Абу Мухаммед Али Ибн Хазм - Средневековая андалусская проза Страница 31

Я скажу еще:

Ты прежде на любовь скупилась, и я скорбел, многострадальный;Зато теперь перед разлукой как сладок твой привет прощальный!

Но ты расщедрилась некстати, меня ты поразила в сердце;От запоздалого привета еще печальнее печальный.

Это напомнило мне о том, что я пользовался некогда расположением одного из вазиров султана, во дни его знатности, и проявил он некоторую сдержанность, и оставил я его. Но прошли его дни, и окончилось его правление, и проявил он ко мне дружбу и братские чувства в доле немалой, и сказал я:

Со мною ты теперь приветлив, столь неприветливый когда-то,И сердце у тебя приязнью, оказывается, богато.

Твоя любезность бесполезна, когда понять не так уж трудно,Что в этом приступе приязни твое несчастье виновато.

Затем бывает разлука — приходит смерть, — и это уже конец, и нет тут надежды на возвращенье. Это беда постигающая, спину сокрушающая, это напасть судьбы и горе, и затмевает она мрак ночи. Она пресекает все мечты, уничтожает всякое желание и лишает надежды на встречу; тут бессильно слово и невозможно врачевание, и нет здесь уловки, кроме терпения, волей или неволей. Это самая великая беда, что постигает влюбленных, и нет для того, кого это поразило, ничего, кроме рыданий и плача, пока но погибнет он или это ему не наскучит. Вот язва, которую не бередят, боль, которая не проходит, и забота вечная. Об этом я говорю:

Нет, разлука — не утрата,В худшем случае — расплата.

Грех оплакивать нам солнцеПосле ясного заката.

Разве только из могилыНет на этот свет возврата.

И часто видели мы людей, с которыми это случилось. А про себя я расскажу тебе, что я один из тех, кого постигло это несчастье и к кому поспешила такая беда. Я больше всех любил и сильнее всех увлекался одной из невольниц, бывших у меня в прошлом, которую звали Нум. Это была мечта для желающего и предел красоты, удивительная внешностью, нравом и по согласию со мною: я был отцом ее невинности, и мы одинаково любили друг друга. Но поразила меня судьба, и похитили ее ночи и течение дней, и стала она третьей между прахом и камнями, и было мне в пору ее кончины меньше двадцати лет, а она уступала мне в годах. И я провел после нее семь месяцев без сна и отдыха, и не уставали течь мои слезы, и, клянусь Аллахом, не утешился я до сего времени. И если бы был принят выкуп, я бы, право, выкупил ее всем, что имею из наследственного и нажитого, и не пожалел бы часть моего тела, — тотчас же и охотно. Никогда не была жизнь мне после нее приятна, и я не забыл ее памяти и не сближался с другой женщиной, и любовь к ней стерла все, что было прежде, и сделала запретным все, что было после нее.

Вот часть того, что я про нее сказал:

Хоть порой встречаются звезды среди тех, кто носит браслеты,У возлюбленной и у солнца одинаковые приметы.

Потому-то сердце летает и спускается ненадолго,В упоительном воспаренье выполняя мои обеты.

А среди стихотворений, в которых я ее оплакивал, есть поэма, заключающая такие строки:

Словами я не насладился, которые мне в сердце дуют,Как будто над его узлами, неуловимые, колдуют,

Мечтами не повелевал я, небрежно ими забавляясь,И на меня мои мечтанья теперь, должно быть, негодуют.

Они меня клянутся бросить, хотя со мною неразлучны!Они мои друзья навеки и потому со мной враждуют.

И еще говорю я в поэме, с которой обращаюсь к моему двоюродному брату[50] Абу-ль-Мугире Абд аль-Ваххабу Ахмаду ибн Абд ар-Рахману, внуку Хазма ибн Галиба, отвечая ему:

Спроси́те следы кочевья, склоняясь над пепелищем:Где тот, кто в своих скитаньях пустыню сделал жилищем?

Исчезло теперь кочевье, как тайный помысел, скрыто;На голое место глядя, скитальцев мы тщетно ищем.

Люди не согласны насчет того, что тяжелее — разлука или разрыв. И то и другое — тягостное восхождение, красная смерть, черная беда и серый год, и всякий считает из этого ужасным то, что противоположно его природе.

Кто обладает душою гордой, любвеобильной, мягкой, доступной и устойчивой в обещании, для того ничто не сравнится с бедствием разлуки, так как она пришла намеренно и замыслили ее превратности рока умышленно. Поэтому не видит он, чем утешить свою душу, и, обращая думы свои к какой-нибудь мысли из мыслей, постоянно находит в ней оживление своей страсти, и возбуждает она печали, причиняя ему страдания и побуждая его плакать о друге. А разрыв — это вестник забвения и предтеча гибели любви.

Что же касается человека с душою томящейся, постоянно влекомой и обращающей взоры к любимой, беспокойной и переменчивой, то разрыв для него болезнь, влекущая гибель, а разлука — средство забвения и утешения. Я же считаю, что смерть легче разлуки, а разрыв навлекает одну горесть — и только, а если продлится он, то скорее всего вызовет усиление. Об этом я говорю:

Мне сказали: «Уезжай! Вот желанное решенье!Может быть, в чужих краях обретешь ты утешенье».

Я в ответ: «Меня никто не утешит, кроме смерти;Дважды в жизни яд меня не введет во искушенье.

Отдаление в любви хуже самой страшной казни;Если милой нет вблизи, остается сокрушенье.

Сердце — лакомая снедь, страсть — назойливая гостья;Ей не стану докучать, повторяя приглашенье».

Я видел людей, которые прибегали к разрыву с влюбленными и добивались его умышленно, боясь горечи дня разлуки, и страданий, и грусти, возникающей при расставанье. Такое поведение, хоть оно, по-моему, и не принадлежит к обычаям, угодным Аллаху, все же решительное доказательство того, что разлука тягостнее разрыва, — это ли не так, если среди людей есть такие, которые прибегают к разрыву, боясь разлуки? Я не нашел никого в мире, кто бы прибегал к разлуке, боясь разрыва, а людям свойственно всегда избирать более легкое и брать на себя менее значительное, и мы сказали, что это но относится к похвальным обычаям только потому, что поступающие так ускоряют беду, прежде чем она придет к ним. Ведь, может быть, того, чего они боятся, и не будет и, может быть, тот, кто ускоряет неприятное, не зная наверное, что ему суждено, ускоряет себе приговор.

Не избегай любви нарочно, поверь, дурное это средство;Друзей терять по доброй воле глупей, чем промотать наследство.

Живет богатый, словно бедный, напуган бедностью голодной,Которая с богатым рядом, так что грозит ее соседство.

Я вспоминаю, что у моего двоюродного брата Абу-ль-Мугиры есть стихи, где высказана мысль, что разлука тяжелее разрыва. Эти стихи из поэмы, с которой он обратился ко мне, когда ему было семнадцать лет или около этого. Вот они:

Неужто ты, друг, подвержен губительнейшему зуду?Скажи, куда торопиться медлительному верблюду?

Поистине, расставанье опасностью угрожает.Ты думаешь взять с собою любовь, как ты взял бы ссуду?

Лжецы говорят нередко: разрыв опасней разлуки,Но это злостная кривда. Не верь болтливому люду!

Не ведают они страсти, глубин ее знать не знают,Готовые уподобить любовь презренному блуду.

А для влюбленных разлука — дорога верная к смерти,И этой истины страшной вовек я сам не забуду,

У меня есть об этом длинная поэма, которая начинается так:

Мне восторг непревзойденный утро, вспыхнув, даровало;И, меня с тобою сблизив, счастье восторжествовало.

Редкий плод бесплодной почвы, первенец жены бездетной,День, врачующий недуги, — благодатное начало!

Эти молнии сближенья не обманывают сердца,И не блекнет сад зеленый, где блаженство созревало.

Перси-персики набухли; говорят они прекрасной:«Поспешай же!» — но перечит сумрачное покрывало.

Так одно красотку тянет, а другое не пускает;Со стыда лицо пылает, как заря весною, ало.

Мой недуг от глаз прекрасных, только в них же исцеленье,Жизнь моя с моею смертью, а любимой горя мало.

От змеиного укуса лишь змеиным лечат мясом,Или было бы смертельно ускользающее жало.

Разлука заставляла поэтов плакать в местах свиданий, и проливали они потоки слез, и поили землю водою томления, вспоминая, что было с ними там, и рыдали, и оживляли следы любимых их погребенную страсть, и принимались они стонать и плакать.