Митицуна-но хаха - Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями) Страница 7

«Пусть это увидит тот, кто и должен увидеть», — подумала я и, охваченная безмерной печалью, положила письмо на прежнее место, а вскоре ко мне пришел и Канэиэ. Я не подняла глаз, погруженная в свои думы, и он произнес в изумлении:

— Что такое? Это ведь дело обычное. А все, что с тобой происходит, лишь доказывает, что ты мне не доверяешь.

Потом увидел письмо в тушечнице и воскликнул: «Ах!» — после чего отослал отцу на его внешнюю стоянку стихи:

Коль одного меня вы попросили,По возвращении уверитесь тотчас,Насколько я надежен в обещаньях.Я — словно та сосна,Что не меняется в веках.

Так проходили дни, и мне было грустно, когда я думала об отце, который находился теперь под небом странствий. Да и Канэиэ не выказывал в своем сердце возлагавшихся на него надежд.

Пришла двенадцатая луна. Канэиэ уехал по делам в Ёкава[7] и оттуда написал мне:

«Насыпало много снега; думаю о тебе с большой грустью и с любовью».

Я ответила стихами:

Ведь даже снегНа затвердевших водахРеки ЁкаваНе скоро тает —Его опора крепче, чем моя.

С тем и закончился этот полный непостоянства год.

В первую луну[8], не видя его у себя дня два или три, я передала слугам стихотворение, сказав им:

— Если придет посыльный от Канэиэ, вручите ему.

Там было написано:

Знать меня не хотите, и вотВ полный голосОтправилась петь,Словно птица-камышевка, яВ диком поле иль в дальних горах.

В его ответе значилось:

Едва услышу яПоющий голос твойТам, где камышевка поет,Сейчас же отыщу тебяХотя бы и в горах далеких.

Между тем, обнаружилось, что я забеременела. Весну и лето я провела в страданиях, а к исходу восьмой луны, наконец, разрешилась от бремени. В ту пору Канэиэ был полон внимания ко мне — казалось, его мысли полны одною мной.

Да. А однажды, в девятую луну, после того, как он ушел из дома, я взяла в руки шкатулку для бумаг, открыла ее, и заглянув внутрь, обнаружила письмо, намеченное к отправке другой женщине. Охваченная презрением, я решила дать ему знать, что видела это письмо, и написала:

Узнать хотела,Увидав письмо,Которое отправить ты собрался, —Не значит ли оно,Что ты порвешь со мной?!

Пока меня занимали эти мысли, в конце десятой луны случилось так, что Канэиэ не показывался на глаза три дня кряду. А когда пришел, то сделал вид, будто «некоторое время испытывал» меня.

Когда однажды после этого с наступлением вечера Канэиэ сказал:

— Мне обязательно нужно быть ко двору, — и вышел от меня, мне это показалось подозрительным, и я послала следом за ним человека, который проследил за Канэиэ, вернулся и доложил:

— Велел остановиться в таком-то месте на городской улочке.

«Все так и есть», — подумала я и, совершенно растерянная, не знала, как быть. Так прошло дня два или три, и вот как-то перед рассветом раздался стук в мои ворота. Я поняла, кто это стучит, но была в дурном расположении духа и не велела открывать. Тогда он ушел, как я думаю, в привычный уже для себя дом. На следующее утро, чтобы не оставлять этот случай без последствий, я тщательнее обыкновенного написала стихотворение:

Известно ль Вам,Как долго не приходитРассветВ печально одинокуюПостель?!

Потом прикрепила его к увядшей хризантеме и отослала Канэиэ. В ответ он написал: «Я собирался прождать до самого рассвета, но ко мне пришел посыльный и вызвал меня по делу. Как верно то, что пишешь ты!

Ведь правду говорят —Как горько ждатьУ запертых воротЗимою, ночью бесконечной,Когда откроют их тебе».

Итак, поведение его было весьма подозрительным, обидным для меня, хотя разве не мог он делать свои дела втайне, чтобы я искренне верила ему, когда он говорил, что должен быть при дворе или где-нибудь еще?

Сменился год, наступила третья луна.

Я украсила помещение цветами персика и ожидала, что он придет посмотреть, но не дождалась. И еще одну особу, которая обычно не пропускала случая, чтобы прийти к нам, сегодня мы так и не увидели. И вот на следующий день, четвертого числа, показались оба. Наши служанки, которые ждали их всю ночь, еще с вечера, теперь заявили, что там-де еще осталось, и вынесли все украшения из наших комнат — и от меня, и от сестры. Когда я увидела, что оборваны цветы персика, которые еще с вечера намеревались использовать по-иному, и что выносят цветы из внутренних помещений, то потеряла покой, и, чтобы чем-то заняться, написала стихотворение:

Мы ждали вас вчера,Чтоб пить вино с цветочным ароматом.Вы здесь теперь,Но нет ветвей с цветами —Сломали их…

Написала и подумала, что прямо так его отдать было бы неприятно, сделала вид, что прячу стихотворение — он заметил это, забрал, и вот его ответ:

Моя к тебе любовьНа три тысячелетья.Так знай — такой любвиНе высохнут цветыИз-за того, что не был я вчера.

Услышал это и тот, другой человек[9], и написал:

Мы не пришли вчераВино пить с персиковым ароматом.Вчерашний деньМы провели не с вами —Не за цветы вас любим мы.

Однако теперь Канэиэ уже открыто уходил к той женщине с городской улочки. Мне иногда казалось, что его поведение даже вызывало тревогу у главной его супруги[10]. Мне было так горько, что и не сказать, — но поделать с этим я ничего не могла.

Сначала я видела, как мою сестру то и дело навещал ее супруг, но потом он перевез ее в другое место, сказав, что там им будет удобнее встречаться. Я осталась одна, и мне сделалось еще печальнее. Я уже стала думать, что и тени ее не увижу, и печалилась ото всей души. А когда экипаж, прибывший за нею, приблизился к дому, прочла стихи:

Отчего так обильноВозле этого домаРазрастается роща печали?Отчего же мужчиныHe приживаются в нем?!

Ответное стихотворение сложил ее супруг:

Слова того,Кто думает о Вас,Не помещайтеТам, где обильноДает тоска побеги…

Так прочел он, оставил мне стихи, и все уехали.

Как и ожидалось, я стала после этого жить совсем одна. По большей части между мной и Канэиэ еще не было расхождений в житейском плане, но не только с моими желаниями не совпадали сердечные устремления Канэиэ, — я слышала, что он прекратил также посещения старшей госпожи. Бывало, что мы с нею прежде обменивались посланиями, поэтому в третий или четвертый день пятой луны я написала ей:

Широколистый рис,Как сказывают, сжалиДаже там, у Вас.Так на каком болотеПускает корни он?

Ее ответ:

Да, сжалиРис широколистый,И на болоте где-то корни он пустил.Но я считалаТо болото Вашим!

Наступила шестая луна. С первого числа зарядили долгие дожди. Глядя в окно наружу, я произнесла вслух:

У моего жилищаНа деревьяхОт долгого дождяНа нижних листьяхДаже цвет переменился.

Пока я произносила что-то в этом духе, наступила и седьмая луна. В то время как я уже довольно долго размышляла о том, что мне лучше бы совсем перестать видеть Канэиэ, чем он бы вот так наведывался сюда ненадолго, он как раз навестил меня. Я не сказала ему ничего, всем своим видом выражая недовольство, но служанка, которая находилась тогда со мной, среди прочего прочла и мои стихи о нижних листьях на деревьях сада. Выслушав ее, Канэиэ сказал:

Те листья,Что поблекли не к сезону,СтановятсяКрасивее других,Когда их время наступает.

Тогда я придвинула к себе тушечницу и написала:

Поблекший лист,Когда настанет осень,Еще печальней станет!А на деревьях нижний листОдну печаль приносит.

Он не переставал заходить ко мне по дороге к другой, однако мы уже не поверяли друг другу то, что лежит на сердце, а случалось, что Канэиэ приходил ко мне, а расположение духа у меня было дурное, и он, постояв молча, как гора Татияма[11], скоро возвращался восвояси. Близкий мой сосед, которому было известно истинное положение вещей, встретив однажды Канэиэ, когда тот уходил от меня, сложил: