Средневековая литература - Два ларца, бирюзовый и нефритовый Страница 9

Вряд ли погонщика Фао можно обвинить в неискренности – не больше, чем любого из смертных, кому случалось быть любимым или любящим. Во многих странностях виновен сам язык, который заставляет нас выражать одним словом «люблю» наше отношение к женщине, к родителям, к поэзии и к домашним животным. Язык неизбежно становится источником путаницы и препятствием для искренности – вот почему подлинное чувство немногословно.

Возможно, что Фао говорил себе: «Я люблю своего брата, но не так, как подобает любить брата». Погонщик мог бы заметить, что и слона он любит не так, как подобает любить животное. Тогда, поразмышляв над сделанным выбором, он пришел бы к выводу, что решение было обусловлено не тем, как он любит, а тем, как подобает любить.

Может показаться, что если бы мы точно называли вещи своими именами, мы избежали бы многих противоречий и обвинений в непоследовательности. Однако вряд ли это помогло бы погонщику Фао. Попробуем задуматься над одним обстоятельством, которое представляется весьма странным. Мастер каллиграфии дает название каждой кисточке, а их у него десятки. Знаток лошадей различает более двадцати способов бега лошади. Но ничего подобного не происходит, когда мы говорим о любви, а ведь ее различия куда как очевиднее тонкостей каллиграфии.

И все же не будем слишком поспешно обвинять наш язык в нечуткости. Ведь даже если мы сохраним глагол «любить» только для описания отношений между мужчиной и женщиной, мы все равно не избавимся от затруднений. И при таком ограничении любовь будет состоять из множества разнородных явлений, она будет включать в себя и страсть, и заботу, и нежность, и ревность, и даже моменты забвения и многое такое, что вовсе не именуемо. Стоит отбросить хоть одну из этих частей, и мы не узнаем себя в любви, – да и любовь сама себя не узнает.

Поэтому во всякой любви, соединяющей любящих, есть нечто, сопоставимое с отношением к императору, и с отношением брата и сестры, есть также и тот самый момент привязанности, который Фао испытывал к своему слону. Соединяя все это в одном слове, язык остается искренним и точным, ибо такова сама любовь в отличие от бега лошади. И трудности погонщика Фао обусловлены трудностями и превратностями любви. Таков же удел любого смертного, с которым случается любовь.

18. Деньги

Однажды Гун заметил: «Принято считать, что различия между простолюдином и сюцаем заключаются не в предмете, на который направлен их интерес, а в способе рассмотрения этого предмета. В целом это справедливо, однако есть все же один исключительный предмет, сам разговор о котором способен указать нам, куда именно мы попали. Это деньги. Оказавшись в компании простолюдинов, мы рано или поздно непременно услышим о деньгах – и будем крайне удивлены, если этого не случится. Присутствуя при беседе мудрых, мы о деньгах не услышим ни слова, а если услышим, то, пожалуй, тут же усомнимся в мудрости собравшихся».

Речь Гуна столь понравилась правителю Шаньси, что он выделил философу щедрую денежную награду. Гу н принял вознаграждение без колебаний. Однако многие последователи Гуна посчитали, что тем самым учитель опроверг свое собственное утверждение.

ТРЕБУЕТСЯ решить, соответствует ли истине изречение Гуна, и если это так, то соответствует ли изречению его поступок?

Слова Гуна достоверны, многие могли бы подтвердить их своими собственными наблюдениями. Там, где разговоры все время ведутся о деньгах, не присутствуют ни мудрые, ни хитрые. Мудрым такие разговоры скучны, а хитрые присутствуют там, где присутствуют деньги, а не разговоры о них.

Мы видим, что размышление наставника Гуна понравилось правителю. Правитель заплатил Гуну, а тот взял деньги. В том, как поступил наставник, нет никакого противоречия, хотя с первого взгляда поступок учителя вызывает некоторые сомнения. Но ведь если бы правитель уезда и не сделал такого жеста, содержание мыслей Гуна нисколько не изменилось бы. А вот если бы Гун отказался от вознаграждения, то, во-первых, его жест был бы слишком демонстративным для мудрого сюцая, а во-вторых, правителю была бы нанесена обида, которую этот достойный человек совершенно не заслуживал.

Деяние Гуна следует назвать соразмерным. Наставник как бы вводит пример для подражания во всех подобных ситуациях: брать плату для того, чтобы не смутить дающего. Тогда тот сможет выразить доступную ему благодарность и в мире одним хорошим поступком станет больше.

Избегать разговора о деньгах не значит еще не думать о них. Бесконечные разговоры простолюдинов на эту тему легко объяснимы, ведь у человека недалекого что на уме, то и на языке. Но не столь легко объяснить упорное молчание на эту тему человека, владеющего культурой: можно ли, например, сказать, что у него на уме именно то, о чем он упорно молчит?

Для этого есть основания. Благородный муж вежлив и тактичен, ведь культурность собеседника прежде всего проявляется в том, что он не обидит собеседника даже невольно. Он не станет спрашивать женщину о ее возрасте, с незаконнорожденным не станет говорить о его отце, не заденет намеком и человека с физическими недостатками. Благородный муж и себя не поставит в смешное положение и воздержится от разговоров о деньгах, которых ему не хватает.

Однако человек не только культурный, но и мудрый, понимает, что упорное умолчание о деньгах может быть столь же красноречивым, как и непрерывный разговор о них. Следовательно, он будет избегать обеих крайностей: не поддержит пустопорожний разговор, но и не уклонится от ответа. В своих размышлениях взыскующий мудрости отведет деньгам подобающее место, однако он не станет уделять деньгам место, которое им не подобает.

И вот, размышляя, он может заметить следующее. Среди всех человеческих устремлений деньгам принадлежит срединная позиция. По своей интенсивности [чунь] стремление к деньгам родственно телесным вожделенииям, и оно – некоторым образом телесно – вызывает одышку, пот, оцепенение, а у иных и обморок. Но по своей форме тяга к деньгам родственна тяге к знаниям. В самом деле, подобно знанию, деньги, как наличные, так и отсутствующие, располагают к вычислениям, к совершению воображаемых операций. Общеизвестно, что новые знания быстрее и надежнее приобретает тот, кто уже владеет какими-то знаниями – в еще большей степени это относится к деньгам. И тут и там мы сталкиваемся с одинаковым вопросом: где приобрести и как лучше распорядиться. Таким образом, общего немало, хотя обычно принято указывать на моменты отличия: знание, в отличие от денег, если поделиться им с другими, не уменьшится, а даже возрастет. Правда, богатейшие купцы Поднебесной и владельцы крупнейших торговых домов ровно то же самое утверждают и о деньгах.

Срединная позиция денежного интереса делает этот интерес самым общим. В потворстве телесным вожделениям нет ни сюцаев, ни императоров, там все простолюдины. Стремление к мудрости позволяет пребывать в кругу людей, где все благородны независимо от рождения. Но общение посредством денег, это общение со всеми людьми, в том числе и с теми, кого мы никогда не увидим, и с теми, кого уже нет. Поэтому полное одиночество начинается с полного безденежья. Ибо, даже если у тебя не осталось ни родных, ни близких, но есть хотя бы один юань, ты еще не совсем одинок в этом мире. Ты еще можешь вступить в общение с первым встречным, купив у него что-нибудь, или, по крайней мере, поторговавшись.

Таково место, подобающее деньгам, что охотно признает мудрый, он будет противиться лишь тому, чтобы деньги не заняли чужого, неподобающего им места – места, где находится круг друзей, а не компания первых встречных. Гу н как раз и выразил то отношение к деньгам, какое и подобает мудрому.

19. Ань Сэй, чудак из Ухани

Ань Сэй потерял любимую жену, которая умерла внезапно, так как еще за день до смерти выглядела совершенно здоровой. Несколько месяцев Ань Сэй был безутешен, упрекая себя в особенности за то, что поссорился с супругой перед самой ее смертью. Не успело время залечить раны, как тяжело заболела дочь Ань Сэя – и лучший врач города лишь печально качал головой по поводу ее недуга.

И на этот раз отец решил подготовиться к предстоящему несчастью, – подготовиться так, как он это понимал. Он достал из ларцов все детские одеяния дочери – и сжег их, проливая слезы и вспоминая свою девочку в каждом из этих одеяний. Ань Сэй упросил соседей забрать кота, взятого в дом котенком в день рождения дочери. Он сочинил песню «Облетевшие лепестки», едва ли не каждый вечер он приглашал лучшего в городе мастера игры на цине, просил его играть эту песню и грустил под пронзительную музыку. Когда музыкант, ничего не понимая, спросил: «Разве можно так вести себя, если дочь еще жива?» – Ань ответил, что так легче избывать скорбь. «Я это знаю, мне есть с чем сравнивать», – добавил он.