Дочь Сугавара-но Такасуэ - Сарасина никки. Одинокая луна в Сарасина Страница 8

Я слышала, что умерла также дочь Советника[41]. Я восприняла это близко к сердцу, ведь у меня самой было горе — как же должен был страдать господин Тюдзё, супруг умершей[42]! Когда мы только приехали в столицу, мне дали тетрадь, в которой упражнялась эта госпожа — вот, мол, тебе образец. Там было написано стихотворение: «Ночь сгустилась, но мне не до сна…», а ещё, как ни странно, очень красиво были выведены вот эти строки:

Гора Торибэ!Из расселин к небуКурится погребальный дым,И вид его мне говоритУже не долго…[43]

Каждый раз, как я это видела, я разражалась безутешным плачем.

Я пребывала в таком подавленном настроении, что это терзало сердце моей матери, и, надеясь меня утешить, она достала где-то ещё книг и мне их показала. Как она и думала, это возымело действие, и я постепенно успокоилась.

Мне попала в руки глава о том, как встретились Гэндзи и Мурасаки[44], и очень хотелось узнать продолжение, но не было человека, к которому я могла бы за этим обратиться. Все наши ещё не освоились в столице, и им неоткуда было взять книги. Не зная, на что уповать, и пребывая в крайнем нетерпении, я постоянно про себя молилась: «Хоть бы увидеть повесть о Гэндзи целиком, от первой до последней главы!» Даже когда матушка взяла меня с собой в Удзумаса[45] и мы затворились для молитвы, я ни о чём другом не просила, и уже представляла себе, как выйду из храма и сразу получу повесть о Гэндзи, всю — да только этого не случилось. Я была крайне разочарована и огорчена.

Из провинции как раз вернулась одна дама, которая доводилась мне тёткой, и меня отправили её навестить. Она приняла меня радушно, всё удивлялась: «Ах, какая же ты выросла красавица!» — а когда мне уже нужно было уходить, сказала: «Что же тебе подарить? Так называемые «полезные вещи» — не для такого случая. Я подарю тебе то, что, как я слышала, ты любишь!» И вот, я получила от неё все пятьдесят с лишним свитков повести о Гэндзи в особом ларце, и ещё повесть о Тюдзё Аривара, и «Тогими», и «Сэрикава», «Сирара», «Асаудзу»[46]. Как же велика была моя радость, когда я принесла домой всё это, увязанное в один узел.

Повесть о Гэндзи, о которой я так мечтала, которую видела краем глаза, но по-настоящему не знала, теперь я могла рассматривать, неспешно вынимая свиток за свитком, начиная с самого первого, и никто не мог помешать мне, покуда я расположилась у себя за пологом — что по сравнению с этим счастьем даже участь самой императрицы!

С утра, лишь только рассветёт, и до поздней ночи, пока не одолеет дремота, я только и делала, что читала, придвинув поближе светильник. Очень скоро само собою вышло, что я знала прочитанное наизусть, и оно так и всплывало у меня перед глазами, мне это очень нравилось. Но вот однажды во сне предо мной явился благородного вида монах в жёлтом облачении и изрёк: «Поскорее затверди наизусть пятый свиток Лотосовой сутры»[47]. Людям я не рассказала увиденный сон, и даже не подумала учить наизусть сутру — душа моя всецело занята была романами. Надо сказать, что в то время собою я была нехороша, но думала, что повзрослею и расцвету небывалой красотой, и у меня непременно будут длинные-длинные волосы… Я мечтала стать похожей на Югао, возлюбленную блистательного Гэндзи, или на деву Укифунэ, любимую генерала Удзи[48] — на удивление вздорные и тщетные помыслы!

В первый день пятой луны, любуясь цветущим мандариновым деревом у нас во дворе, сыплющим белое крошево, я сложила:

Всем срокам вопрекиОпять метут снега —Так мне привиделось.Вот толькоЦветущих мандаринов аромат…

Деревья у нас в усадьбе росли так же густо, как те, под темной сенью которых мы прокладывали себе путь на склоне горы Асигара, и осенью, в десятую луну, кленовая листва в нашем саду была даже красивее, чем на окрестных горах, словно сад накрыли парчой. Один зашедший к нам гость обронил: «Я сейчас заметил по дороге одно место — алые клёны там исключительно хороши!» И вот у меня вдруг сложились стихи:

Не сыщется нигде такого места,Чтобы затмить моглоМой дом и этот сад —В них суета не вхожа,И здесь лишь краски осени живут!

С раннего утра и до позднего вечера я увлечена была только чтением романов, но однажды во сне увидела человека, который сказал мне:

— А вот я устроил недавно ручей возле Шестиугольной Обители, потрудился ради дочери Вдовствующей Императрицы, принцессы Первого ранга[49].

— Что это означает? — поинтересовалась я.

— Молись великой богине Аматэрасу![50] — ответствовал он.

Этого сна я тоже людям не рассказала, да и сама об этом не особенно раздумывала — непростительная беспечность!

Каждую весну я заглядывалась на сад той самой принцессы Первого ранга:

Цветения едва дождавшись,О палых лепестках грущу —Весна в саду её,И как своею,Я сакурой её любуюсь.

В конце марта, остерегаясь Земляного Духа, я поселилась в одном доме[51], где сакура цвела очень красиво, даже в эту пору оставались неопавшие лепестки. Вернувшись домой, я послала хозяевам стихи:

В саду моёмВесна уж отцвела.Пусть лепестки роняли ваши вишни,Но я успела с ними попрощаться,Взглянуть хотя б на миг.

Когда цвела и опадала сакура, я всегда грустила, ведь именно в эту пору умерла моя кормилица, и когда я видела написанное рукою дочери Советника, я тоже невольно предавалась печали.

Как-то в пятую луну, глубокой ночью — я не спала, потому что читала, — вдруг послышалось нежное мурлыканье, хотя откуда бы взяться кошке? Я очень удивилась, посмотрела — и это правда оказалась прехорошенькая киска. Я хотела было разузнавать, от кого она могла прибежать к нам, но старшая сестрица решила иначе: «Молчи, никого не нужно спрашивать. Кошечка такая миленькая — возьмем её себе».

Кошка, видимо, очень привыкла к людям и всё время лежала около меня. Мы боялись, что её будут искать, и потому прятали её и держали тайком. Она никогда не ходила на половину слуг, а всё время была с нами, и ела только самую лучшую еду, а от прочей отворачивалась. К нам, сестрам, она так и льнула, и мы её ласкали и баловали, но когда моя старшая сестрица захворала, и в доме поднялся переполох, я стала держать кошку во внутренних покоях на северной стороне дома, и она ужасно плакала и жаловалась, что я не беру её к себе. Я не видела в её поведении ничего особенного, но вдруг моя больная сестра неожиданно заволновалась:

— Где кошка? Принеси её сюда!

— Зачем?

— Мне приснилось, что эта кошка подошла ко мне и сказала: «Я — дочь Советника, таково теперь моё обличье. Наверное, нас с вашей младшей барышней связывают нити прошлых жизней. Сама не зная отчего, она всегда проявляла сочувствие ко мне, вот я и явилась на некоторое время сюда. Однако в последние дни меня держат на половине слуг, и это очень обидно!» — вот что она поведала, и её жалобы были похожи на плач благородной госпожи, а когда я проснулась — это мяукала наша кошка, да так горестно!

Услышав это, я была очень растрогана, и не отсылала больше нашу кошку в северные комнаты, а заботилась о ней. Однажды, когда я была одна, кошечка села передо мной, и я, гладя её, стала приговаривать: «Так ты — дочь Советника! Если бы можно было сказать господину Советнику, что ты здесь!» Она же, когда я к ней так обращалась, не сводила глаз с моего лица и мелодично мяукала, и пусть это лишь мои выдумки, но с первого взгляда видно было, что это не простая кошка, и она понимает, когда с ней говорят — меня это очень трогало.

Я прослышала, что в одной семье есть переделанный на лад повестей свиток «Песни бесконечной тоски»[52], но хотя мне очень хотелось на него взглянуть, я не смела высказать своё желание, только в седьмой день седьмого месяца нашёлся повод написать этим людям[53].

Любовные обеты старины…Сегодня день особенный, желанный,Волна Реки Небесной плещет и манитОткрою вам и я моё желаньеВсё знать о клятвах дней былых.

В ответ прислали: