Заметки - Мицунари Ганзицу Страница 7

Любви между третьей дочерью образованной интеллигентной чиновничьей семьи древнего Китая Су Хуэй и бравым военачальником Доу Тао, который клялся в том, что ни на ком больше, кроме своей любимой, не женится, но как только за какое-то вольнодумство на службе был отправлен в далёкий приграничный гарнизон, сразу взял там себе ещё одну жену, вторую или младшую по статусу, просто наложницу, то есть, во всяком случае, слово своё не сдержал и вполне себе благополучно нёс службу в приграничных землях, особо не вспоминая об оставленной дома жене.

А жена его на самом деле не забыла о своём легкомысленном муже, и, хоть вести из приграничного гарнизона и доходили достаточно долго, она получила каким-то образом сообщение, очевидно, с совершенно благой целью от доброжелателей о том, что у мужа всё хорошо с новой женой. Однако эти вести, конечно, не добавили радости, а вызвали печальные мысли по этому поводу, которые она и выразила в стихах.

Но что это были за стихи, дорогие любознательные читатели! Что это были за стихи! Если бы это было просто несколько стихотворений, написанных на красивой бумаге изящной каллиграфией, отправленных в украшенном свитке, возможно, мы никогда бы и не узнали об этой трогательной истории преданного доверия, но в нашем случае всё было совершенно иначе.

Несмотря на то, что дочка в семье была третьей, девушка была достаточно искусна и в стихосложении, и в таком привычном для того времени женском занятии, как ткачество.

И вот что же произошло. День за днём, трудясь на своей женской половине за ткацким станком, оставленная жена выткала кусок парчи, весь заполненный узором из иероглифов, которые были вытканы разными цветными нитями, в том числе и зелёными, и синими, и можно было читать строки по горизонтали, по вертикали, справа налево и слева направо, сверху вниз и снизу вверх, наискосок и даже по кругу, то есть, вдумайтесь, этих стихов, как насчитали исследователи, было более 7000, и каждое сочетание давало новые смыслы, новые образы и новые увещевания, обращённые к тому человеку, который её покинул и нарушил своё обещание.

Вот такой подарок Су Хуэй отправила своему неверному мужу в его приграничный гарнизон, и, хотя время было не самым спокойным, караваны грабили достаточно часто, но каким-то чудом её подарок всё-таки достиг адресата.

История умалчивает, смог ли генерал Доу Тао прочитать все вытканные стихи и сразу ли понял, какого интересного человека он может потерять в своей жизни, но факт остаётся фактом, в результате было написано разводное письмо наложнице, и поскольку срок его изгнания подходил к концу, в скором времени генерал вернулся к жене, которая его простила и приняла (учитывая, что отсутствие ревности тоже было одной из женских добродетелей).

В настоящее время в Китае существует даже целый институт, изучающий это стихотворение-палиндром, и говорят, что нашли ещё несколько сот прочтений и общее количество стихов приближается уже к 9000.

В переводе Сергея Аркадьевича Торопцева есть примечание и, по крайней мере, даётся отсылка к образу циньской пряхи как широко распространённому в поэзии Китая образу покинутой жены. А Александр Ильич Гитович не посчитал необходимым в своём переводе использовать этот образ, он «пошёл с козырей» и сразу сделал её не просто покинутой женой, а вдовой (хотя есть и такой вариант истории отношений между Су Хуэй и Доу Тао), что решило многие вопросы и сомнения.

Надо отметить, что перевод Сергея Аркадьевича Торопцева в целом гораздо ближе к сути, которая была заложена в оригинале произведения, и женщина прямо называется «подобно циньской пряхе», и даётся ссылка, раскрывающая этот образ. То есть в этой части практически никаких вопросов у любознательного читателя возникнуть не должно. Хотя, возможно, немного жаль, что образ в переводе не совсем раскрыт и нет описания цвета пряжи, которую она прядёт, ведь для кого-то это могло быть сигнальным маячком, что надо поискать глубже. Конечно, с одной стороны, понятно, что русскому читателю зелёный цвет, даже бирюзовый или синий, ни о чём не скажет, но в то же время может дать толчок к поиску, почему именно этот цвет использован как в переводе, так, наверное, и в оригинале. Ведь известно, что очень часто читатели, которые более или менее владеют каким-либо языком оригинала, пытаются найти первоначальный стих-исходник, так сказать, послуживший отправной точкой для создания произведения переводчиком. И, конечно, особые, так назовём, метки — цвет, какие-то образы, использованные автором, — безусловно, могли бы помочь желающим найти текст оригинала в его поисках.

Однако вот в этом моменте перевод Сергея Аркадьевича Торопцева, ещё раз повторюсь, достаточно уважаемого, видного синолога, искусствоведа, вызвал у меня некоторые, так скажем, не то чтобы сомнения, но некоторые вопросы, которые, может быть, и не совсем уместны в таком контексте, потому что, как известно, переводчик — автор своего произведения, и он художник, он так видит, но первые строки перевода, начинающиеся с упоминания о том, что на воротах сидит ворона, которая плачет и переживает о том, вернётся ли муж-ворон, ну как минимум вызвали подозрения в том, что синолог — точно не орнитолог. Ведь в России наверняка и во всём мире, скорее всего, ещё в школьном курсе биологии изучают вопрос о том, что ворона не является женой ворона и ворон не является мужем вороны, потому что это два совершенно разных вида птиц.

Поэтому пассаж о беспокойстве вороны, вернётся ли ворон, в контексте всего дальнейшего произведения невольно может закрепить эту детскую путаницу между вороном и вороной, да и к тому же придать некоторую комичность происходящему вместо трагичности.

Внимательный читатель может возразить мне, что уважаемый Сергей Аркадьевич Торопцев идёт по стопам даже более уважаемого Василия Михайловича Алексеева и «заимствует ворону» из перевода именно Алексеева. Но все мы знаем, а точнее, видим, что в оригинале осталась нераскрыта тема гендерной принадлежности птицы. Но не менее внимательный читатель понимает, что даже если есть сомнения в том, кто каркает, «он» или «она», то нет никаких сомнений, что глубокоуважаемый Василий Михайлович Алексеев точно не путает «ворона» с «вороной» ни при каких условиях.

Кроме этого, без пояснений достаточно сложно по достоинству оценить использование в переводе прилагательного «влажный» по отношению к истории со шторой, но это скорее можно отнести к вопросу о подборе слов для перевода, и если произведение написано в 743 году нашей эры в Китае, то говорить о стилизации данного произведения, приближающей его