Шарль Сорель - Правдивое комическое жизнеописание Франсиона Страница 24

— Она к вашим услугам, — возразила хозяйка дома.

— Покорнейше вас благодарю, — отвечал тот, — но скажите мне, во сколько она обошлась: я сейчас же уплачу вам ту же цену.

— Шесть ефимков, сударь.

— Право, я дам вам за нее тридцать шесть, — сказал он, вручая ей кошелек. — Это недорого, ибо вам нелегко было приобрести ее и еще труднее будет с ней расстаться.

Жена судьи отлично поняла, почему он платит ей такие большие деньги за картину, и так вступилась за него перед мужем, что помогла ему выиграть процесс.

Нет такой тайны на свете, которая в конце концов не стала бы явной. Так и эта история получила огласку благодаря служанке, которую судья, изрядно поколотив, выгнал из дому. Желая ославить своего барина, она принялась рассказывать по всему городу о происшествии с атласом и картиной, так что наш лихоимец вскоре стал притчей во языцех.

Отец мой отправился к адвокату, состоявшему при Судебной палате, дабы изложить ему свое дело и узнать, имеются ли у него данные для апелляции. Тот никогда никого не отговаривал от кляуз, а потому и на сей раз не изменил своему обыкновению и подзудил моего отца обжаловать первое решение на нескольких основаниях.

— Как дворянин, — сказал он, — вы должны показать, что у вас есть мужество и что с вами не так легко справиться: тяжба — тот же поединок, где, как на Олимпийских играх, пальма первенства достается победителю. Станешь овцой — волки съедят, говорит пословица; а вам, видите ли, предстоит жить в деревне среди упрямых мужиков, которые, надеясь не заплатить, отрекутся от своих долгов, как только узнают, что вы хоть раз позволили водить себя за нос, как простофиля. К тому же вас ждут неоценимые радости, если вы будете тягаться в нашем именитом суде: вы станете известны тем, кто даже вашего имени никогда не слыхал, и вдобавок сделаетесь бессмертным, ибо о вас будет упомянуто в реестрах, которые хранятся вечно. Что же касается ваших будущих наследников, то, получив имущество, ради коего вы теперь так хлопочете, они благословят ваши заботы и всю свою жизнь будут молиться за вас всевышнему. Это должно примирить вас с мыслью о легких и преходящих неприятностях, мешающих вам продолжать начатое. В заключение посоветую вам не давать передышки противной стороне, а также не идти с ней на мировую, хотя бы она вам это предложила. Нет ничего приятнее, как добиться окончательного решения. Будьте совершенно спокойны: оно состоится в вашу пользу, ибо это дело вернее верного.

Вслед за тем перетряхнул он всего Бартоло и Курция [28] и процитировал всевозможнейшие законы, чтоб доказать правоту моего отца, каковой поверил ему на слово, не зная, что находится в таком месте, где умеют мастерски выдавать подложные грамоты за настоящие, считаются только с доводами тех, в ком заинтересованы, и разбирают тяжбы с кондачка.

Отцу порекомендовали молодого стряпчего свежего разлива, который для получения своей должности, несомненно, заплатил — и я знаю кому! — изрядные деньги: ибо, судя по всем данным, ему разрешили выступать в палате не за великие его познания в правоведении. Тем не менее оказался он не настолько невежествен, чтобы не знать, в какую сторону надлежит ему развить свой талант, и, право, был он таким хорошим стряпчим, что стряпал лучше для себя, нежели для других. Родитель мой попал в сквернейшие руки, ибо сей человек дал подкупить себя противной стороне, дабы извлекать двойную прибыль; вместо того, чтоб продвигать дело, он его затягивал наперекор отцу, уверяя, будто вся бесполезная волокита, им затеваемая, крайне необходима.

Все его разговоры вертелись вокруг денег, и он постоянно заявлял, что тяжба требует огромных издержек, каковые в действительности были очень ничтожны; но отец продолжал давать ему столько, сколько он просил, желая поощрить к более старательному ведению дела.

Адвокат же со своей стороны тоже стремился заработать пожирнее и составлял акты так, что на каждую строчку приходилось не более двух слов, а, дабы разогнать их поосновательнее, писец его пользовался особой орфографией, в коей было множество ненужных букв; и вы можете мне поверить, что был он врагом тех, кто требует, чтоб писали так, как произносят [29], и в слове «pied» опускают букву «d», а в слове «debvoir», — букву «b». Кроме того, выводил он прописью литеры по-особенному, с таким длинным росчерком, что двумя словами заполнял целую строку; но хуже всего было то, что все его акты заключали в себе только суесловие, а о сути дела не было и помину. К тому же сей адвокат завел себе одно приятное обыкновение, а именно: когда собирался что-либо купить, то извлекал все потребные деньги из первого же обжалования, какое ему поручали составить, ибо заранее прикидывал, сколько для этого потребуется свитков, а затем заполнял их чем попало, хотя бы стишками. Однажды отец мой не удержался и, расплачиваясь с ним за челобитные, сказал, что от всех его бумажонок нет никакого толку, что сам он хоть и не адвокат, а сделал бы все это не хуже, а может быть, и лучше его, и что бесполезно цитировать все существующие законы, поскольку суд не обращает на них никакого внимания. Тот вломился в амбицию, и между ними произошла крупная ссора. Отец, желая смягчить обиду, перешел от личного обвинения к общему и обрушился на вою шайку крючкотворов, коих разделал на все корки.

— Какая мерзость, — сказал он между прочим, — что эти людишки открыто занимаются своим разбоем. Они изобрели тысячи уловок, чтоб спорное имущество попадало только к ним, а не к одной из сторон. Неужели народ так глуп и позволяет, чтоб эти пиявки его высасывали? Разве он не видит, что нагромождение разных формальностей — сплошной обман? На какого черта они нужны, ежели иск от этого не становится яснее? И почему не разбирают дела немедленно, как только тяжущиеся явились в суд? Но хуже всего то, что в каждой инстанции свой порядок судопроизводства. Хотел бы я знать, по какой причине? Отчего не остановиться на том, который лучше и короче? По-видимому, это делается лишь для того, чтоб понезаметнее надуть лиц, ничего не смыслящих в сутяжничестве.

— Вы обижаетесь из-за пустяков и, смею вас уверить, жалуетесь понапрасну, — возразил адвокат. — Что может быть прекраснее того способа, каким у нас ведется процесс? Разве все эти многочисленные пружины, которые следует нажать, не доказывают величия правосудия, и разве вам, тяжущимся, не приятно смотреть, как работает эта огромная машина? Что же касается несходства процедуры в разных инстанциях, то это скорее заслуживает похвалы, нежели порицания, да и сами вы знаете: что город, то норов.

— Готов согласиться с этим ради вашего удовольствия, — отвечал мой отец, — но меня сердит то, что правота не торжествует, несмотря на всю эту канитель: можно примириться и с волокитой и с ябедой, лишь бы судили по закону.

После этого адвокат еще долго разглагольствовал в защиту почтенного своего ремесла, но под конец всех концов все же вынужден был признать, что и оно далеко не без изъяна и что господь наслал сей бич на человечество в наказание за великие его грехи; пришлось ему даже согласиться с моим родителем и в том, что понапрасну называют у нас крючкотворскую практику просто «практикой», не говоря, какая именно, точно она единственная на свете или пользуется особым преимуществом перед остальными, отчего достаточно сказать одно это слово, чтоб было ясно, о чем идет речь.

Но вернемся к тяжбе. Дело было передано одному советнику Судебной палаты, самому чудаковатому из всех своих собратий, которые — бог весть от какой напасти — зачастую становятся под старость полусумасшедшими. Это удивляет тех, кому приходится посещать верховные суды, но, вероятнее всего, происходит по двум причинам: во-первых, судейские — низкого происхождения и, следовательно, обладают погаными душонками, а во-вторых, избегают порядочного общества, дабы поддержать свою дурацкую важность, и посвящают все свое время гнуснейшим кляузам, от коих еще более балдеют.

Докладчик по делу моего отца превратился от постоянного одиночества в форменного нелюдима; еще никому не удавалось на него повлиять, а потому сторонам нечего было опасаться, чтоб он стал благоволить к противнику. В крайнем случае он мог не понять дела; но это ничуть его не беспокоило, и он продолжал думать, что смыслит больше других.

Придя к нему впервые, отец застал его у крыльца без всякой челяди и, приняв за похоронного глашатая [30], чуть было не спросил, кто умер в околотке. Но какой-то франтоватый молодчик, имевший до советника дело, отвесил ему глубокий поклон и тем показал, что обращается к хозяину дома. Отец расспросил о юном хвате: оказалось, что он прежде был конюхом, а теперь состоял писцом при советнике и в новой своей должности не клал охулки на руку.

При первой встрече советник ничем не проявил своего чудачества, но на второй раз кое-что уже обнаружилось, ибо, выслушав содержание тяжбы, он сказал, что отец мой невежда, что он несет околесину и что пусть приведет своего стряпчего, чтоб толком изложить дело.