Трактат о двух Сарматиях - Матвей Меховский Страница 12

Тема о нашествии с востока в это время — одна из самых грозных. Турецкая опасность закрывает почти весь политический горизонт в восточных окраинах центральной и южной Европы. Не надо забывать, что гибель Константинополя для Меховского и его современников была не более давним событием, чем для нас, например, франко-прусская война; что последовавшие затем завоевания османов продолжались вплоть до смерти Мухаммеда II (1481 г.) и, если ослабели к концу века, то не перестали быть угрозой ближайшего будущего. В литературе конца XV в. еще звучат патетические призывы Энея Сильвия (Пия II) к крестовому походу против турок; донесения дипломатов, особенно итальянских, больше всего говорят именно о турках; необходимостью борьбы с ними мотивируются и диктуются политические союзы недавних врагов, объединения государств и искания средств обороны. Как мало обманчивы были эти опасения, видно уже из того, что не более, чем через 10-11 лет после выхода в свет Трактата, Сулейман Великолепный стоял под стенами Вены. Типично для эпохи и то, что сам автор Трактата, во время путешествия в Рим в 1499 г., едва не попал в плен и рабство к туркам, разорявшим тогда северную Италию.

В такое время книжка, повествующая о нашествиях диких орд гуннов или татар с востока, должна была читаться с интересом: говоря о далеком прошлом, она была актуальна и близка; читая о гуннах, помнили о турках[80].

Главное, однако, было не в этом. Углубляясь дальше в книжку, читатель находил в ней живое описание Московии, а эта тема с конца XV века возбуждала пристальное внимание на Западе, занимая «дипломатов и ученых, торговых людей, художников, ремесленников и, наконец, просто авантюристов всякого рода, которых так много было в ту беспокойную эпоху». С одной стороны, тут действовали расчеты на московского князя, как возможного союзника или орудие в борьбе против османов; недаром в дипломатической переписке европейских дворов с конца XV в. регулярно сообщается о московских делах, и даже теоретики соединения церквей, в роде Альберто Кампензе, или духовные сановники, в роде Яна Лаского или Иоганна Фабри, рассуждая о церковных делах, прекрасно понимают, а иногда и не скрывают подлинный смысл унии и очень охотно сообщают не о количестве церквей или священников, а о силе московских войск. С другой стороны, основная тема Трактата задевала и торговые интересы, давая материал надеждам на приобретение либо нового рынка в самой Московии[81], либо новых путей, путей транзитной торговли через нее с дальним Востоком в противовес установившейся португальской монополии в торговле с Индией[82] и османскому господству на путях ближнего Востока.

Нельзя, наконец, упускать из вида и жажду новизны, новых открытий, научного прогресса, столь присущую Ренессансу. Весьма характерно в самом деле, что такой безразличный для политики и экономики вопрос, как вопрос об истоках Дона и о существовании Рифейских гор, не только вызывает внимание ученых[83], но оказывается одним из предметов, поручаемых специальному изучению едущего в Москву имперского посла[84].

Трактат Меховского, таким образом, отвечал самым разнообразным вкусам и интересам, ожиданиям и запросам читателя XVI в.

Что еще должно было действовать убеждающе, это — самая форма выступления краковского ученого. В год написания Трактата Меховскому было уже 60 лет. Между тем его сочинение дышит свежестью и задором молодости. Один из внимательнейших ценителей Трактата[85] находит, «что все рассказы его носят на себе печать какого-то особенного незлобивого добродушия». Может быть, в некоторой части это и верно, но верно и то, что в Трактате не раз сказывается страстный полемический темперамент автора. Он сам верит в то, что открывает новый мир, и убеждает своей верой читателя. Его Трактат в высшей степени типичен, как новое слово в науке, вызывающее резкий сдвиг установившихся точек зрения и поворот на иной путь. Меховский решительно порывает со старыми авторитетами античных писателей. О живом и современном он говорит современным и живым языком: называет народы, места и вещи современными именами; без всякой торжественности и немецкой серьезности Герберштейна он просто и незаметно вводит даже точную транскрипцию географических и личных имен, стараясь приблизить ее к произношению; он приводит много слов на местных языках и т. д. Короче говоря — изображает живое живым, а не через призму мертвых известий давно истлевших свидетелей.

Маленькая книжка (и в этом тоже ее достоинство!), написанная таким образом, первая печатная книга о Московии, не могла не иметь успеха.

Как и часто бывает с такими боевыми произведениями, открывающими новый путь в науке, Трактат не миновал кое в чем и ошибок, именно в результате новаторских увлечений автора. Однако, если даже это и ошибки, они вполне извинительны и естественны.

В чем, строго говоря, поправляли Меховского его критики[86], да Колло и Герберштейн, или колеблющиеся последователи в роде Павла Иовия? В вопросе о Рифейских горах. Меховский так горячо и упорно отрицал существование Рифейских и Гиперборейских гор и даже всяких вообще гор в Московии, что, хотя при этом мимоходом и признал существование гор в Югре и по берегу Северного Океана, его читатели просто не заметили этого и, каждый по своему, стали подтверждать наличие Рифейских гор, разумея под ними те, что Герберштейн назвал Поясом мира, то есть Урал. В излишнем заострении своего тезиса наш автор формально делал ошибку, но это была одна из тех плодотворных ошибок, без которых нет движения в науке и нет ее развития.

VIII

Каково же значение книжки Меховского для нас и для современной науки?

Первый по этому предмету высказался К. Мейнерс[87] (о. с., стр. 4), и как ни мало основательно местами его суждение, обойти его нельзя. Прочитавши Трактат в итальянском переводе в сборнике Рамузио, Мейнерс прежде всего впал в недоумение перед вопросом, когда впервые он был напечатан (!), и предположил, что первое издание давно утрачено. Он стал было даже теоретически высчитывать возможное время написания Трактата и, исходя из того что, по словам Меховского (II.II.2), крещение Югры произошло «около двадцати лет назад», а по другим источникам (Герберштейн), Югра покорена в 1518 г.[88], пришел к заключению, что написан Трактат в 1538 г. (!),