Эпосы, легенды и сказания - Самак-айяр, или Деяния и подвиги красы айяров Самака Страница 2

Хаман-везир и его свита выступили из города, а за ними следом – сорок украшенных самоцветами носилок-паланкинов, а по бокам – двести белокожих рабов и сто невольниц. Как только встретили они Гольнар, тотчас усадили ее в паланкин и понесли в город с такими заботами и почетом, что и описать невозможно. Девушку отвезли в личный шахский дворец, где размещались женщины, а Шерван вместе с Хаманом поехали в шахское присутствие. Шерван, увидев шаха, поцеловал перед ним землю, передал привет от шаха Сэмарега и попросил от его имени извинения. Марзбан похвалил его речь, обласкал его, усадил на почетное место и обо всем с ним побеседовал. Тут Шерван подал знак, во дворец доставили царские дары, он преподнес их шаху, а сам сказал:

– О великий шах, я приехал как доверенный шаха Сэмарега, чтобы вручить тебе его дочь. И хотя брак ее с тобой уже заключен, давайте снова заключим его в присутствии девушки. Ведь для того меня сюда и прислали.

– Ты правильно говоришь, – согласился Марзбан-шах, – завтра мы так и сделаем. Сегодня-то уж время позднее, а ты только с дороги, так что отдохни пока.

Шерван отдал поклон и пошел отдыхать. Тем временем Хаман-везир созвал кадиев и мудрецов, потом он прислал человека за Шерваном, и они снова заключили брачный договор. Гольнар выдали за Марзбан-шаха, многих богатырей из знатных и из простых наделили подарками и на радостях пировали целую неделю, пока Гольнар отдыхала от дорожных тягот.

Потом взялись за дело машатэ, показали свое искусство – украсили и разубрали Гольнар, и подошел черед брачной ночи. Марзбан-шах с Шерван-везиром и Хаман-везиром вошли в брачный покой, а Гольнар лицо руками закрывает, стесняется. Тут машатэ подбежали, руки ей прочь отвели, шах взглянул на нее – и она ему полюбилась. Тогда Шерван-везир, как по обычаю полагалось, вложил руку Гольнар в руку шаха – вручил, значит, их друг другу. Шерван и Хаман за дверь вышли, а Марзбан-шах в благословенный час познал жену. И предначертал всевышний, чтобы она в ту же ночь понесла от шаха, но только они этого еще не знали.

На другой день Марзбан-шах сел на трон, воины-богатыри собрались в царское присутствие. Шах всех одарил почетным платьем, а Шерван-везиру пожаловал особенно богатую одежду. Шерван надел на себя подарок, а сам говорит:

– Великий шах, отдай повеление, чтобы мне возвращаться. Шах Сэмарег мне больше ничего не приказывал. Хотя, конечно, вы меня тут привечаете и мне у вас очень нравится, но все же надо ехать – по той причине, что на мне управление делами шаха Сэмарега.

Тогда Марзбан-шах приказал приготовить в подарок шаху Сэмарегу богатое платье и несметно добра, вручил все Шервану и сам провожал его целый фарсанг. Наконец Шерван остановился и сказал:

– Пора великому шаху назад возвращаться.

Марзбан-шах повернул коня и говорит:

– Передай отцу нашему привет и скажи, пусть присылает Фаррох-руза.

Шерван уехал, а Марзбан-шах вернулся в свой город и стал день и ночь суд творить, правосудие вершить. Два раза в неделю собирал царский двор, государственных советников, занимался делами, пока не миновало два месяца. У Гольнар уже появились приметы беременности: месячные у нее прекратились. Управительница женскими покоями известила шаха об этих признаках. Шах от такой радости открыл двери казны и роздал много добра дервишам. За этими делами прошли все девять месяцев, и вот однажды солнце взошло, и время Гольнар пришло – наступил срок родов. Доложили Марзбан-шаху. Он приказал позвать звездочетов и мудрецов, а на женскую половину велел принести большой золотой таз, поставить его подле роженицы, служанкам дать в руки по серебряной тросточке, чтобы они, как только ребенок родится, ударили этими палочками по тазу, дабы звездочеты, как заслышат этот звон, сразу определили бы гороскоп шахского сына. Так вот Гольнар и родила. А произвела она на свет мальчика, писаного красавца. Звездочеты занялись гороскопом, а там и кормилица подоспела, спеленала младенца и пошла показать шаху. В тот миг, когда поднесла она отцу луноликое дитятко, солнечный луч ударил Марзбан-шаху прямо в лицо, и он нарек сына Хоршид-шахом, что означает «Царь-Солнце». Поцеловал шах ребенка с любовью и опять передал кормилице. А сам приказал открыть двери царской казны и раздать щедрую милостыню. И еще велел объявить по городу, что ради такого счастья и радости на целый год отменяет во всем своем царстве подати. Город разукрасили, весь месяц шах положил гулять-веселиться и всему народу выставил угощение.

ГЛАВА ВТОРАЯ. О том, как рос царевич Хоршид-шах, как он жил-веселился, как увидел на охоте прекрасную дичь и что из этого вышло

Вернемся к рассказу о Шерван-везире. После того как Шерван уехал от Марзбан-шаха, он направился в Ирак, чтобы передать Сэмарегу многочисленные дары. Через положенное время прибыл он туда, все рассказал, вручил шаху добро и почетную одежду. Сэмарег надел присланное платье и порадовался, как все ладно получилось. И прошло так два месяца.

– Надо отослать в Халеб Фаррох-руза, – сказал Сэмарегу везир Шерван.

Всевышний господь судил так, что Фаррох-руз прибыл в Халеб ровно через неделю после рождения Хоршид-шаха. Весь город был празднично украшен, люди повсюду веселились, когда Фаррох-руза доставили к Марзбан-шаху. Ребенку только минуло два года. Шах с любовью взял обоих младенцев на руки, стал рассматривать. Хоршид-шах был младше, а в остальном дети оказались так похожи – не отличишь! Вот только Фаррох-руз уже разговаривал, а Хоршид-шах еще не говорил ни слова. Шах возблагодарил господа, а потом, поскольку Хоршид-шах был с кормилицей, передал ей обоих детей. Кормилицу ту звали Сэмен – «Жасмин», значит, – она-то и растила шахских деток.

Когда Хоршид-шаху исполнилось четыре года и он уже хорошо говорил, Марзбан-шах пригласил к сыну разных грамотеев, чтобы обучали его. День и ночь они трудились, а Хоршид-шах был такой понятливый да памятливый: что ему учитель один раз скажет, уж второй раз повторять не надобно. Но удивительно было другое: Фаррох-руз все то же самое твердит, да не так затверживает.

Настолько преуспел Хоршид-шах в науке и знании, что обучался у четырех мудрецов кряду. И письмо, и чтение, и все премудрости, какие только есть на свете, – все он постиг, усвоил все, что положено знать государям. Когда миновал ему десятый год, он любого знатока наук ну просто наземь повергал, всех превзошел! Тогда Марзбан-шах повелел доставить к нему искусных мастеров, чтобы те обучали его наследника рыцарским забавам: верховой езде и игре в чоуган, метанию колец и копий, стрельбе из лука, научили бы владеть палицей и арканом, бегать и кувыркаться, плавать и бороться, познакомили бы его с разными играми и шахматами, дабы он всем этим овладел.

Когда же исполнилось Хоршид-шаху четырнадцать лет [3], красота его белый свет затмевала: идет он, бывало, на базар, а сто тысяч народу, кто с крыши, кто из окошек, им любуется да расхваливает, так что Марзбан-шах даже стал опасаться, как бы не сглазили его, велел ему под покрывалом ходить.

Когда царевич достиг мастерства во всех науках, ему пришла охота изучать музыкальные инструменты, такие, как чанг и ре-баб, бубен и свирель, аджабруд и все остальные. Он стал просить отца:

– Отец, я хочу музыкальное искусство постичь!

А Марзбан-шах его очень любил, других детей у него не было, кроме дочки по имени Камар-мольк от той же жены, и не хотел он, чтобы сынок огорчался, поэтому ответил:

– Душа моя, ты ведь знаешь – учись, чему пожелаешь.

Хоршид-шах созвал музыкантов-искусников и начал обучение, пока не превзошел всего. А голос его походил на голос царя Давуда [4]. И при всем том он беспрестанно рассуждал о влюбленных, читал об их чувствах и приключениях, подшучивал над ними. Он постоянно повторял: «И как это человек вообще влюбляется?!»

Из-за этого царевич по прошествии времени стал известен по всему миру, а сам больше всего полюбил охоту. Раз в десять дней – а то раз в семь или в три дня – просил он отца отпустить его на охоту, ездил погулять на воле, а потом возвращался в город.

И вот однажды по воле божьей царевич предстал пред очи отца, приветствовал его как положено, а после того поклонился до земли и сказал:

– О государь-отец, не разрешишь ли ты мне поехать на охоту – погулять недельку по горам и лугам?

Отец заключил его в объятия, благословил и сказал:

– Душа моя, ты ведь сам знаешь, что разрешу!

Когда отец дал ему согласие, Хоршид-шах пошел во дворец к матери и сестре, стал снаряжаться на охоту. А Марзбан-шах приставил двух богатырей-удальцов, чтобы служили его сыну, и те с пятью тысячами всадников уж стояли у дверей.

И было Хоршид-шаху в ту пору семнадцать лет. Для охоты держал он много соколов, кречетов и ястребов, гепардов и гончих собак и прочих. Тут как раз приказал он их всех вывести, потребовал из кречатни напалечник и рукавицу соколиную. А сокол, которого спросил царевич, был белый, как камфара [5] – такой сокол раз в сто лет родится. Царевич во время охоты с руки его не спускал, не расставался с ним прямо. Посадили царевичу на руку того сокола – а Фаррох-руз, брат его, тоже с ним собрался, – и отправились они на охоту, а за ними слуги и дружина. Всю дичь, что им в тот день повстречалась, настигли они и поразили, а когда наступил вечер, отослали добычу в город.