства, свидетельствуют о том, что речи имели большое политическое значение и оказывали на события достаточно заметное влияние.

Таким образом, из вышеприведенных материалов с очевидностью следует, во-первых, что в позднечжоуское время произнесенные в официальной обстановке речи приравнивались к важным государственным документам, во-вторых, что для тогдашних историографов речи, как и события, должны были в равной мере иметь значение фактов, с которыми необходимо считаться. Данные обстоятельства, очевидно, и породили у позднечжоуских авторов стремление собирать нанесенные на бамбуковые дощечки записи содержания устных выступлений, а также разного рода сведения о них, передававшиеся в устной традиции. Они же, по-видимому, привели к тому, что описание внутренних факторов, определявших, по мнению создателей «Цзо чжуаня», эволюцию междуцарских отношений и развитие политической ситуации внутри царств, было осуществлено с помощью интерполирования речей в текст развернутых исторических повествований.

Если вспомнить приведенные выше слова Сыма Цяня о том, что ши фиксировали суть речей и бесед, то станет очевидным, что в распоряжении позднечжоуских авторов первоначально были лишь контуры устных выступлений. В то же время все сколько-нибудь значительные образцы государственного красноречия, представленные в «Цзо чжуане», обладают весьма богатым, многоплановым содержанием и часто напоминают скорее публицистические трактаты на политические темы, чем речи, предназначенные для произнесения.

Очевидно, литературная судьба речи в позднечжоуское время мало зависела от «произнесенного» оригинала,