Путешествие в Россию - Якоб Ульфельдт Страница 10

Иваном Грозным и Владимиром Андреевичем Старицким, закончившемся смертью последнего и разрушением крепостей в обоих городах. За этим следует история о Симеоне Бекбулатовиче, в пользу которого царь на короткое время отрекался от престола в 1575 г. После того как царь решил вернуть себе свой титул, он посадил Симеона в бывший удел Владимира Андреевича, т. е. в Тверь и Торжок. Вот почему NN рассказывает нам сейчас так подробно о происхождении Симеона Бекбулатовича[82].

Также значительное место отведено взаимоотношениям Ивана Грозного с семьей его второй жены, Марии Темрюковны, дочери черкесского правителя[83]. То же относится и к наклонностям Грозного к жестокости и ненормальному сексуальному поведению и то, что оба его сына принимают участие в зверствах. NN в неподдельном ужасе[84].

Эти записи, может быть, не всегда оказываются строго исторически корректны в деталях, но они, во всяком случае, отражают современный взгляд на события, и что особенно важно по сравнению с другими западными источниками, — это, вне всякого сомнения, взгляд самих русских на современную им историю России эпохи Ивана Грозного. Так что и с этой точки зрения наш “Дневник” — ценный и содержательный исторический источник.

На всех трех авторов одинаково глубокое впечатление произвели три особенности России, с которыми им пришлось столкнуться.

Все они отметили колоссальное количество отрядов, состоящих из татарских воинов на русской службе, на пути в Ливонию. Если судить только на основании записок датчан, то представляется, что русское войско состояло сплошь из татар. Возможно, это была просто психологическая уловка царя Ивана, которая, судя по реакции наших трех авторов, удалась вполне.

Все они пережили ужас и испытали сострадание к судьбе ливонских пленных, большие группы которых посольство встречало много раз на своем пути. Пленных ждали ссылка и рабство.

И наконец, все три автора были глубоко потрясены частыми вестями о жестокостях Ивана Грозного, и в особенности — зверствами по отношению к его собственным людям.

Церковная жизнь России также послужила поводом для критических замечаний всех трех авторов. Следует напомнить, что перед нами ревностные лютеране в первом или втором поколении. Критика, однако, значительно чаще встречается в “Записках” Ульфельдта и, естественно, у священника. Они занимались систематическим наблюдением церковной жизни и сбором информации о ней во время их пребывания в Новгороде, что нашло отражение в самостоятельных сюжетах их записок.

В “Дневнике” подобная критика редка и связана, как правило, с конкретными событиями и местами NN не предпринимает таких повторяющихся враждебных атак на доктрины и обрядность православной церкви, какие мы находим и у Ульфельдта, и у священника. Но все же иконы, которые несли во время крестного хода на праздник Петра и Павла 29 июня, он характеризует как идолы: “Русские внесли в церковь своих идолов вместе с крестами и знаменами”[85]. Позже, упоминая большое количество церквей и монастырей в Новгороде, он добавляет “Которые они используют для своего ложного богослужения”[86].

Совершенно не удивительно, что священник Андреас с большим интересом наблюдал и описывал церковную жизнь в России. Ульфельдт тоже проявлял черезвычайную заинтересованность в церковных делах, что нашло отражение и в других его работах. И именно Ульфельдт, а не священник постоянно вовлекал русских в горячие дискуссии по религиозным вопросам. Самоуверенно-фарисейские попытки Ульфельдта убедить своих русских оппонентов в ложности почитания святых и поклонения иконам достигали пропорций фарса. Это напоминает о знаменитой и злополучной попытке шведского короля Магнуса Эриксона в 1347 г. склонить русских к католицизму путем обсуждения вопросов вероисповедания в манере биргитинцев[87]. Дискуссии Ульфельдта были зафиксированы и в его записках, и у священника.

Ульфельдт, однако, был не единственным высокопоставленным членом посольства, который провоцировал русских на религиозные споры. Секретарь посольства Пауль Вернике вел дебаты на такие темы, как грех, святые, иконы, посты. Они нашли отражение только в записках Андреаса[88], который, перемешав дискуссии Ульфельдта и Вернике со своими собственными скрупулезными наблюдениями, создал настоящий трактат о церковной жизни России[89].

В своей критике православной церкви и Ульфельдт, и его священник подчеркивали в первую очередь те черты, которые они определяли как папизм[90]. Кажется, только у священника было все-таки понимание того, что между католической и православной церквями существует различие в догматах и литургике — например, при употреблении просфор[91]. Оба, однако, отметили, что православный священник должен быть женат, а если его жена умирает, то он не имеет права на второй брак, но вынужден оставить службу, — этот факт глубоко потряс воображение Ульфельдта[92].

Картина русских религиозных верований и их внешних проявлений, нарисованная Андреасом, основана на дискуссиях Ульфельдта и Пауля Вернике и в первую очередь на его собственных внимательных наблюдениях, и она намного подробнее, чем у Ульфельдта. Записки Андреаса — одно из наиболее полных западных описаний церковной жизни в России в XVI в., в том виде как она практиковалась в Новгороде, и написанное очевидцем.

Резко отрицательные отзывы Ульфельдта о России и русских часто становились предметом комментирования и толкований. Причину этого обычно видят в том, что Ульфельдту необходимо было оправдаться за скудные результаты, достигнутые им в России. Но факт заключается в том, что все три сочинения очень негативны по отношению к русским.

Антипатия автора “Дневника” направлена не столько против самой России, сколько против царя за его жестокое обращение как со своими подданными, так и с теми, кто попал в зону действия его власти. После описания того, сколь сурово обошелся Иван Грозный с маленьким городом Бронницы, поступив так же, как и с жителями Новгорода в 1570 г., наш автор восклицает: “Господи всемогущий, сохрани всех верных христиан от подобных тиранов, чтобы не подпадать им под их власть!”[93]

На поверхностный взгляд кажется, что “Записки” Андреаса содержат столь же негативные оценки России и русских, что и сочинение Ульфельдта. Но если сравнить их между собой более внимательно, то легко увидеть, что Ульфельдт, читая текст священника, находил его критику чересчур слабой. В трех местах, где священник употребляет слова verecundia (пристойность) и rubor (позор, стыд) для описания отсутствующих у русских этих позитивных качеств, Ульфельдт, не слишком деликатничая, систематически добавляет еще слово pudor (совестливость, чувство чести, целомудрие)[94].

Этого, однако, недостаточно, чтобы обосновать мнение, что Ульфельдт сознательно искажал картину. Мы можем прибавить к этому пример, как Ульфельдт по крайней мере один раз упустил возможность выразить свою признательность, если не благодарность, по отношению к одному конкретному русскому. Все три сочинения описывают, в какой опасности находилась жизнь