Одинокая луна в Сарасина. Японские лирические дневники - Дочь Сугавара-но Такасуэ Страница 7

В старину жил в краю Симоса некий Хозяин Мано[6]. Когда мы переправлялись в лодке через глубокую реку, там были остатки его усадьбы, в которой, говорят, ткали и отбеливали полотно тысячами и десятками тысяч штук. Посреди реки и теперь стояли четыре больших столба, будто бы те ещё, что служили в прежние времена опорами ворот. Я услышала, что другие слагают об этом стихи, и тоже про себя шептала:

Если б нетленны

Здесь не стояли поныне

Эти речные опоры,

Как бы могла я

Прошлого видеть следы?

На этот раз на ночлег мы остановились в месте, называемом Курото-но Хама[7] – взморье Курото. Со всех сторон были пологие холмы, это белый песок расстилался далеко-далеко, и на нём – заросли сосняка. Луна светила очень ярко, и звуки ветра необычайно трогали сердце. Людям, видно, показалось всё это красивым – стали слагать стихи.

Как можно спать?

Ведь если не теперь,

Когда ещё увидеть доведётся

На взморье Курото

Луну осенней ночи?

На следующее утро мы ушли из тех мест, а к ночи остановились у переправы Мацудзато, в мелководных верховьях реки Футоигава, что служит границей между краем Симоса и краем Мусаси[8]. Вещи и прочее за ночь переправили лодками на тот берег.

Моя кормилица недавно потеряла мужа, но здесь, на границе, у неё родился ребёнок, поэтому она удалилась от нас, и в столицу ей нужно было следовать отдельно.

Я очень её любила, мне хотелось к ней, и брат взял меня на руки и отнёс.

Мы все в пути останавливались в незамысловатых временных укрытиях, но туда по крайней мере не задувал ветер, они были обтянуты тканью или ещё чем-то, а тут, поскольку мужчины с ней не было, никто и рук не приложил – совсем грубая лачуга, вместо кровли в один слой была настелена циновка, и лунный свет проникал внутрь без всяких помех.

На ней были алые одежды, она лежала, и фигура её, залитая лунным светом, была воплощенное страдание. Неизмеримо превосходя наружностью людей своего ранга, она была бледна до прозрачности. Дивясь моему приходу, она гладила меня по голове и плакала, а я была в таком волнении, что не могла и помыслить, чтобы с ней расстаться. Брат уже спешил вернуться назад, а мне всё было мало – но что я могла поделать?

Долго стоял у меня перед глазами её образ. Было так грустно, что я не замечала даже, как красив месяц, и уснула в большом горе.

На следующее утро наши повозки погрузили в лодки и переправили на другой берег. Люди, которые до сих пор нас провожали, здесь все поворачивали назад. Мы, кому предстояло дальше следовать в столицу, медлили с отъездом. Теперь наши пути лежали в разные стороны, и оттого те, кому надо было ехать, и те, кому надо было возвращаться, равно проливали слёзы. Даже я своим детским сердцем почувствовала, как это трогательно.

Отсюда начиналась страна Мусаси. Ничего особенно интересного заметно не было. Песок прибрежный был не белый, а словно грязь, и поля, про которые я слышала, будто на них цветёт трава мурасаки[9], покрывал лишь тростник и мискант, причём заросли были столь высоки и густы, что конного лучника не видно было, только верхушку его лука, и нужно было пробираться, раздвигая травы.

Там был храм, называемый Такэсиба[10]. Вдалеке виднелись остатки каменных опор галереи и дома. Я спросила, что это за место, и услышала:

В старину здесь был холм Такэсиба. Человека из этих краёв отправили ко двору служить стражем-факельщиком. Вот подметает он в саду перед императорским дворцом и сам себе бормочет:

– И за что мне такая злая доля? В моём-то краю видал я и по три, и по семь кувшинов с брагой. Сверху, бывало, плавали черпаки: ветер с юга подует – они на север укажут, ветер с севера подует – на юг укажут, с запада подует – они на восток повернутся, с востока подует – они на запад повернутся. Ничего этого я здесь не вижу!

В это время государева дочь, которую очень берегли и лелеяли, стояла совсем одна за бамбуковой шторой и, прислонившись к столбу, на всё это глядела. То, что говорил сам себе этот мужчина, казалось очень интересным: что за «черпаки», как это «укажут»? Ей неудержимо захотелось это знать, она подняла бамбуковую штору и окликнула:

– Человек, подойдите сюда!

Он послушался и подошёл к самым перилам.

– То, что Вы сейчас говорили, повторите ещё раз для меня, чтобы я могла всё услышать, – так она ему велела, и он ещё раз повторил свой рассказ о кувшинах с брагой.

– Возьмите меня с собой и покажите мне всё это. Я говорю не шутя!

Мужчина подумал, что дело это неслыханное, да и опасное, но, видно, так уж суждено! Посадил её к себе на спину и отправился. Подумал он и о том, что за ним, конечно, будет погоня: той же ночью перенёс принцессу через мост Сэта, усадил её на другой стороне, а сам разобрал мост и одним прыжком перепрыгнул. После снова усадил принцессу себе на спину и через семь дней и семь ночей добрался до страны Мусаси.

Император и императрица встревожились о том, что принцесса пропала, стали спрашивать людей, и в ответ услышали:

– Служилый человек из провинции Мусаси нёс на спине что-то очень ароматное, он бежал – словно летел.

Стали этого человека требовать – а его и нет.

Решили, что не иначе, как он вернулся в родные края, и из дворца послали следом людей. Однако мост Сэта оказался сломан, по нему перебраться было нельзя. Только через три месяца посланные добрались до страны Мусаси. Когда стали они спрашивать того мужчину, их призвала к себе сама принцесса:

– Видно, всё это было предначертано. Мне захотелось в родные места этого служилого человека, и я сказала ему, чтобы он немедленно туда отправился и меня взял с собой. И вот, мы здесь. Живётся мне очень хорошо. Если станут винить мужчину и накажут его, что будет со мной? Не иначе, как