Письма к госпоже Каландрини - Аиссе Шарлотта Страница 11

У госпожи де Тансен снова лихорадка. Последние две недели у нее не было ни одного приступа, она решила, что совсем выздоровела, и принялась жаловаться на весь божий свет, а более всего на шевалье, и говорила о нем такие бессовестные вещи, что госпожа де Ламбер [151], которой она вздумала изливаться, не выдержала и пересказала ему все, что она говорила о нем, а тот просил передать госпоже де Тансен, что никогда ничего дурного о ней не говорил, это-де чистейшая ложь, он не из тех, кто бьет лежачих; что будучи с ней незнаком, он мог бы, как и все в городе, злословить по поводу истории с Ла Френе [152], однако этого не делал никогда, главным образом из уважения к ее сестре и ко мне.

Госпожа де Тансен сказала своей сестрице, что находит весьма странным, как это я, живя с ней в одном доме, не прихожу справляться о ее здоровье, за последние полгода она-де видела меня всего один раз; что она теперь запрещает мне у нее появляться, отныне меня станут пускать только вместе с госпожой де Ферриоль, а ежели вздумаю пожаловать одна, меня приказано не принимать. Так, значит, и запишем, и впредь я не намерена больше терпеть от нее оскорблений. Мне до нее и дела нет, и я только благодарю судьбу за сей праведный гнев. В Пон-де-Вель я не поеду – госпожа де Ферриоль говорит, что пробудет там всего три недели, только чтобы уладить некоторые дела Мне очень грустно это из-за вас. Я могла бы иметь счастье вас обнять, а я ради подобного счастья готова снять с себя последнюю рубашку. Но рано или поздно я вас, конечно, увижу! Мадам дурит еще больше, чем прежде. Только что она кончила пить баларюкскую воду; на днях ей сделали сильное кровопускание. Крайне за нее беспокоюсь. Несносными своими выходками она иной раз выводит меня из себя. Но стоит мне опомниться, как сразу же просыпается во мне чувство благодарности к ней. Вокруг меня одни горести, и нет вас рядом, чтобы успокоить меня. Шевалье по-прежнему сильно недомогает, он ужас до чего изменился. Представьте себе мою тревогу. Он все более привязывается ко мне. Еще у меня два больших огорчения – я потеряла любимое колечко, которое собиралась отказать вам в случае моей смерти – с маленькой печаткой, окруженной бриллиантиками. А другая потеря – моя собачонка, бедненькая моя Пати, та, которой вы устраивали конурку. Ее украли у меня; она всегда сидела у дверей, ожидая прихода слуг шевалье, которого нежно любила. Нет слов, чтобы выразить, какое горе для меня утрата этого милого создания. Очень мне хочется поскорее избавиться от своих долгов, мысль о них постоянно меня тревожит. Со мной стряслась небольшая беда – я продала свои бриллиантовые подвески за тысячу восемьсот ливров, чтобы купить на эти деньги три акции, которые я намеревалась сохранить сами знаете для кого [153]. Не сомневаюсь, что я бы на этом выиграла – акции в ту пору были по шестьсот пятьдесят. Я совсем было собралась их купить, но тут госпоже де Ферриоль понадобилась тысяча франков. Я одолжила их ей, рассчитывая, что через два дня она вернет мне их, как обещала. С тех пор прошло уже полгода, акции поднялись до тысячи ста пятидесяти ливров, сейчас они идут уже по тысяче. Вы только подумайте, продай я их тогда, я заработала бы тысячу экю и могла бы заплатить часть своих долгов. Так что будущее мое весьма неясно. Оставшиеся шестьсот ливров пойдут на оплату всяческих мелочей. Приходится мириться с потерей состояния. Есть люди, которые стоят большего, нежели я, и более меня достойны жалости. Жестокое это утешение, когда люди эти – твои друзья.

Г-н Бертье по-прежнему очень любит вас, но он был так озабочен смертью госпожи де М., которая была ему доброй подругой и самой нелепой женщиной на свете, что не в состоянии сейчас уделять внимание своим друзьям. Он весьма достойно повел себя по отношению к госпоже де Ферриоль. Он давно уже мечтал о месте нашего посланника в Константинополе, и оно было ему обещано, но узнав, что его домогается также г-н Пон-де-Вель, он, ни слова никому не сказав, отправился к гг. де Морепа [154]и де Морвилю [155]и заявил им, что место это хотел получить лишь в том случае, если на него не рассчитывает г-н Пон-де-Вель, а поскольку ему теперь стало известно, что должность эту желал бы получить его друг, он отказывается в его пользу, считая его более для нее пригодным – он-де и более умен, и к тому же располагает опытом своего дяди, чью память в той стране все так высоко чтят. После этого г-н Бертье приходил к нам обедать и ни словом не обмолвился о своем благородном поступке. Г-н Пон-де-Вель узнал обо всем от г-на Морепа. Я вполне разделяю со всеми чувство признательности к нему, но чувство это никогда не выйдет за пределы уважения. Внушите это вашей любезной дочери, которая однажды уверяла меня, будто я когда-нибудь непременно в него влюблюсь.

Поговорим теперь немного о г-не д'Аржантале. Это красивейший юноша на свете; в суждениях своих весьма разумен – поступает же всегда так, как подсказывает ему сердце. Он уже не влюблен, он всецело принадлежит своим друзьям. По-прежнему большой любитель пирожков, а мы между тем умираем с голоду. Едим до того скудно, что дальше идти некуда. Сокращать расходы на господский стол больше невозможно, ибо ничего, решительно ничего не остается. Начали уже экономить на столе прислуги, и я не сомневаюсь, что кончится это как с тем человеком, который уверял, будто его лошадь может вообще обходиться без пищи, и сперва давал ей половину ее дневного рациона, а несколько дней спустя половину половины и так далее. Бедное животное попросту сдохло [156].То же будет и с нами. Вот какое я написала вам длинное письмо – вам трудно будет разбирать его, у меня кружится голова; если бы не это, я бы могла написать вам еще несколько страниц. Вы ничего не пишете мне, сударыня, по поводу «Гулливера». Примите изъявления искреннего моего почтения к вам и ко всем, кто до вас относится.

Письмо XII

Из Парижа, 13 августа 1728.

Ваша дочь, сударыня, рассказала мне о том, какой вы подверглись опасности, и я так испугалась, словно сама была тому свидетельницей. Не повлиял ли испуг на ваше здоровье? Как вы себя чувствуете? Сделайте милость, напишите мне. Мы – ваша дочь, госпожа Найт и я – часто о вас говорим, вы ведь знаете, как я их люблю. Я надеялась, что с помощью г-на Кабана [157]мне удастся найти способ как-то улучшить положение вашей дочери [158], но никогда мне не приходилось сталкиваться с большим бескорыстием, большей деликатностью чувств, мягкостью и – большим упрямством: от чрезмерной ее добродетельности поистине можно потерять терпение; она повела себя столь безрассудно и вместе с тем столь достойно, что мною попеременно овладевали то гнев, то восхищение, и я не в силах была ни бранить ее, ни одобрять.

Я бы, право, даже удивилась, ежели бы вы прожили несколько месяцев без каких-либо новых огорчений! Я тоже очень была опечалена смертью г-на де Виллара. Для сына его это большая утрата [159], и он понимает это. Мне не пришлось повидать его перед отъездом, но я не слишком об этом жалею, потому что очень бы, конечно, разогорчилась, поговорив с ним. Как могли вы, сударыня, вообразить, что подробное описание ваших бед способно мне наскучить? Неужто вы забыли, с каким нежным вниманием я отношусь ко всему, что до вас касается. Ваши невзгоды приводят меня в отчаяние и не могут меня обременить; я уверена, что, повествуя о них, вы приносите себе некоторое облегчение. Теперь пришло время рассказать вам о переменах в делах моих. Боюсь только, что, коснувшись сего предмета, я невольно вновь напомню вам о ваших собственных горестях. Сначала моя пожизненная рента подверглась резкому сокращению. Я посылала вам копию с письма, которое направила кардиналу. Я вовсе не льстила себя надеждой, что оно возымеет какое-либо действие, но мне не хотелось иметь впоследствии повод в чем бы то ни было себя упрекнуть. Я обещала моей бедной Софи [160], до этого получавшей от меня, согласно договору, триста ливров пожизненной ренты, которая теперь сократилась до ста, что ежели из этих денег ей что-нибудь вернут, я пересмотрю договор, хотя это, как вы знаете, было бы не в мою пользу. Ей вернули сто пятьдесят ливров, и она ни за что не хочет воспользоваться моим обещанием; мы условились, что новый договор вступит в силу только через два года, ибо она хочет, чтобы прежде я разделалась со своими долгами. Разве не великодушно это с ее стороны? Я же во всем этом играю не самую лучшую роль. Я получила обратно восемьсот сорок ливров, так что ныне располагаю двумя тысячами семьюстами сорока, но моя радость по этому поводу весьма омрачена тем, что, как оказалось, о семье г-на де Ферриоля позабыли. Госпоже де Тан-сен возвращено всего триста ливров; это очень мало по отношению к ее доходам, и она в бешенстве. А между тем она своевременно приняла все возможные меры: часто виделась с г-ном де Маню [161], несколько раз писала к кардиналу, пускала в ход своих весьма влиятельных друзей, так что и не сомневалась в том, что ей возвращено будет все. Теперь она в ужасном расстройстве, как говорят; сама-то я с ней не вижусь. Ее фаворитка госпожа Дуаньи [162]уже начинает впадать в немилость.