Лим Чже - Мышь под судом Страница 8

Грызу, значит, я стену, рою лапами землю, а кругом пыль столбом, труха сыплется — ни глаз открыть, ни дух перевести… На мое счастье, увидела это Царица Муравьев, созвала свое войско и повелела перенести выкопанную землю подальше от дыры. Я и оглянуться не успела, как Муравьи с работой управились; тут только смогла я вздохнуть свободно. Дала я лапам маленько поразмяться и вскоре без особого труда довершила дело. Не помоги мне Муравьи, никогда бы мне в кладовую не пробраться!

Выслушал Дух-хранитель признание Мыши. Повелел он Святому Воинству поймать Улитку, перевязать ее поперек туловища веревкой и приволочь в суд. Приказал он также найти муравейник, завернуть его в большую шкуру и вместе со всеми Муравьями доставить в суд. Выполнили Воины приказание, и начал Хранитель кладовой допрашивать обвиняемых.

Глотая слюни и утирая слезы, уныло пропищала Улитка:

— По душе мне сырые места, потому-то тело мое никогда и не высыхает. Приклеюсь я к старому камню или замшелым плитам, да так и сижу, а когда ползу, оставляю слюну на развалившихся заборах и рухнувших стенах. Рожки мои насмешливо торчат, как бы посмеиваясь над любителями мелких распрей, круглый домик мой создан в насмешку над жилищами дикарей[63]. Никогда я не выпускаю слюну с целью захватить добычу, как же могла я быть соучастницей преступления?

Привели к Хранителю кладовой Муравьев. Выстроились Муравьи в ряд по-военному и в один голос, негодуя, заявили:

— Потомки воинственного племени и сами хорошие воины, стоим мы всегда за правду и не терпим лгунов. В свое время щедро отблагодарили мы Сун Сяна за бамбуковую лестницу[64], а Чуньюю показали во сне блага Страны Ясеневого Покоя[65]. Старая поговорка гласит: «От муравьиной норы и тысячеверстная плотина рушится!» Но верьте нашему слову: не трогали мы землю у Королевской кладовой, как не трогали государственную казну. Мы занимались своим обычным делом — обучались построению войск, а лживая Мышь наговорила про нас невесть что! Как же тут не гневаться?!

Выслушал Дух-хранитель речи Улитки и Муравьев, повелел отправить их всех в темницу, а Мыши приказал назвать истинных пособников преступления.

Старая Мышь — мешок хитростей — думает: «Наземные животные упрямы, неповоротливы и глупы, — их трудно заподозрить в подстрекательстве к преступлению. Зато пернатые, парящие в воздухе, от природы легки и ясны духом, нрав у них податливый, а ум неглубокий. Затуманю им головы своей болтовней, напугаю неприступностью судьи, — разве посмеют перечить мне те, кто порхает в воздухе, танцует в облаках, щебечет по утрам и воркует по вечерам? Взвалю на них вину — и дело с концом!»

И вот, приняв смиренный вид и призвав небо в свидетели, снова заговорила Мышь:

— Когда я, старая, собралась грызть стену кладовой, ночь была темным-темна, хоть глаз выколи. Стукнулась я головой о камень, ноги завязли в грязи — ни вперед, ни назад. Тычусь, как слепая, нащупываю дорогу, а сама боюсь в мышеловку угодить. Я уж отказалась было от своего намерения в кладовую пробраться, но только было собралась уходить, как прилетел из леса Светлячок и зеленым огоньком посветил мне. С его помощью я и пробралась в кладовую. Кто же, если не Светлячок, помог мне похитить зерно?

Хорошую службу сослужил мне Петух. Стала я усердно грызть стену, но стена была толстая и крепкая — немало пришлось потрудиться, прежде чем работа пришла к концу. В спешке я и не заметила, как рассвело. Но тут Петух, хлопая крыльями, прокричал свое «кукареку». Смотрю я: на востоке уже заалели лучи солнца, откуда-то доносятся людские шаги и голоса. Бросила я работу, кинулась со всех ног в свою нору, да и притаилась там, едва дыша от страха. Не предупреди меня Петух, попала бы я в руки сторожей. Кто же, как не Петух, помог мне?

Хоть и знал уже Дух коварство и лживость старой Мыши, а все же решил еще раз поверить преступнице. Повелел он привести обвиняемых и в гневе сказал Светлячку:

— Драгоценным огнем надлежит тебе освещать путь к Истине[66]. Почему же стал ты сообщником преступления?

Спросил он и у Петуха:

— А ты зачем помог преступнице?

Дрожа мелкой дрожью, отвечал перепуганный Светлячок:

— С незапамятных времен зарождаюсь я в гниющем сене, обитель моя — дремучие леса. Когда налетает прохладный осенний ветер, я распускаю крылья и лечу; когда солнце заходит за горы, зажигаю свой огонек и лечу. Случается, опускаюсь я на письменный стол ученого и заменяю ему свечу, иногда сажусь на одежду поэта, озаряя его седые волосы. При свете солнца я угасаю, во мраке ночи никогда не лгу.

Ну и удивился Петух, когда взяли его под стражу. Нежданно-негаданно свалилась на него беда: впервые попал он в суд. От испуга вытянул Петух шею и стал хрипло кричать, но вскоре успокоился, распрямил свой красный гребешок и заговорил:

— Мое дело — возвещать зарю! Голос мой призывает солнце! На заставе Ханьгу спас я от погони Тянь Вэня[67], ночью заставил Цзу Ти плясать от радости[68]. Мой утренний клич напоминает вассалу о верности государю, а добродетельной жене — о нерадивости гуляки-мужа. Непричастен я к преступлению Мыши!

Допросив Светлячка и Петуха, Дух повелел отвести их в темницу, а сам сказал Мыши:

— Знаю теперь, что светить в темноте — назначение Светлячков, а кричать по утрам — обязанность Петуха. Значит, ни Светлячок, ни Петух не могли быть соучастниками твоего преступления, невиновность их очевидна. Кто же был твоим сообщником? Говори немедля!

Назвала Мышь Кукушку и Попугая.

— Прогрызла я стену кладовой, а предо мною — земляная насыпь; с трудом разгребая землю, стала я перетаскивать ее в другое место. Мне и невдомек, что поблизости Кошка притаилась, глаз с меня не спускает. Но тут села на дерево Кукушка и прокуковала: «Лучше вернуться! Лучше вернуться!»[69] Я сразу догадалась, что грозит мне опасность, и кинулась со всех ног к своей норе. Тут-то Кошка на меня и прыгнула: когти выпустила, зубами скрежещет; да только я уже далеко была! Так спаслась я от коварной хищницы. Разве не Кукушка помогла мне избежать беды?

Но это еще не все. На другой день попробовала я снова в кладовую пробраться; гляжу — передо мной груда камней, сдвинуть их мне не под силу. «Ну, думаю, придется бросать эту затею!» Но тут прилетел Попугай, сел на ветку и говорит: «Мышь, прогрызи дыру! Мышь прогрызи дыру!» Я и послушалась; забыв про усталость, с новыми силами принялась за дело. Разве не вправе я сказать, что на преступление толкнул меня Попугай?

Выслушал Дух эту речь и велел Воинам привести подстрекателей.

Горько заплакала Кукушка:

— Я — душа покойного властителя царства Шу, извечный гость Башаньских гор. Можно ли не печалиться вдали от родины? Когда луна горюет над безлюдными горами, я кукую: «Лучше вернуться! Лучше вернуться!» Поэт услышит — прослезится, путник услышит — задумается. От века звучит в лесу мой голос, почему же уверяет эта Мышь, что пела я ради нее?

Затем шумно затараторил Попугай:

— Я выходец из Луншаньских гор, желанный гость Людей. Разумом постигаю я мирские дела, речью могу подражать Человеку. Во дворце танского императора читал я стихи, в доме почтенного Яна разоблачил коварную изменницу, звал меня Мин-хуан и «Белоснежкой», и «Зеленым Чиновником»[70]. Поэт Ми Хэн воспел меня как «Священную птицу с Запада»[71], а Бо-Цзюй-и[72] прославил мою родину, что к востоку от Янцзы. Душа и повадки у меня птичьи, но разговариваю я языком человечьим. Да разве мог я, священная птица, участвовать в преступлении Мыши? Поболтать я люблю, вот Мышь и воспользовалась моей слабостью, чтобы возвести на меня поклеп. Впредь буду я молчать, рта не раскрою, что бы ни случилось!

Выслушал Дух Кукушку и Попугая и думает: «Попугай, конечно, невиновен. К тому же, он открыл мне, что обладает чудесным даром — изобличать преступников; надо будет иметь это в виду. Кукушка же — птица беспокойная и мстительная, Людей не любит. Но что ни говори — она душа властителя царства Шу, значит, обращаться с ней надо бережно».

И порешил строгий судья отослать Попугая обратно в горы Луншань, а Кукушку поселить в саду, подле кладовой, усадив ее на рододендрон, прозванный «Кукушкин цвет». Отдал Дух надлежащие приказания и говорит Мыши:

— Кукушка куковала без всякой цели. Попугай разговаривал сам с собой. Кто же наконец твои сообщники?

Назвала Мышь Иволгу и Бабочку.

— День изо дня набивала я, старая, брюхо белояшмовым рисом и жила припеваючи. В один погожий вечер, когда поблизости и человеческого голоса не было слышно, отправилась я в свое излюбленное местечко утолить голод. Прихожу — а на дереве сидит золотистая Иволга; прилетела неведомо откуда и нежным голосом чудесные песни поет, а меж цветов, соревнуясь в танце, порхают белые Бабочки. Обрадовалась я и стала с ними резвиться — они ведь мои закадычные друзья.