Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи. Книга 1 Страница 3

Но постепенно такое отчаяние овладело несчастной, что она едва не выпала из кареты.

— Ах, мы так и знали! — И дамы принялись хлопотать вокруг нее. Прибыл гонец из Дворца с вестью о том, что умершей присвоен Третий ранг,[15] и, когда особо присланный чиновник начал оглашать указ, новая печаль овладела собравшимися.

Видимо, жалея ушедшую, которую при жизни никогда не называли нёго, Государь рассудил: «Пусть хоть на одну ступень, да поднимется» — и решил повысить ее в ранге. Увы, даже это многие встретили с возмущением. Люди же, наделенные достаточной душевной тонкостью, вспоминали, какой редкостной красотой обладала ушедшая, как добра она была и мягкосердечна. Да на нее просто невозможно было сердиться! Право, не будь столь предосудительно велика благосклонность Государя, никто бы и не подумал относиться к ней с пренебрежением или неприязнью. Даже дамы, прислуживающие в высочайших покоях, и те тосковали, вспоминая ее милый нрав и чувствительное сердце. Похоже, что именно в таких обстоятельствах и было когда-то сказано: «Но вот — тебя нет, и сердце…» (1).

Унылой, однообразной чередой тянулись дни. Когда совершались поминальные службы, Государь посылал в дом покойного Адзэти-но дайнагона гонцов с соболезнованиями. Время шло, но не рассеивался мрак, воцарившийся в его душе. Государь перестал оставлять на ночь в своих покоях придворных дам, лишь денно и нощно лил горькие слезы. У приближенных его тоже ни на миг не просыхали рукава. Так, обильны были росы в ту осень…

Только во дворце Кокидэн,[16] дворце Щедрых наград, и теперь не прощали умершую: «И чем она так привязала к себе Государя? Ведь вот уж нет ее, а он все не может обрести покоя».

Глядя на старшего принца, Государь с тоской вспоминал о нежной прелести младшего и то и дело посылал доверенных прислужниц и кормилиц, дабы справиться о нем.

Как-то вечером, когда налетел пронизывающий поля ветер и внезапно похолодало, воспоминания нахлынули с такой силой, что Государь решил послать в дом ушедшей миясудокоро даму по прозванию госпожа Югэи. Была прекрасная лунная ночь. После того как посланница удалилась, Государь долго еще лежал у выхода на галерею, созерцая луну и предаваясь печальным раздумьям. Прежде в такие часы они любили музицировать вдвоем. Как нежно пели струны под ее пальцами! Самые случайные слова, слетавшие с ее уст, пленяли неповторимым изяществом: ах, она была так прекрасна, так непохожа на других… Как живая стояла она перед его взором, и все же это была даже не «явь, промелькнувшая в ночи…» (2). Когда госпожа Югэи, приблизившись к дому ушедшей, въехала во двор, ее поразило царившее кругом запустение. Как ни одиноко, по-вдовьи жила мать ушедшей, прежде ради дочери она всегда следила за порядком в доме и ей удавалось создавать хотя бы видимость благополучия… Теперь же, погрузившись во мрак отчаяния (3), она не поднималась с ложа, а травы в саду тянулись все выше, выше и, колеблемые пронизывающим поля ветром, придавали окружению бесконечно унылый вид. Лишь лунный свет проникал в дом, видно, «даже этот густой подмаренник ему путь преградить не мог» (4).

У южной стороны дома[17] гостью вывели из кареты, но ни она, ни несчастная мать долго не могли вымолвить ни слова.

— И без того горько мне, что задержалась в этом мире до сего дня, а теперь, когда высочайшая посланница изволила смахнуть росу с листьев полыни у моего дома, мне и вовсе стыдно… — говорит наконец мать и, не в силах сдержаться, плачет.

— Госпожа Найси-но сукэ[18] уже рассказывала Государю: «Придешь в дом ушедшей, и сердце разрывается от тоски, тяжко невыносимо». Увы, это правда, даже мне, неспособной проникнуть в душу вещей, трудно удержаться от слез… — отвечает госпожа Югэи и, немного помедлив, передает слова Государя: «Сначала мне казалось, уж не сон ли? Но, постепенно овладев собой, я понял, что пробуждения не будет, и мне стало еще тяжелее. И ведь рядом нет никого, кто мог бы разделить мое горе… Вот если бы вы приехали потихоньку во Дворец… Тревожусь и за дитя, мучительно сознавать, что приходится ему влачить дни среди росы слез… О, приезжайте скорее!» — Он не смог договорить, а ведь и заплакать было неловко: «Не подобает мне обнаруживать перед людьми свою слабость». — Ах, как больно было глядеть на него! Едва выслушав поручение, я поспешила к вам. — И она передала матери ушедшей письмо.

— Все померкло в глазах моих, но это милостивое послание — словно луч света… — говорит та и читает.

«Я ждал, что время хоть немного развеет мою печаль, но напрасно; проходят дни и луны, а в сердце все живет мучительная тоска. К милому сыну устремляю думы свои, удрученный тем, что не вместе лелеем его. Будем же видеть в нем память об ушедшей, и, прошу Вас, скорее приезжайте с ним во Дворец», — любезно писал Государь.

Ветер капли росыРазметал по Дворцовой равнине.[19]Шуму егоВнимаю, а думы в тревогеСтремятся к кустику хаги[20] —

такой песней заключалось высочайшее послание, но несчастная мать и дочитать не смогла.

— Теперь я поняла, сколь тяжким испытанием может быть долголетие, — говорит она. — Стыдно становится «при одной лишь мысли: что думают сосны из Такасаго?» (5). Тем более неуместно появляться мне теперь за Стокаменными стенами.[21] Как ни признательна я Государю за частые послания, все же решиться трудно… А дитя… Что у него на сердце? Наверное, только и мечтает о том, как бы поскорее оказаться во Дворце. Его желание понятно, но, увы, печально сознавать… Так и передайте потихоньку Государю. О, я понимаю, что оставаться в доме столь злосчастной особы ему тоже нельзя. Не к добру, да и слишком высоко его положение, чтобы жить в этом бедном жилище…

Мальчик тем временем лег почивать.

— Хотела я повидать маленького господина, чтобы подробно рассказать о нем во Дворце, но Государь ждет меня, да и поздно уже… — И госпожа Югэи спешит откланяться.

— О, как желала бы я поделиться с вами своими горестями, дабы хоть мимолетный просвет узреть во «мраке блужданий» (3), — говорит мать ушедшей. — Заходите ко мне просто так, без дела, чтобы мы могли побеседовать неторопливо. Все эти годы лишь с радостными и торжественными вестями наведывались вы сюда, и вот теперь — какому посланию одолжена я удовольствием видеть вас! Снова и снова думаю я о том, сколь горестна моя доля! А какие надежды подавала моя бедная дочь с самого рождения! Покойный Адзэти-но дайнагон до последнего своего часа все наставлял меня: «Непременно выполните мое заветное желание — отдайте дочь во Дворец. Не падайте духом и не теряйте надежды из-за того, что меня не будет рядом с вами». И хотя мне-то самой казалось, что становиться придворной дамой, не имея надежного покровителя, не так уж и почетно, скорее наоборот, все-таки, не желая нарушить его завета, отдала я ее во Дворец, и что же? Именно на ней остановился милостивый взор Государя, отчего сделалась она предметом беспрерывных оскорблений и грубостей со стороны остальных. О, она не жаловалась и продолжала жить во Дворце, однако все больше злобы скапливалось в сердцах ее соперниц, невзгоды сыпались на нее со всех сторон, и в конце концов бедняжка занемогла тяжкой болезнью, которая и пресекла ее жизнь. Потому-то я скорее с горечью думаю о великой благосклонности Государя. Но, ведь вы понимаете, причиной тому мое неразумное «сердце, блуждающее во мраке»… (3) — И, не сумев договорить, она задохнулась от слез.

Между тем настала глубокая ночь.

— Так же изволит думать и сам Государь. «Я прихожу в отчаяние, — говорит он, — при мысли, что столь короткий срок был отпущен нам и по моей вине. Право же, если бы я не предавался влечению чувств столь безоглядно, если бы не навлекал на себя неудовольствие окружающих необузданностью своих желаний… Мне казалось, что я никого ничем не обидел, я и не подозревал, что из-за нее многие чувствовали себя глубоко уязвленными. И вот я остался один, и сердце мое не может обрести покоя. Как жалок и смешон я, должно быть, в глазах людей. Хотел бы я знать, в чем причина этих несчастий? Что было с нами там, в предыдущей жизни?» — так повторяет он снова и снова, а слезы бегут по его щекам, — рассказывает госпожа Югэи.

Долго еще беседовали они, но вот, заплакав, гостья:

— Уже совсем поздно, надобно отнести Государю ответ, пока не рассвело, — сказала и заспешила обратно во Дворец.

Луна вот-вот скроется за краем гор, небо чистое и светлое, дует прохладный ветерок, стрекотание насекомых в траве вызывает невольные слезы… Право, трудно расстаться с этой обителью трав.

— Сверчок-колокольчикЗвенит и звенит не смолкаяВ этой долгой ночи.А из глаз моих слезыВсе льются и льются… —

произносит госпожа Югэи и никак не может сесть в карету.

— Звенят среди травСверчки так уныло.Зачем же Еще и росойТы наш сад окропила, спустившисьСюда из Обители туч?.[22]

Но я опять жалуюсь, простите… — отвечает через одну из своих прислужниц мать ушедшей.