Простонародные рассказы, изданные в столице - Автор Неизвестен -- Древневосточная литература Страница 32

Среди живых он желает славы

и хвастается немало;

Меж мертвых мучиться вместо него

родному сыну досталось.

Он слова доброго не нашел

супруге своей У Го;

Он неосновательными речами

сумел обмануть Е Тао.

По всем четырем сторонам беглецы

дома оставляют пустыми;

На тысячу лет за «побеги зеленые»[209]

проклятии бы, верно, достало.

Когда бы он, проезжая мимо,

все рассмотрел как надо,

Печаль бы его одолела — и вмиг

как снегом виски б обметало.

Ван Ань-ши прочитал, и ему стало не по себе — словно тысячи стрел вонзились ему в самое сердце. «На всем пути, — подумал он, — от чайной и монастыря до бедных деревенских домов — всюду стихи, в которых меня осуждают. Эта старая женщина живет одна, но даже тут кто-то был и оставил стихи. Видно, недовольство и злоба распространились в народе повсюду. В этом стихотворении говорится о моей жене У Го и моем друге Е Тао, но смысл сказанного мне непонятен».

Он хотел было позвать хозяйку и расспросить ее, но из-за стенки до него донесся только храп — Цзян Цзюй и остальные слуги настолько измучились, что все уже спали. Ван Ань-ши ворочался с боку на бок и размышлял. Он негодовал[210] и бесконечно сожалел: «Я слишком верил словам фуцзяньца. Он утверждал, будто новые законы хороши для простых людей, и поэтому я наперекор всем проводил их с таким рвением. Мог ли я думать, что недовольство и злоба в Поднебесной достигли таких размеров? Это фуцзянец навлек на меня такую беду!»

Фуцзяньцем Ван Ань-ши называл своего прежнего советчика Люй Хуэй-цина, выходца из Фуцзяни.

Всю ночь Ван Ань-ши пролежал одетый, непрерывно вздыхал и ни на минуту не сомкнул глаз. Он плакал, сдерживая рыдания, и оба рукава насквозь промокли.

Наутро хозяйка, неприбранная и непричесанная, вышла во двор и вместе с босоногой служанкой выгнала двух свиней. Служанка принесла отруби. Наливая в них воду и перемешивая деревянной лопаткой в корыте, старуха звала:

— Хрюшки, хрюшки! Упрямые министры! Идите сюда!

Свиньи, услыхав этот зов, подошли к корыту и стали есть. А служанка принялась сзывать кур:

— Цып-цып-цып! Ван Ань-ши! Идите сюда!

Куры мигом сбежались.

Цзян Цзюй и все остальные, наблюдавшие это, были поражены. Ван Ань-ши было очень неприятно, и он спросил у хозяйки:

— Почему вы так странно кличете кур и свиней?

— Разве вы, господин, не знаете, что Ван Ань-ши — наш нынешний министр? — ответила старуха. — А «упрямый министр» — его прозвище. С тех пор как Ван Ань-ши стал министром, он вводил свои новые законы народу на беду. Уже двадцать лет, как я овдовела. У меня нет ни сыновей, ни невесток. Живем мы вдвоем со служанкой, две женщины, а с нас тоже требуют деньги за освобождение от трудовых повинностей и за многое другое. Но ведь раз они тянут с нас деньги, то это все равно что прежние повинности. У меня были тутовые деревья, но шелковичные черви еще не успевали свить кокон, как с меня уже брали вперед налоги с шелка. Я сеяла коноплю, но еще за ткацкий станок не садилась, как с меня уже требовали налог с ткани. Ни с тутовыми деревьями, ни с коноплей дело не вышло, так что нам оставалось одно — разводить кур и свиней. И когда чиновник или деревенский старшина приходит ко мне брать налоги, я, кроме денег, даю ему еще и мясо, либо с собой, либо жарю здесь и угощаю его. А самой давно уже не приходилось брать в рот ни кусочка мяса. Вот почему простые люди ненавидят новые законы — ненависть у них проникла в самый костный мозг, — и все, кто разводит свиней или кур, зовут их «упрямыми министрами» или «Ван Ань-ши», чтобы показать, за кого они считают этого самого министра. Если в этой жизни мы не в силах ничего с ним поделать, то в будущем перерождении[211], когда он нашими проклятиями превратится в скотину, мы зарежем его, изжарим и съедим. Только это и сможет утолить ненависть, которая бушует у нас в груди!

Ван Ань-ши не мог сдержать слез, но ничего не сказал. Окружающие были потрясены переменой, которая произошла с ним. Взглянув в зеркало, Ван Ань-ши и сам вдруг увидел, что он за ночь совсем поседел, а глаза у него опухли. Он чувствовал себя очень скверно, его одолевали тяжелые душевные переживания. «Вот и сбылось пророчество стихотворения о том, что за ночь я от горестных мыслей совсем поседею», — подумал он. Приказав Цзян Цзюю расплатиться с хозяйкой, Ван Ань-ши стал собираться в дорогу. Перед выездом Цзян Цзюй подошел к паланкину и сказал:

— Господин министр, вы прекрасно правили Поднебесной, но невежественный люд не понимает вас и способен только роптать. Нам больше не следует останавливаться на ночлег в деревенских домах. Сегодня нам лучше переночевать в гостинице на почтовой станции, там меньше будут раздражать вас пустяками.

Ван Ань-ши ничего не ответил, только кивнул головой в знак согласия.

Ехали они долго и наконец добрались до станции. Цзян Цзюй первым слез с осла и помог Ван Ань-ши выйти из паланкина. Ван Ань-ши вошел в комнату для проезжих и сел. Ему должны были подать закусить. В ожидании еды он вдруг увидел, что и здесь на стене написаны два четверостишия. В одном из них говорилось:

Надежных таких, как Фу, Хань и Сыма[212],

в мире всегда было мало.

Советы достойные, добрые речи,

как ветер, слух миновали.

Хуэй-цину единственно в жизни своей

душою и сердцем поверил.

По-видимому, об учителе И,

Фэн Мэном[213] убитом, не знал он.

А в другом вот что было написано:

Высокие речи о Дао и Дэ

из уст, как река, истекают,

И кто бы поверил — он меры и счета

в преобразованьях не знает.

А после судьба одряхлела его,

и дни поражений настали.

Печалиться поздно,