Нидзё - Непрошеная повесть Страница 23

— Я уже решил было отринуть все узы любви и долга и вступить на путь Будды, — говорил он, — но покойный дайнагон, твой отец, так тревожился о тебе, так просил не оставить тебя заботой… И я подумал, что с тобой будет, если я тоже уйду от мира? Вот они, цепи, которыми человек прикован к этому миру…

«Он прав в своем желании постричься… Ведь я тоже приняла такое же решение… Так зачем бы теперь уговаривать его остаться в миру?» — подумала я, и мне стало так скорбно при мысли, что придется с ним разлучиться, что ни единого сухого местечка не осталось на рукавах моего тонкого одеяния.

— Как только я разрешусь от бремени, я сразу уйду от мира, затворюсь где-нибудь в глуши гор… — сказала я. — И вы тоже, стало быть, решили принять постриг? — спросила я, растроганная до глубины души. Так мы беседовали, открыв друг другу все, что было на сердце.

— А письмо настоятеля… Я видел его… Ужасно! — сказал Дзэнсёдзи. — Конечно, моей вины тут нет, но мне стало страшно… И вот не прошло много времени, как видишь, что случилось и с тобой, и со мной… И впрямь думается — это проклятие настоятеля! Знаешь, когда ты исчезла и государь разыскивал тебя повсюду, где только можно, как раз в это время настоятель приехал во дворец. Он уже возвращался к себе в обитель, когда встретил меня у главных ворот. «Правда ли, что толкуют о Нидзё?» — спросил он. «Да, никто не знает, куда она скрылась», — ответил я, и тут настоятель — уж не знаю, что было у него при этом на уме, — остановился, некоторое время молчал, закрыв лицо веером, чтобы скрыть слезы, а потом произнес: «В Трех мирах [71] не обрящете вы покоя, в пещь огненную они для вас обратятся…» — и при этом он казался таким несчастным, таким убитым… Никаких слов не хватит, чтобы передать его состояние! Представляю себе, что творилось в его душе, когда, вернувшись в обитель, он обратился с молитвой к Будде!

Так говорил Дзэнсёдзи, а я, слушая его, снова вспомнила, как сияла луна в ту ночь, когда настоятель написал мне:

…но печально струитс предрассветных небес сияньеясный месяц осенней ночи… -

и раскаивалась — зачем я была тогда так упряма и непреклонна, зачем сказала ему такие жестокие слова? — и слезы увлажнили мои рукава.

Уже стало светать, и дайнагон, опасаясь людской молвы, поспешил с отъездом, шутливо сказав: «Возвращаюсь, совсем как будто после любовной встречи!» — но тут же, переменив тон, добавил: «Когда станешь монахиней, вспоминай очарование этой ночи и грусть утреннего прощания!»

В скорбный час позабыв,что на свете лишь непостоянство -наш извечный удел,я от боли душевной плачу,увлажняя рукав слезами!…

— Поистине, так уж повелось, что жизнь в миру полна горя… Мы знаем это, и все-таки страдаем и плачем… — сказала я, — а когда приходится расставаться, как нынче, сердце прямо рвется от боли! — И на его стихи ответила тоже стихотворением:

Что с того, если скорбьсуждено в этом мире изведатьмногим, кроме тебя?Или нам и впредь со смиреньемпринимать подобные муки?!

Дайнагон Санэканэ Сайондзи — Акэбоно, Снежный Рассвет — сокрушаясь о моем исчезновении, на двадцать семь дней затворился для молитвы в храме Касуга. На одиннадцатые сутки он увидел меня во сне как живую, перед вторым павильоном храма, и сразу же поспешил домой. По дороге, кажется где-то у Рощи Глициний, ему повстречался слуга моего дяди Дзэнсёдзи с ларцом для писем в руках, и дайнагон, словно ему подсказывал какой-то внутренний голос, сам обратился к этому слуге, не прибегая к посредничеству своих провожатых:

— Ты идешь из монастыря Дайго? Когда состоится пострижение госпожи Нидзё? День уже назначен?

Слуга, решив, что говорившему все известно, со спокойной душой ответил:

— Вчера вечером ее навещал дайнагон Дзэнсёдзи, и я только что отнес ей его послание. Мне неизвестно, когда именно состоится пострижение госпожи Нидзё, но когда бы это ни случилось, обряд обязательно состоится, это я знаю точно!

«Стало быть, она здесь!» — обрадовался Снежный Рассвет, велел спешиться сопровождавшему его слуге и тут же отправил его коня в дар храму Касуга в благодарность за полученное во сне откровение, а сам, чтобы не давать пищу толкам и пересудам, остановился в Верхнем храме Дайго, в келье у знакомого монаха.

Ничего об этом не ведая, я сидела на крытой веранде и, любуясь летней зеленью, слушала рассказ настоятельницы о святом учителе Дзэндо, как вдруг, поближе к вечеру, без всяких предупреждений, кто-то поднялся на веранду. Я подумала, что это кто-нибудь из монахинь, но шуршанье шелковых одеяний напомнило мне шелест придворной одежды, я оглянулась, а этот человек, чуть приоткрыв раздвижную перегородку, сказал:

— Как ты ни пряталась, божий промысел помог мне найти тебя, — и я увидела, что то был Снежный Рассвет.

«Как он сумел отыскать меня?» — учащенно забилось сердце, но было уже поздно. Я сказала только:

— Жизнь в миру мне постыла, вот я и решилась покинуть дворец, но зла ни на кого не держу… — и вышла к нему.

Как всегда, он говорил мне слова любви, — и откуда только они у него брались? — и, по правде сказать, я внимала им с тайной грустью, но коль скоро я твердо решилась следовать путем Будды, то вернуться во дворец… — нет, этого мне не хотелось. Но в то же время кто еще пожалел бы меня в моем теперешнем положении, кто стал бы разыскивать, навещать?

— Ведь государь не охладел к тебе… — сказал он. — Мыслимое ли дело из-за старческих выходок Хёбукё решиться на подобный поступок? Хоть на этот раз послушайся государя, вернись во дворец! — уговаривал он меня, проведя со мной весь следующий день.

Отсюда он послал письмо дайнагону Дзэнсёдзи. «Как ни скрывалась госпожа Нидзё, я все-таки разыскал ее, — писал он. — Хотелось бы повидаться с вами!» «Непременно!» — ответил Дзэнсёдзи и в тот же вечер опять приехал. Оба проговорили всю ночь, утешаясь за чаркой сакэ.

На рассвете, когда пришло время прощаться, Дзэнсёдзи сказал ему:

— На сей раз и впрямь, пожалуй, было бы лучше, если бы вы сообщили гЪсударю, где находится Нидзё… — На том и договорившись, оба уехали. А мне было так жаль расставаться с ними, что захотелось хотя бы проводить их в дорогу. Я вышла. Дайнагон Дзэнсёдзи был в шелковом охотничьем кафтане, узор ткани изображал цветы вьюнка, увившие изгородь. Во избежание пересудов и сплетен он уехал еще затемно. А Снежный Рассвет, в тонком, пропитанном ароматами кафтане, коричневатых тонов, вышел на веранду, когда в предутреннем небе еще ярко сиял заходящий месяц, и, пока его люди готовили карету, любезно приветствовал настоятельницу:

— Я очень рад, что случай привел меня познакомиться с вами!…

— В нашем убогом приюте, — отвечала ему настоятельница, — мы уповали лишь на явление Будды в наш смертный час, но благодаря неожиданному приезду госпожи Нидзё смогли удостоиться посещения такого знатного гостя, как вы… Это великая честь для нас!

— Да, в поисках госпожи Нидзё я обошел все горы и долы, но нигде ее не нашел… Тогда я решил просить помощи у бога горы Микаса, приехал в храм Касуга, и там она явилась мне в сновидении.

Я прислушивалась к их задушевной беседе, и мне вспомнилась «Повесть о Сумиёси» [72]. Снежный Рассвет показался мне похожим на военачальника Сумиёси… Меж тем, возвещая наступление утра, ударил колокол, как будто напоминая, что пришла пора расставаться, и он уехал. Я уловила, что, перед тем как сесть в карету, он что-то тихо про себя шепчет, и уговорила сказать. Это были стихи:

О печалях своихпозабыл я, но звон колокольныйвозвещает зарю -и летят напрасные пенив небеса, к луне предрассветной…

Он ушел. Я с грустью смотрела ему вслед.

К звону колоколовдобавляет печаль и уныньетусклый отблеск луны,осветивший нашу разлукуи проникший горечью в сердце…

День я провела, размышляя о том, что на пути к монашескому обету снова возникли передо мной помехи.

— Поистине, — сказала мне настоятельница, — господа давали вам правильные советы! До сих пор мы решительно отвечали всем посланцам государя, что вас здесь нет, но теперь я боюсь далее вас скрывать… Поезжайте вновь в Кобаяси!

Ее можно было понять; я попросила дядю Дзэнсёдзи прислать мне карету и уехала в Фусими, в усадьбу Кобаяси. День прошел без каких-либо происшествий. Госпожа Иё, кормилица моей матери, сказала:

— Чудеса, да и только!… Из дворца то и дело справлялись, нет ли здесь Нидзё… сам Киёнага не раз наведывался…

Я слушала ее речи, и мне казалось, что перед глазами встает образ настоятеля, сказавшего: «В Трех мирах не обрящете вы покоя, в пещь огненную они для вас обратятся!…» — и против воли в душе накипала горечь — отчего это в моей жизни все складывается так печально, так сложно? С неба, подернутого дымкой дождя, как это часто бывает весной, донесся ранний голос кукушки, живущей, верно, в роще на горе Отова, и я сложила стихотворение: