Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Приложение Страница 5

Существуя в относительной удаленности от церемониальной стороны дворцовой жизни, японская проза, которой пренебрегала китайски образованная элита, смогла в своих лучших образцах передать тонкий и неповторимый аромат эпохи, достичь вершин чисто японского литературного стиля. Именно в рамках этой прозы происходило становление японского литературного языка.

Другая особенность ранней японской прозы заключалась в том, что она возникла и существовала по преимуществу в женской среде, ее создавали, переписывали и читали, как правило, женщины. Правда, первый дневник на японском языке («Тоса-никки» – «Дневник из Тоса», 935) был написан мужчиной (Ки-но Цураюки)[1] и слишком явно соотносился с китайскими образцами того же жанра (возможно, первоначальные записи были сделаны по-китайски), но непосредственно за ним последовал дневник «Кагэро-никки» («Дневник поденки», 974), возвестивший наступление эпохи женской прозы. «Дневник поденки», написанный одной из лучших поэтесс X в., известной под именем матери Арицуна, – безыскусное описание обыкновенной женской судьбы, ее радостей и печалей.

Одним из способов развлечения (а одновременно и воспитания) молодых девиц из аристократических семейств было рассматривание свитков с картинками и чтение текстов к ним. Сначала это были картины китайского типа с китайскими же надписями, которые, по существу, не читались, а пересказывались воспитанницам прислуживающими дамами. После распространения в живописи японского стиля в женских покоях появились японские картины с надписями, сделанными «каной», которые, по всей вероятности, фиксировали пересказы-переложения китайских легенд и преданий, прежде делавшиеся устно. Существует предположение, что таким пересказом является датируемая обычно концом IX в. «Повесть о старике Такэтори» («Такэтори-моногатари»)[2] первоначально написанная на китайском языке. Возможно, именно так и возникали моногатари (повествования), определившие лицо японской прозы эпохи Хэйан.

Слово «моногатари» уже само по себе содержит основную характеристику жанра. Моногатари – разговор-воспоминание, рассказ о разных предметах, событиях.

Для обозначения литературного произведения слово это стало употребляться, по-видимому, в конце X в. Впервые оно появилось в «Дневнике поденки», а в «Записках у изголовья» («Макура-но соси») Сэй Сёнагон[3] и в «Повести о Гэндзи» уже уверенно используется именно в этом значении.

Многие японские исследователи, считая все прозаические жанры эпохи Хэйан разновидностями одного жанра моногатари, выделяют:

1) поэтические моногатари (ута-моногатари),

2) документальные (дзи-цуроку-моногатари), куда относятся дневники, эссе, путевые заметки,

3) придуманные (цукури-моногатари) или собственно моногатари, сюжетные повести, о которых лишь и будет у нас идти речь далее,

4) исторические (рэкиси-моногатари)

5) рассказы-притчи (сэцува-моногатари). Таким образом, понятие «моногатари» становится объединяющим для всей прозы Хэйан.

Предполагается, что моногатари возникли из устного рассказа. В женских покоях было немало китайских и японских свитков с картинками и короткими надписями, поясняющими и дополняющими изображение. Как правило, надписи читались прислуживающей дамой, в то время как сама госпожа рассматривала картинки, которыми прежде всего и определялась ценность первых моногатари. В некоторых дошедших до нас списках «Повести о старике Такэтори» и «Повести о прекрасной Отикубо» («Отикубо-моногатари», вторая половина X в.)[4] особо выделены эпизоды, изображенные на картинках, а в тексте «Повести о Дупле» («Уцубо-моногатари», вторая половина X в.) сохранились надписи, которыми сопровождались живописные изображения, иллюстрирующие те или иные эпизоды. От разглядывания свитков (или ширм) с изображениями и надписями, от бесед вокруг них – один шаг до возникновения прозы моногатари.

К сожалению, из множества моногатари, популярных в конце X в., до наших дней дошли только три («Повесть о старике Такэтори», «Повесть о прекрасной Отикубо», и «Повесть о Дупле»). В «Повести о старике Такэтори», которую автор «Повести о Гэндзи» называет «прародительницей древних повестей», еще довольно сильно ощущается принадлежность к материковой культуре, это действительно как бы пересказанная по-японски, пересаженная на японскую почву китайская новелла. В ней соединяются черты сказки и повести – реальность (хотя и идеализированная) действительных событий сочетается со сказочной природой героини. Короткие, сюжетно законченные новеллы объединены в единое повествование о лунной деве.

Еще близка к волшебной сказке «Повесть о прекрасной Отикубо», первая известная нам повесть, изображающая повседневную жизнь хэйанских аристократов.

Авторы этих повестей неизвестны, но можно предположить, что это ученые, хорошо знакомые с традициями китайской литературы. К их кругу принадлежал, по-видимому, и автор третьей известной нам повести конца X в. – «Повести о Дупле», ближе всех подошедшей к так называемой женской прозе XI в. «Повесть о Дупле» – первое крупное, сюжетно цельное произведение хэйанской прозы.

Особняком стоят так называемые поэтические моногатари, или ута-моногатари, первые из которых («Исэ», «Хэйтю», «Ямато»)[5] датируются серединой X в. Это – более или менее короткие отрывки прозы, обрамляющие пятистишие.

Большое влияние на формирование сюжетных моногатари оказала документальная проза, и прежде всего дневники (никки). Как правило, японские дневники отличались от сюжетной прозы только документальностью материала и реальностью действующих лиц. Дневник далеко не всегда был расположен по дням, «Дневник из Тоса» – исключение.

Первый женский дневник, «Дневник поденки», показал, что неукоснительное следование китайским традициям вовсе не так уж обязательно, что в литературе есть и другие пути. Свобода самовыражения, непосредственность, тонкий психологизм – таков вклад матери Арицуна в японскую литературу. В ее дневнике впервые прозвучала трагическая нота, ставшая ведущей в женской прозе XI в., – сожаление о превратностях женской судьбы, о непрочности мира.

Все, что только намечалось в разных прозаических жанрах (достоверность и психологизм дневников, композиционное единство сюжетных моногатари и лиричность поэтических моногатари), соединилось в «Повести о Гэндзи», удивительном создании хэйанской литературы, которое положило начало качественно новой японской прозе и одновременно явилось высшим ее достижением.

Автором этого уникального в своем роде произведения называют придворную даму императрицы Сёси – Мурасаки Сикибу.

В «Безымянных записках» («Мумёдзоси», конец XII – начало XIII в.), первом трактате, посвященном моногатари, так говорится о появлении «Повести о Гэндзи»:

«То, что она (Мурасаки Сикибу. – Т. С.-Д.) создала «Гэндзи», представляется делом удивительным, невозможным в нашем мире. Не иначе, как это чудо, сотворенное Буддой в ответ на ее молитвы».

О жизни Мурасаки Сикибу известно не так уж много, причем известно лишь то, что она сама захотела поведать о себе потомкам: все биографии писательницы основываются на ею же составленном «Собрании песен Мурасаки Сикибу» («Мурасаки Сикибу касю») и «Дневнике Мурасаки Сикибу» («Мурасаки Сикибу никки»), охватывающем годы ее службы при дворе. Это, да еще некоторые случайные упоминания о ней в других литературных произведениях, созданных в ее время и позже, – вот и весь материал, которым располагает исследователь.

Настоящее имя этой женщины (как, впрочем, и остальных поэтесс эпохи Хэйан) неизвестно. Мурасаки – прозвище, возникшее уже после того, как была написана «Повесть о Гэндзи» (или часть ее) и в женских покоях стала популярной героиня повести – юная Мурасаки. Под этим именем писательница упоминается уже в «Повести о расцвете» («Эйга-моногатари», середина или конец XI в.), хотя там же встречается и ее, очевидно, более раннее прозвище – То-сикибу (То – китайское чтение первого иероглифа фамилии Фудзивара, сикибу – название должности ее отца (сикибу-но дзё), служившего в 984–986 гг. в Церемониальном ведомстве (Сикибусё). Как правило, женщин во времена Хэйан называли по званию или должности кого-то из близких родственников мужского пола.

Год рождения писательницы точно не установлен, наиболее распространенная версия – 978 г., но называют и 970 г. и 973 г. Известно, что отцом Мурасаки был Фудзивара Тамэтоки. Так же как и могущественный регент Фудзивара Митинага (речь о нем пойдет далее), он принадлежал к северной ветви рода Фудзивара, но судьба его предков сложилась менее удачно. Почти никто из них (за исключением прадеда Канэсукэ) не поднимался выше Четвертого ранга, служили же они чаще всего в провинции.