Неизвестен Автор - Окассен и Николетта Страница 2

Пока Окассен сидит у себя в спальне и тоскует о Николетте, своей подруге, граф Бугар Валенский не перестает воевать. Он собирает своих воинов, пеших и конных, и идет на замок, чтобы осадить его. Тогда поднимаются крики и шум, рыцари и воины берутся за оружие и спешат к воротам и стенам на защиту замка, а горожане всходят на выступы стен и бросают оттуда камни и острые копья.

Осада становилась все сильней и жесточе, и тогда граф Гарен Бокерский пришел в покой, где Окассен печалился и тосковал по Николетте, своей подруге, которую он так любил.

– Сын мой! – сказал граф, – сколь ты жалок и несчастен, если можешь смотреть, как осаждают твой замок, самый лучший и крепкий из замков. Знай, если ты лишиться его, то останешься без наследства. Сын, возьмись за оружие, и садись на коня, и защищай свою землю, и помогай своим людям, – иди в бой! Пускай ты даже никого не сразишь и никто не сразит тебя, но люди, увидев тебя рядом, будут доблестно защищать свое добро, и свою жизнь, и землю твою и мою. Ты такой большой и сильный – исполняй свой долг!

– Отец, – сказал Окассен, – к чему вы это говорите? Пусть господь будет глух ко всем моим мольбам, если я стану рыцарем, и сяду на коня, и ринусь в бой, если буду поражать рыцарей, а они – меня, прежде чем вы дадите мне в жены Николетту, нежную мою подругу, которую я так люблю.

– Сын мой, – сказал отец, – ты просишь невозможного. Я предпочту лучше быть разоренным и лишиться того, что имею, чем видеть ее твоей женой, твоей супругой.

Он повернулся. И когда Окассен увидел, что отец уходит, он позвал его.

– Отец, вернитесь, – сказал Окассен, – я хочу предложить вам доброе соглашение.

Какое, милый сын?

– Я возьму оружие и пойду в бой, но с условием: если господь вернет меня живым и невредимым, вы позволите мне повидать Николетту, мою нежную подругу, перекинуться с нею двумя-тремя словами и хоть один раз поцеловать ее.

– Согласен, – ответил отец.

Он дал ему обещание, и Окассен возрадовался.

9

Теперь поют

Окассен уже волнуем

Предстоящим поцелуем,

Это впрямь судьбы подарок,

Он дороже тысяч марок!

Вот теперь не укорят:

Окассен сражаться рад!

Панцирь он надел двойной,

Шлем приладил боевой,

С рукояткой золотой

Меч он выбрал дорогой,

Захватив копье и щит, –

На коня вскочить спешит,

Ноги вставил в стремена,

Весь отвагой он горит, –

Так любовь его нежна! –

И, сверкнув броней, летит,

Шпорой тронув скакуна,

За ворота, где война,

Где кипит сраженье.

10

Теперь говорят и сказывают-рассказывают

Окассен, облаченный в доспехи, поскакал на своем коне, как вы уже слыхали и поняли. Боже! Как красил его щит у груди, и шлем на голове, и перевязь меча на левом боку! Юноша был высок, силен, красив, строен, конь под ним был быстр и проворен, и рыцарь направил его прямо в ворота. Но уж не думаете ли вы, что он хотел угнать быков, коров или коз или сразиться с врагами? Ничуть не бывало! Ни о чем подобном он и не помышлял: так погружен он был в мысли о Николетте, своей нежной подруге, что забыл о поводьях и о том, что ему надлежало делать. Конь же, почувствовав шпоры, понес его в битву и устремился в самую гущу врагов. Они протянули к нему со всех сторон руки, схватили его, отняли щит и копье, и потащили его, застигнутого врасплох, и по дороге уже обсуждали, какой смерти его предать. И Окассен услышал их речи.

– Иисусе сладчайший! – воскликнул он. – Ведь это мои смертельные враги уводят меня, чтобы отрубить голову! Но если отрубят мне голову, то не смогу я говорить с Николеттой, моей нежной подругой, которую так люблю. Однако есть еще у меня хороший меч, и сижу я на добром скакуне, успевшем отдохнуть. Так буду же защищаться из любви к милой, и если только бог меня любит, то поможет мне, а не им!

Юноша был силен и высок, и конь, на котором он сидел, был резв. И Окассен взялся за меч и стал наносить удары направо и налево, и разрубал он шлемы и забрала, руки и плечи, и растеклась вокруг него лужа крови, подобно той, какая бывает вокруг дикого кабана, когда собаки нападут на него в лесу. Так он убил десять рыцарей и семерых ранил. Стремительно вырвался он тогда из битвы и галопом понесся назад с мечом в руке.

Граф Бугар Валенский слыхал, что собираются повесить Окассена, его врага, он подъехал поближе, и Окассен тотчас узнал его. Он занес меч и ударил графа по шлему так, что вдавил в голову. Граф был оглушен и свалился на землю. Окассен протянул руку, поднял его, взял за забрало и повел к своему отцу.

– Отец, – сказал Окассен, – вот ваш враг, который долго воевал с вами и причинил столько вреда! Ведь двадцать лет длилась эта война, которую не мог никто завершить.

– Славный сын, – сказал отец, – вот такими подвигами отличаться бы тебе с детства, а не думать о пустяках.

– Отец, – сказал Окассен, – не читайте мне проповедей, а исполните наше условие.

– А? Какое условие, славный сын?

– Ого, отец! Вы его забыли? Клянусь головой, уж кто-кто, а я его не хочу забывать; ведь оно глубоко в моем сердце. Разве вы не обещали, когда я взялся за оружие и пошел в бой, что, если господь меня вернет живым и невредимым, вы мне дадите видеться с Николеттой, моей нежной подругой, и я смогу перемолвиться с ней двумя-тремя словами и поцеловать ее хоть один раз. Это обещали вы мне, и я хочу, чтобы вы сдержали слово.

– Я? – сказал отец. – Да не поможет мне бог, если я сдержу такое обещание. Если бы твоя Николетта была здесь, я бы сжег ее на костре, да и тебе бы не поздоровилось.

– Это ваше последнее слово? – спросил Окассен.

– Да поможет мне господь, – отвечал отец.

– Поистине, – сказал Окассен, – мне весьма тягостно, что человек в вашем возрасте лжет. Граф Валенский, я взял вас в плен?

– Разумеется, господин мой, – ответил граф.

– Дайте мне вашу руку, – продолжал Окассен.

– Охотно, господин мой.

Он подал ему руку.

– Поклянитесь мне, – сказал Окассен, – что сколько бы вы ни жили, не пройдет ни одного дня, чтобы вы не оскорбляли моего отца и не посягали на его жизнь и имущество.

– Ради бога, господин мой, – сказал граф, – не издевайтесь надо мною, но назначьте мне выкуп. Я дам вам все, что вы потребуете, будь это золото и серебро, скакуны или простые лошади, разные драгоценные меха, собаки или птицы.

– Как? – сказал Окассен. – Вы не хотите признать, что вы – мой пленник!

– Хочу, господин мой, – сказал граф Бугар.

– Да накажет меня господь, если я не сниму с вас голову, – воскликнул Окассен, – раз вы отказываетесь дать клятву.

– Ради бога, – сказал граф, – я поклянусь во всем, что вам угодно.

Тогда Окассен посадил его на коня, сам сел на другого и проводил графа до места, где тот был в безопасности.

11

Теперь поют

Убедился граф Гарен,

Что не хочет Окассен

Добровольно разлучиться

С Николеттой светлолицей.

«Нет, добьюсь я перемен! –

Граф сказал. –

Из крепких стен

К Николетте не пробиться».

И в темницу, под землей,

Сын упрятан молодой.

Стал взывать он со слезами,

Вот, послушайте вы сами:

«О Николь, лилея сада,

Светлолицая отрада,

Ваших сладостных лобзаний

Может ли мне быть желанней

Сок пьянящий винограда!

Знал я как-то пилигрима.

Лимузен[9] забыв родимый,

Страшной мукой одержимый,

На постели он стонал

Без движения – от боли.

Вы же мимо проходили,

И подол свой подхватили –

И мантильи край соболий,

И рубашки белый лен, –

И при виде ножки милой

Сразу стал он исцелен,

Позабыл свой стон унылый.

Преисполнен свежих сил,

Он, бодрей чем раньше был,

Восвояси поспешил...

О подруга, о лилея,

Кто в движениях плавнее,

В играх сладостных – славнее?

Кто в беседе веселее,

В поцелуях кто нежнее?

Кто вас может не любить!

Из-за вас я обречен

В подземелии тужить

Где навеки заточен!

Мне до смерти слезы лить

Из-за вас, подруга!»

12

Теперь говорят и сказывают-рассказывают

Окассена заключили в темницу, как вы уже слышали и поняли, а Николетту заперли в светелке. Это было в мае, когда дни стоят жаркие, длинные и светлые, а ночи – тихие и ясные. Однажды ночью, лежа в своей постели, увидела Николетта, как ярко светит луна в оконце и услышала, как поет соловей в саду, и вспомнила об Окассене, друге своем, которого так любила. Она стала думать о графе Гарене Бокерском, который смертельно ненавидел ее, и решила, что не останется больше здесь: ведь если бы кто-нибудь донес на нее и граф Гарен узнал о ней, то предал бы ее злейшей смерти. Она прислушалась: оставленная с ней старушка спала. Николетта встала, надела платье из прекрасного шелка, взяла с постели покрывала и холщовые простыни, связала их, скрутила из них веревку, такую длинную, какую только могла, прикрепила ее к подоконнику и спустилась по ней в сад. Приподняв одежды одной рукой спереди, а другой сзади, пошла она по саду, прямо по росистой траве.