Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3. Страница 35

— Родители остаются родителями, но и супруги не должны разлучаться, — говорила она. — Неужели вы действительно хотите жить в другом месте, пока не поправитесь? Когда бы вы знали, как это меня огорчает! Не лучше ли вам все-таки остаться здесь? Может быть, ваше здоровье укрепится?

— Вы совершенно правы, — вздохнув, отвечал Уэмон-но ками. — Когда я, человек незначительный, удостоился разрешения вступить в союз со столь высокой особой, я надеялся, что сумею отблагодарить за эту честь хотя бы тем, что проживу долго и в конце концов займу положение, достойное звания моей супруги. Но боюсь, что вы так и не успеете убедиться в моей преданности. Я не могу оставаться больше в этом мире, но, к сожалению, уйти из него мне тоже не удается…

Они долго плакали, и Уэмон-но ками все не решался уехать. Но его мать, изнемогая от тревоги, снова прислала за ним:

«О, для чего не хотите Вы навестить своих престарелых родителей? Как ни много у меня детей, и в болезни, и в печали я прежде всего вспоминаю о Вас, именно Вас хочется видеть мне рядом. Сжальтесь же надо мной».

Увы, ее тоже можно понять.

— Я был первенцем, и, может быть, поэтому меня всегда любили больше других детей, — сказал Уэмон-но ками. — Матушка скучает и тревожится, когда я долго не появляюсь. Преступно пренебрегать ею теперь, когда мною владеет мысль о близком конце. Я никогда себе этого не прошу. Если вы услышите, что надежд больше не осталось, приезжайте ко мне. Я непременно хочу еще раз увидеться с вами. Я глупый, ничтожный человек, и мне жаль, что я доставил вам столько огорчений. Мог ли я знать, что срок мой близится к концу? Увы, я полагал, что впереди у меня долгая жизнь.

И, рыдая, Уэмон-но ками уехал.

Можно ли выразить словами горе принцессы?

В доме отца Уэмон-но ками окружили самыми нежными заботами. Болезни его понять никто не мог, но он давно уже не вкушал даже самой простой, необходимой для подкрепления здоровья пищи и сделался так слаб, что казалось, будто какая-то неведомая сила тянет его из мира.

Узнав, что жизнь одного из самых блестящих мужей столицы в опасности, люди опечалились, и не было никого, кто не пришел бы справиться о его здоровье. И правящий Государь, и отрекшийся постоянно присылали гонцов, невольно усугубляя тем самым смятение, царящее в сердцах несчастных родителей.

Гэндзи, не менее других встревоженный и огорченный вестью о болезни Уэмон-но ками, поспешил выразить свое участие Вышедшему в отставку министру. А Удайсё… Он грустил и тосковал невыразимо. Узы давней дружбы связывали его с Уэмон-но ками, и почти все свое время он проводил в доме министра.

Чествование Государя назначили на Двадцать пятый день. Вряд ли и этот день можно было назвать благоприятным, ибо один из виднейших мужей столицы был тяжко болен, а родные его и близкие предавались печали. Однако празднество и без того слишком долго откладывалось, и отменять его снова было невозможно. Гэндзи догадывался, как тяжело на душе у Третьей принцессы, и сердце его разрывалось от жалости к ней.

Как всегда бывает в таких случаях, в пятидесяти храмах провели чтение сутр, в обители же, где изволил пребывать Государь, будде Махавайрочана…[70]

Дуб

Гэндзи, 48 лет

Уэмон-но ками (Касиваги), 32(33) года, — старший сын Вышедшего в отставку министра (То-но тюдзё)

Третья принцесса (Сан-но мия), 22(23) года, — дочь имп. Судзаку, супруга Гэндзи

Вышедший в отставку министр (То-но тюдзё) — брат Аои, первой супруги Гэндзи

Государыня-супруга (Акиконому) — дочь миясудокоро с Шестой линии и принца Дзэмбо, приемная дочь Гэндзи, супруга имп. Рэйдзэй

Государь Рэйдзэй — сын Гэндзи (официально имп. Кирицубо) и Фудзицубо

Нынешний Государь (Киндзё) — сын имп. Судзаку и наложницы Дзёкёдэн

Государь-монах (имп. Судзаку) — старший брат Гэндзи, отец нынешнего Государя и Третьей принцессы

Садайбэн (Кобай) — младший брат Касиваги

Вторая принцесса, принцесса с Первой линии (Отиба), — дочь имп. Судзаку, супруга Касиваги

Миясудокоро — мать Второй принцессы

Удайсё (Югири), 27 лет, — сын Гэндзи

Супруга Удайсё (Кумои-но кари) — дочь Вышедшего в отставку министра (То-но тюдзё)

Здоровье Уэмон-но ками не поправлялось, а год между тем сменился новым. «Вправе ли я упорствовать в желании уйти из мира? — спрашивал себя Уэмон-но ками, глядя на удрученные лица отца и матери. — Оставив их, я обременю душу еще более тяжким преступлением. Но что привязывает меня теперь к миру? Стоит ли моя жизнь того, чтобы цепляться за нее? Честолюбивый с детства, я всегда хотел хоть в чем-то быть выше других, единственно к этой цели и стремился во всех своих начинаниях, но, к сожалению, желаемое не всегда становится действительностью. Потерпев одну, другую неудачу, я потерял веру в себя и готов был сетовать „на весь этот мир унылый“ (319). У меня возникло желание посвятить себя заботам о грядущей жизни, но, представив себе, в какое отчаяние это повергнет моих родителей, я понял, что не обрету покоя ни среди лугов, ни в горной глуши (320), ибо слишком крепки путы (43), привязывающие меня к этому миру. Итак, я остался жить, как жил, стараясь, как мог, примириться со своим существованием, но в конце концов, предавшись влечению чувств, навлек на себя такую беду, что стыжусь показываться людям на глаза. О, я понимаю, что сам виноват во всем, что не имею права роптать. Таково мое предопределение, и стоит ли взывать к буддам и богам? „С сосной вековечной годами никому не дано сравниться“…(321). Раньше или позже всем суждено покинуть этот мир, так почему бы мне не уйти из него теперь, пока обо мне хоть кто-то еще может пожалеть? О, когда б я мог надеяться, что хоть одно слово участия слетит с ее губ, я счел бы себя вознагражденным за все муки, которые испытал, сгорая в огне „всепобеждающего стремленья“ (322). Если продлятся мои дни, меня ждет бесчестье, и кто знает, сколько еще горестей предстоит изведать и мне и ей? А ежели я покину этот мир, меня, быть может, простит тот, кто вправе считать себя оскорбленным. Все исчезнет, когда я подойду к последнему пределу. Других преступлений я не совершал, так неужели я не могу надеяться на сочувствие того, кто столько лет оказывал мне благосклонность?»

В тоскливой праздности влача часы, Уэмон-но ками предавался размышлениям и с каждым днем все глубже погружался в бездну уныния. «Как случилось, что я попал в столь безвыходное положение?» — терзался он, и потоки слез, казалось, готовы были унести изголовье (123), но кого мог он винить, кроме себя самого?.. Как только стало ему немного лучше и его оставили наконец одного, он написал письмо к Третьей принцессе:

«Возможно, Вы слыхали о том, что жизнь моя близится к концу? Я понимаю, что для Вас это не имеет значения, и все же…»

Рука его сильно дрожала, и, не сумев написать всего, что хотел, Уэмон-но ками ограничился следующим:

«Ждать недолго уже —От костра погребального к небуВознесется дымок.Ужель и тогда не угаснетПламя моей любви?

Разве я не вправе рассчитывать хотя бы на участие? Одно Ваше слово принесло бы моему сердцу желанный покой, осветило бы кромешный мрак, на блуждание в коем я обрек себя».

Увы, видно, горький опыт ничему не научил его, ибо он не преминул написать и Кодзидзю, решив хотя бы с ней поделиться своими печалями: «Я хотел бы встретиться с Вами лично».

Кодзидзю еще девочкой бывала в доме Вышедшего в отставку министра, где прислуживала ее тетка, и хорошо знала Уэмон-но ками. Могла ли она не пожалеть его, услышав, что дни его сочтены? Разумеется, он был слишком дерзок, и все же…

— Ответьте ему, — плача, просила она госпожу, — ведь это и в самом деле конец…

— Боюсь, что и я не сегодня завтра… — отвечала принцесса. — О, мне так тоскливо! Мне жаль его, но ничего, кроме самого обычного сочувствия, нет в моем сердце. Ответить? Одна мысль об этом повергает меня в ужас. Теперь-то я знаю, как губительны могут быть последствия…

Она отказалась писать наотрез.

Благоразумие и осмотрительность никогда не были свойственны Третьей принцессе; скорее всего она просто робела перед супругом, страшилась намеков, которыми он донимал ее в последнее время.

Кодзидзю, продолжая настаивать, приготовила тушечницу, и принцесса в конце концов все-таки написала письмо, которое тут же под покровом ночи было тайно доставлено Уэмон-но ками.

Тем временем Вышедший в отставку министр, призвав знаменитого заклинателя с горы Кадзураки[71], готовился к оградительным службам. По всему дому разносился громкий голос монаха, торжественно произносившего заклинания и читавшего священные тексты. Следуя советам людей, министр отправил младших сыновей на поиски других заклинателей-отшельников, живущих далеко в горах и мало кому в этом мире известных. Скоро в доме его собралось множество монахов-скитальцев, весьма неприглядных на вид.