Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков Страница 2

В средневековой арабской поэзии история изображалась нередко как цепь жестко связанных звеньев. Воспользовавшись этим традиционным поэтическим образом, можно сказать, что сама арабская поэзия средних веков — необходимое звено в исторической цепи всей человеческой культуры. Золотое звено.

Камиль Яшен

ДРЕВНЯЯ ПОЭЗИЯ

V век — середина VII века

Аль-Мухальхиль

{1}

Слепят воспоминанья, как песок,Болят глаза, струится слез поток,

Мне кажется, что ночь века продлитсяИ что лучи не озарят восток.

Всю эту ночь глядел я на Стожары,Потом их блеск на западе поблек.

Вслед каравану я глядел с тоскою,Покуда мрак его не заволок.

Я плачу, а созвездья всё восходят,Как будто небосвод не так высок.

Уж лучше б я погиб, а ты бы в битвуПовел дружину, обнажив клинок.

Я звал тебя, Кулейб, — ты не ответил,Пустынный мир ответить мне не мог.

Откликнись, брат! Все племена Низара{2}Осиротели и клянут свой рок.

Даю обет: все блага я отрину,Покину ближних, стану одинок,

Ни женщины я не коснусь, ни кубка,Надев тряпье, уйду я в мир тревог,

С кольчугой не расстанусь я, покудаНад миром ночь и мрак еще глубок.

Оружья не сложу, пока не сгниетВсё племя бакр, тому свидетель бог!

Кулейб! С тех пор как ты оставил мир земной,В нем смысла больше нет, в покинутом тобой!

Кулейб! Какой храбрец и щедрый благодетельТеперь навеки спит под каменной плитой?

Истошный слыша плач, сказал я: «Поглядите,Рассыпалась гора, трясина под пятой!

Кто доблести его сочтет, скажите, люди?Он мудрость сочетал с суровой прямотой,

Он для гостей своих верблюдиц резал жирных,Он стадо целое дарил друзьям порой,

Он вел отряд в набег, и сотрясали землюКопыта скакунов, летящих вдаль стрелой,

За ним шли всадники, бросающие копьяЛишь для того, чтоб враг обрел навек покой».

Здесь отвага и мудрость почили в могиле.Гордость рода араким, тебя погубили

Люди племени зухль. Как печаль утолить?Зухль и кайс{3}, чтоб вы сгинули, вымерли, сгнили

В нас пылает огонь. Ветер, ветер, несиЭти искры, чтоб недругов испепелили!

Перемирью конец. Не воскреснет Кулейб —Значит, меч нам судья, меч, рожденный в горниле.

Перемирью конец. Не воскреснет Кулейб —Ваших вдов и сирот защитить вы не в силе.

Перемирью конец. Горе вам и позор!Вас несчетные беды уже обступили.

В Беку вызвал Джузейма вождей на совет,Ибо Хинд вероломно его известила,

Что согласна покорной супругою стать,И сама во владенья свои пригласила.

Из вождей лишь Касыр заподозрил обман,Но собранье старейшин иначе решило,

И сгубила Джузейму коварная Хинд,—Часто злобой удары наносятся с тыла.

На кобыле Джузеймы гонец прискакал,Так впервые без шейха вернулась кобыла!

Убедился Джузейма в предательстве Хинд,Когда лезвие жилы ему обнажило.

А Касыр убоялся возможной хулы,И, решив, что бесчестье страшней, чем могила,

Нос себе он отрезал, пожертвовал тем,Чем природа с рожденья его наделила.

Изувеченный прибыл к владычице Хинд,О возмездье моля, причитая уныло,

И добился доверия мнимый беглец,Хинд Касыра приветила и приютила,

Он с дарами в обратный отправился путь,Только ненависть в сердце его не остыла.

И вернулся он к Хинд, и привел караван,Тайно в крепость проникла несметная сила.

Храбрый Амр у подземного выхода встал,Хинд бежала, засада ей путь преградила,

Амр злосчастную встретил мечом родовым,Вмиг от шеи ей голову сталь отделила.

Так исполнилось предначертанье судьбы,Все в руках у нее — люди, земли, светила,

Только избранным срок продлевает судьба,Но бессмертья еще никому не дарила.

Как бы ни был силен и богат человек,Все исчезнет: богатство, и слава, и сила.

Аш-Шанфара

{4}

В дорогу, сородичи! Вьючьте верблюдов своих.Я вам не попутчик, мы чужды душой и делами.Спускается ночь. Я своею дорогой уйду.Восходит луна, и звенят скакуны удилами.Клянусь головой, благородное сердце найдетприбежище в мире вдали от жестоких обид,Клянусь головою, искатель ты или беглец —надежный приют за горами найдешь, за долами.Я с вами родство расторгаю, теперь я сроднипятнистым пантерам, гривастым гиенам, волкам,Их верность и стойкость проверил в открытом боюгонимый законом людей и отвергнутый вами.Я сдержан в застолье, я к пище тянусь не спеша,в то время как алчные мясо хватают, грызут,Но звери пустынь мне уступят в отваге, когдая меч обнажаю, свой путь устилаю телами.Нет, я не бахвалюсь, испытана доблесть моя,кто хочет быть лучшим, тот подлости должен бежать,Теперь мне заменят коварных собратьев моихтри друга, которые ближних родней и желанней:Горящее сердце, свистящий сверкающий мечи длинный мой лук, желтоватый и гладкий от рук,Украшенный кистью и перевязью ременной,упругий, звенящий, покорный уверенной длани.Когда тетива запускает в пространство стрелу,он стонет, как лань, чей детеныш в пустыне пропал.He стану гонять я верблюдиц на пастбище в зной,когда их детеныши тянутся к вымени ртами.Не стану держаться за бабий подол, как дурак,который во всем доверяет советам жены.Не стану, как страус, пугливо к земле припадать,всем телом дрожа и пытаясь укрыться крылами.Я знаю, что лень не добро нам приносит, а зло,беспечность страшна — неприятель врасплох застает,Не стану, как щеголь, весь день себе брови сурьмить,весь день умащать свою плоть дорогими масламиИ мрака не стану пугаться, когда мой верблюдсобьется с дороги в песках и, чего-то страшась,Припустит бегом по холмам, по кремнистой тропе,зажмурив глаза, высекая копытами пламя.Неделю могу я прожить без еды и питья,мне голод не страшен и думать не стану о нем,Никто не посмеет мне дать подаянье в пути,глодать буду камни и в землю вгрызаться зубами.Склонись я к бесчестью, теперь бы я вволю имеледы и питья, я сидел бы на званом пиру,Но гордое сердце бежит от соблазна и лжи,бежит от позора, в пустыню бежит от желаний.Я пояс потуже на брюхе своем затянул,как ткач искушенный — на кроснах упругую нить,Чуть свет я скачу, словно серый поджарый бирюк,по зыбким пескам, по следам ускользающей лани,—Чуть свет он, голодный, проносится ветру вдогонвдоль узких ущелий и необозримых равнин,Он воет, почуя добычу, и тут же в ответсобратья его в тишине отзываются ранней.Сутулые спины и морды седые снуют,как быстрые стрелы в азартных руках игрока,{5}Волнуется стая, как рой растревоженных пчел,когда разоряют их дом на зеленом кургане.Оскалены зубы, отверстые пасти зверейзловеще зияют, подобно расщепу в бревне,Вожак завывает, и прочие вторят ему,и вой тот печален, как загнанной серны рыданье.Вожак умолкает, и стая свой плач прервала,и сгрудились волки, подобно толпе горемык.Что толку скулить? Лишь терпенье поможет в беде.И стая умчалась, оставив следы на бархане.Томимые жаждой, летят куропатки к воде,всю ночь кочевали они, выбиваясь из сил,Мы вместе отправились в путь, я совсем не спешил,а птицы садились и переводили дыханье,Я вижу, кружатся они над запрудой речной,садятся, а я свою жажду давно утолил,Они гомонят, словно несколько разных племен,сойдясь к водопою, в едином сливаются стане,Как будто по разным дорогам из жарких песковпригнали сюда из различных становищ стада.И вот уже птицы как дальний большой караван,покинули берег и в утреннем тонут тумане.Я наземь ложусь, я спиною прижался к земле,костлявой спиной, где под кожей торчат позвонки,Рука под затылком, как связка игральных костей,легла голова на суставы, на острые грани.За мною охотятся злоба, предательство, месть,ведут они спор, чьей добычею должен я стать,Во сне окружают, пытаясь врасплох захватить,в пути стерегут, предвкушая победу заране.Сильней лихорадки терзают заботы меня,ни дня не дают мне покоя, идут по пятам,Я их отгоняю, но вновь нападают они,от них ни в песках не укрыться и ни за горами.Ты видишь, я гол и разут, я сегодня похожна ящерку жалкую под беспощадным лучом,Терпенье, как плащ, на бестрепетном сердце моем,ступаю по зною обутыми в стойкость ногами.Живу то в нужде, то в достатке. Бывает богатлишь тот, кто пронырлив и благоразумен в делах.Нужды не страшусь я, случайной наживе не рад,спущу все дотла, — что грустить о потерянном хламе?Страстями не сломлена невозмутимость моя,никто в суесловье не может меня упрекнуть.Ненастною ночью, когда зверолов для костраломает и стрелы и лук, чтобы выкормить пламя,Я шел по безлюдным равнинам под всхлипы дождя,сквозь ветер и холод, сквозь плотную черную тьму,Я крался к становищам, множил я вдов и сироти снова бесшумными в ночь возвращался шагами.Чуть свет в Гумейса{6} толковали одни обо мне,другие твердили, что выли собаки во тьме,Что это, быть может, шакал приходил или волк,быть может, гиена гуляла в песках за шатрами,Что псы успокоились и что, видать по всему,какая-то птица во сне потревожила их.А может быть, это был джинн? Ну какой человекследов не оставит своих, пробираясь песками?Нередко в полуденный зной, когда воздух дрожит,плывет паутина и змеи ныряют в песок,Под яростным солнцем шагал я с открытым лицом,тряпье, лоскуты полосатой заношенной тканиНакинув на плечи. А ветер горячий трепалотросшие космы волос непокрытых моих,Немытых, нечесаных, неумащенных волос,которые слиплись и жесткими сбились комками.Немало пустынь, беспредельных и гладких, как щит,своими ногами прилежными я пересек,Взобравшись на кручу, с вершины скалистой горыя даль озирал, неподвижный, немой, словно камень.И рыжие козы, как девушки в длинных плащах,бродили вокруг, беззаботно щипали траву,Под вечер они подходили без страха ко мне,как будто я их предводитель с кривыми рогами.

Тааббата Шарран