Коллектив авторов - Европейские поэты Возрождения Страница 29

Сильвия.

Как только я произнесу, вздыхая,Твои слова — красивые, не спорю,—К своим истокам возвратятся реки,Трусливый заяц за борзой припустит,А овцы — за волками, и медведиПолюбят море, а дельфины — горы.

Дафна.

Я знаю, до чего упряма юность:И я была такой, судьбой похожаИ ликом на тебя, — светловолосой,Как ты, была и с алыми губами,И на ланитах пухлых цвел румянец,С такой же сочетаясь белизною.Мне было в радость (радости у глупыхСвои) одно: натягивать тенета,На ветки клей намазывать, о каменьТочить копье, отыскивать по следуЗверей; когда же на себе случалосьМне взгляд подчас почувствовать влюбленный.Дикарка, я глаза склоняла долу,Полна стыда и гнева; счастье мнилосьНесчастьем мне, и нравиться другомуНе нравилось, как будто это былоМоей виною и моим позором —Внушать любовь и возбуждать желанья.Но время шло. Чего любовник верныйСо временем от милой не добьетсяПовиновеньем, вздохами, мольбами?Да, я сдалась, — оружьем победительИзбрал недаром слезы, и смиренье,И скорбный вид, и просьбы о пощаде.Открыла тень одной короткой ночиМне то, что долгий свет тысячедневныйОткрыть не властен был бы и поныне.Я прокляла тогда свою наивностьИ слепоту и молвила, вздыхая:«Вот лук мой, Кинтия, — с меня довольноИ стрел твоих, и твоего устава».Хочу я верить, что и твой АминтаВ один прекрасный день преодолеетТвое упрямство дикое и сердцеЖелезное твое смягчит. Быть может,Он не пригож? Или тебя не любит?Или другим не люб? Или, отверженТобою, бросился другой в объятья?Он Сильвии, быть может, не достоин?Достоин: если ты — дитя КидиппыИ внучка бога этой славной речки,То он Сильвано сын, который сыномБыл божеству стада пасущих — Пану.Когда ты смотришь в зеркало речное,Тебе не уступает АмариллисНичуть в красе, но он пренебрегаетПриманками ее, предпочитаяСтрадать из-за тебя. Ты, видно, хочешь(Да не исполнится твое желанье!),Чтоб он другой, отчаявшись, прельстился,Которая его прельстить бы рада.Какими бы глазами посмотрелаТы на него тогда? На то, как счастливС другою он и над тобой смеется?

Сильвия.

Пусть поступает со своей любовьюАминта, как захочет. Чьим угодноПусть будет он — моим бы только не был!Я не хочу, и он моим не будет,А стань моим, его бы я не стала.

Дафна.

Чем объяснить вражду?

Сильвия.

Его любовью.

Дафна.

Любовь добра, а дочь ее жестока?Но от ягнят когда рождались кроткихТигрицы? Или от вороны — лебедь?Ты говоришь неправду.

Сильвия.

Я любилаЕго, покуда он желал того же,Чего и я. Теперь другое дело.

Дафна.

Ты зла себе желала. Он желаетТебе добра, как и себе.

Сильвия.

ДовольноОб этом, Дафна.

Дафна.

Ну и воспитанье!Нет и в помине уваженья к старшим.Одно скажи: когда б другой влюбилсяВ тебя, с другим бы ты была другою?

Сильвия.

Другою никому меня не сделатьИз оскорбителей, в которых видишьВлюбленных ты, а я — врагов заклятых.

Дафна.

Выходит, овны овцамВраги? Какая глупость!Быки враги коровам?Выходит, голубицеЗаклятый ворог голубь?Выходит, ты расцветомВражды весну считаешь,Блаженнейшую пору,Которая с улыбкойЗовет к любви и счастьюПрироду и животных,Мужей и жен? Ужели ты не видишь,Как все лживое нынчеЛюбовью дышит новой,Любовью, полной трепетной отрады?Не видишь? ПолюбуйсяНа голубя, что, сладостно воркуя,Целуется с подругой.А соловей? Послушай,Как он поет на ветке:«Люблю, люблю». Узнай, когда не знаешь,Что змеи нынче поспешают к милым,Простясь на время с ядом;Тигрица с тигром рядом,И гордый лев влюблен. Лишь ты, дикарка,Чья дикость превосходитЗвериную, любви бежишь упорно.Да что там твари — тигры, львы и змеи,Когда растения и те умеютЛюбить. Смотри, с какой самозабвеннойДоверчивостью обнимают лозыСвоих мужей любимых; сосны сохнутПо соснам, плачет ивушка по иве,Бук любит бук, и ясень любит ясень,А пиния по гшнии вздыхает.И этот дуб корявыйИ неприступный с виду,—Он тоже знает силуЛюбовного огня; и ты могла быЕго услышать вздохи, если б сердцеТвое любить умело. Или хужеТы хочешь быть растений,Не зная наслаждений?Оставь, оставь упрямство,Одумайся, глупышка.

Сильвия.

Поверь: как только вздохиУслышу я растений,Я погружусь в пучину наслаждений.

Отрывок

Тут Аладин из Золотых воротВыходит, ратным окруженный строем,В надежде, если счастье снизойдет,Успеть на помощь славным двум героям.Султан с налету на француза жмет,Тесня его, потом отходит с боем,Ворота запирает за собой.Но где Клоринда? Нет ее одной.

Как раз когда ворота затворяли,Ее в толпе ударил Аримон.Она — за ним, от города все дале,Пылая местью. Паладин сражен.А что Аргант? Заметить мог едва лиИсчезновение Клоринды он:Забрали ночь и ратников громадаУ сердца — память, остроту — у взгляда.

Покончив с незадачливым бойцомИ успокоив кровью жажду мщенья,Она пришла в себя: враги кругом,И неоткуда больше ждать спасенья.Однако, убедившись, что ни в комОна не вызывает подозренья,Воительница храбрая нашлась,Одним из паладинов притворясь.

Потом, как волк, который схоронитьсяВ лесу спешит и заметает след,Она хотела тайно отделитьсяОт христиан, пока порядка нетВ рядах врагов и не зажглась денница,Но тут ее разоблачил Таикред:Он Аримона видел смерть воочьюИ за Клориндой ехал, скрытый ночью.

Танкред не даст убийце ускользнуть,Уверен, что принудит мужа к бою.Она к другим воротам держит путь,Священной осененная горою,Но склон не успевает обогнуть,Оружья звон услыша за спиною,И в ночь кричит: «Ты с чем спешишь, гонец?»В ответ: «С мечом. Теперь тебе конец».

«Ты ищешь смерти, — дева молвит смело,—И ты ее получишь от меня».Затем что с пешим всаднику не делоСражаться, паладин сошел с коня.Мечи скрестились, битва закипела,Сверкают взоры, полные огня.Враги сошлись, напоминая обаБыков, которых ослепила злоба.

Достойны ярких солнечных лучейИ зрителя отвага их и сила.О ночь, напрасно ты в груди своейСражающихся воинов сокрыла!Позволь поведать для грядущих днейПодробно обо всем, что дальше было.Да увенчает вечной славой их,Из мрака вырвав, мой правдивый стих.

Обоим опасенья незнакомыИ хитрости. Идет открытый бой.Забыты в гневе ложные приемы,Искусство отступило перед тьмой.Оружие звенит, трещат шеломы,И след нога не покидает свой;Нога недвижна, только руки ходят,И без ошибки цель мечи находят.

Оплошности, рождая жгучий стыд,Подогревают ненависть слепую,И каждый покарать врага спешит,Минуту приближая роковую.За кем удар, который все решит?Противники стоят почти вплотнуюИ в ход уже пускают сгорячаИ шлем, и щит, и рукоять меча.

Трикраты дева паладином сжатаВ объятиях и трижды узы рвет —Железные объятья супостата,Но не любовника. И вновь чередДоходит до остывшего булата,И новая струится кровь. Но вотОни, измученные долгой схваткой,Расходятся для передышки краткой.

Поодаль на мечи облокотясъ,Стоят они и смотрят друг на друга.Уже денница в небе занялась,И первым светом полнится округа,И замечает паладин, гордясь,Что больше вражья, чем его, кольчугаОбагрена. Безумцы! Каждый разЧуть повезет — и все ликует в нас.

Какое ждет тебя, несчастный, горе,Не знаешь ты. Тебя повергнет в дрожьТриумф желанный, и (коль скоро в спореЖестоком смерти сам не обретешь)Ты в покаянье слез горючих мореЗа кровь, тобой пролитую, прольешь.Но вот окрепла, отдохнув, десница.Танкред к врагу дерзает обратитьсяз

«Молчанью наша честная борьба,Увы, обречена, и я расстроен.Зачем лишила зрителей СудьбаНаш подвиг ратный, что хвалы достоин?Скажи, молю тебя (когда мольбаУместна в битве), кто ты, храбрый воин.Я вправе знать заранее, комуОбязан смертью, если смерть приму».

Она в ответ: «Я тайны не открою,Привычке для тебя не изменю.Кто б ни был я, — один перед тобоюИз тех, что башню предали огню».Танкред взбешен: «Меня торопит к боюУслышанное. Я тебя казню,Предерзкий варвар, за твое признаньеИ в равной мере за твое молчанье».

И снова гневом полнятся сердцаУсталые. О, яростная схватка,Где силы на исходе у бойца,Что лишь в одном не знает недостатка —В решимости сражаться до конца!Кто победит, по-прежнему загадка.Давно бы оба испустили дух,Когда бы пламень гнева в них потух.

Эгейской наподобие стихии,Которая, когда стихает НотИль Аквилон, подолгу штормовыеЕще валы вздымает и ревет,—В сраженье силы истощив былые,Без коих быстрый меч уже не тот,Враги, начальным движимые жаром,Удар обрушивают за ударом.

Но близится к минуте роковойСмертельный спор. Клоринда проиграла:Несчастной в грудь он меч вонзает свой,Чтоб кровью напоить стальное жало,—И ткань покрова с ниткой золотой,Что под кольчугой перси облекала,Алеет, жаркий впитывая ток.Конец. Земля уходит из-под ног.

Нет прибегать к оружью больше следу,Клоринда упадает, вся в крови,И с просьбой обращается к Танкреду,Шепча слова последние свои.В них чувство, одержавшее победу,В них дух надежды, веры и любви;Пускай была Клоринда мусульманкой,Она уйдет из жизни христианкой.

«Тебя прощаю, друг… и ты прости,Не телу, нет, — не знает страха тело.За душу помолись и окрестиМеня. Ты совершишь благое дело».Она мольбой, невнятною почти,Растрогать сердце витязя сумела,И, гнев забыв и тысячи угроз,Он плакать хочет и не прячет слез.

Неподалеку брал ручей начало,Пробив журчащей струйкой горный скат.Наполнив шлем, Танкреду предстоялоУгодный богу совершить обряд.Он, над врагом склонясь, его забралоПриподнимает. О, виденье! ВзглядУзнал ее, и задрожали руки.Танкред молчит, сердечной полон муки.

Нет, он не умер, он остался жив,Он — на свою беду — собой владеет,Надеясь, что, водою окропив,Сраженную мечом спасти сумеет.Когда над ней, колена преклонив,Слова обряда шепчет он, светлеетЕе чело, и словно говоритОна: «Душе на небо путь открыт».

Лицо покрыла бледность гробовая,Сродни фиалкам посреди лилей,И кажется, что небо, сострадая,И солнце наклоняются над ней.Но вот она к Танкреду, умирая,Залогом мира длань взамен речейПодъемлет и в неловкой этой позе,Как будто бы уснув, почиет в бозе.

Танкред не сможет никогда понять,Как мог собою он владеть дотоле.Недолго силы сердцу растерять,Державшиеся в нем усильем воли.На чувствах, на челе его — печатьСмертельная от нестерпимой боли.В нем все напоминает мертвеца:Безмолвие, недвижность, цвет лица.

Его душа бы следом устремиласьЗа благородною ее душой,Что в небеса на крыльях возносилась,Когда б отряду франков за водойИли еще зачем-то не случилосьНаправиться сюда. Они с собойУвозят в стан Клоринду и Танкреда,Поверженного в прах своей победой.

По снаряженью вождь издалекаУзнал Танкреда и через мгновенье,Приблизившись, — о, жребия рука! —Увидел деву. Он в недоуменье.Другой бы приказал навернякаВолкам ее оставить на съеденье,А он нести, хотя неверной мнит,В шатер к Танкреду и ее велит.

Несущие считают, и напрасно,Что паладина жизнь оборвалась.И вдруг он застонал, и стало ясно,Что не убит, а только ранен князь,Тогда как неподвижно и безгласноВторое тело. Вот, не торопясь,В шатер просторный вносят их обоих,Но с тем, чтоб в разных поместить покоях.

Хлопочут люди верные вокруг,И не проходят втуне их старанья.Уж рыцарь смутно слышит речи слугИ рук целящих видит очертанья.Однако то, что ожил он, не вдругДоходит до туманного сознанья.Но наконец он свой походный домИ слуг узнал и говорит с трудом;

«Я жив? Дышу? И созерцают очиСпокойно этот ненавистный день,Что преступление минувшей ночиЯвил, рассеяв роковую тень?И ты, рука, ты не имеешь мочи,Тебе, трусливой, шевельнуться лень,Затем чтобы казнить меня, злодея,—Тебе, сразившей стольких, не жалея?

Возьми оружье, дабы в грудь вонзитьИ это сердце изрубить на части.Ужели ты, привыкшая разить,Не хочешь мне помочь в моем несчастьеИз жалости? Итак, я должен житьПримером душу погубившей страсти,Любви жестокой горестный пример,Бесчестия достойный изувер.

Я должен жить, и где бы ни носилоМеня, страданий мне не превозмочь.И день и ночь — мне будет все немило:В моей ошибке виновата ночь,А солнце мне на все глаза открыло;И от себя я буду мчаться прочь,Себя возненавидя бесконечно,И сам к себе прикован буду вечно.

Но где останки милые лежат?Кто мог предать несчастную могиле?Едва ли то, что пощадил булат,Прожорливые звери пощадили.Какою благородной пищей гладБезжалостные твари утолили!Сначала я, и после хищный зверь!..Где, милый прах, искать тебя теперь?

Я верю, что тебя найти сумею,—Сам по себе не можешь ты пропасть.Но если хищных тварей не успеюОпередить, пускай любимой частьМеня постигнет. Пусть вослед за неюМеня живьем поглотит та же пастьИ станет мне могилою утроба:Отдельного я не желаю проба».

Так молвит он и узнает в ответ,Что здесь останки бренные. Ужели!В потухшем взгляде вспыхивает свет,Как будто тучи в небе поределиПри вспышке молнии. С трудом ТанкредПодъемлет члены вялые с постелиИ, на увечный припадая бок,Влачится к той, кого мечу обрек.

Когда ее увидел он на ложе,Увидел рану страшную в грудиИ бледный лик, на сумерки похожий,Танкред едва не рухнул посредиПоходного жилья. Но для чего жеТогда друзья стояли позади?«О милые черты, — воскликнул витязь,—Что, смерть украсив, смерти не боитесь!

О милая рука, что мира в знакИ дружества к убийце простиралась!Какими видит вас недавний враг?Холодный прах, тобою лишь осталосьМне напоследок любоваться.Как? Над ней моя десница надругалась,А ты дерзаешь, беспощадный взор,Убитую разглядывать в упор?

И горькими не полнишься слезами?Так пусть же кровь пример покажет им,Пускай прольется!» С этими словамиНесчастный, жаждой смерти одержим,Повязки рвет дрожащими руками,И током кровь из ран бежит густым,И рыцарь чувств лишается от боли —И только тем спасен помимо воли.

Его кладут в постель и не даютИзмученной душе покинуть тело.О горе князя в несколько минутМолва огромный лагерь облетела.И вот уже Готфрид печальный тут,Друзья в палатку входят то и дело.Кто умоляет, кто бранит его,—Не помогает князю ничего.

Мучительны для сердца наставленьяИ ласковые доводы друзей.Не так ли рана от прикосновеньяСмертельная болит еще сильней?Но тут, как пастырь, облегчить мученьяСтремящийся больной овце своей,Отшельник Петр берется за Танкреда,Как бы его не прерывая бреда:

«Танкред, себя ты не узнаешь сам.Ты оглушен, но кто тому виною!Ты слеп, Танкред, но что твоим глазамПрозреть мешает! Знай — своей бедоюВсецело ты обязан Небесам.Ты их не видишь? Голос над собоюНе слышишь грозный, что тебе идтиИ впредь велит по прежнему пути?

На путь, достойный рыцаря Христова,Вернуться призывает он тебя,На путь, которым (для пути другого)Ты пренебрег, неверную любя.За это справедливо и суровоУже наказан ты. Приди в себя:В твоих руках твое спасенье ныне.Ужели ты не примешь благостыни?

Не принимаешь? Небу супротивИдти дерзаешь, о слепец беспечный?Куда спешишь ты, обо всем забывНа свете, кроме скорби бесконечной?Не видишь ты — перед тобой обрыв?Одумайся на грани бездны вечной!Ты гибели двойной не избежишь,Коль скоро скорбь свою не победишь».

Отшельник смолк, и страх перед могилойВ Танкреде жажду смерти заглушил;Слова Петра явились тою силой,Что придала больному сердцу сил,Однако не настолько, чтоб о милойТотчас язык его стенать забыл,Которая его печальной речиВнимает, может статься, издалече.

До сумерек и до рассвета к нейВотще взывает рыцарь исступленный;Так сиротливый плачет соловей,Вернувшись в дом, злодеем разоренный,И песней безутешною своей,Скорбя о чадах, полнит лес зеленый.Но наконец-то паладин, стеня,Смежает очи с возвращеньем дня.

И вот, еще прекрасней, чем живая,Она ему является во сне,Небесная и вместе с тем земная,И паладину молвит в тишине,Заботливой рукою осушаяЕму глаза: «Ты плачешь обо мне?Смотри, как я блаженна, как прекрасна.Мой друг, ты убиваешься напрасно.

Такою мне, когда б не ты, не стать.Ты у Клоринды отнял ненарокомЗемную жизнь, зато меня предстатьДостойной сделал перед божьим оком,Бессмертным небожителям под стать.Я не забуду о тебе, далеком,Здесь, где при Солнце вечном сможешь впредьТы красоту Клоринды лицезреть.

На Небо путь в порыве скорби бреннойНе закрывай себе в недобрый час.Тебя люблю я, как душе блаженнойЛюбить возможно одного из вас».И вспыхнул пламень — знак любви священнойВо взоре Небом озаренных глаз,И, принеся Танкреду утешенье,В свое сиянье кануло виденье.

Танкреда к жизни возвращает сон,И, пробудившись, он готов лечиться.Похоронить останки просит онЛюбезные. Пускай скромна гробницаИ скульптора (таков войны закон)Ее украсить не могла десница,Но, сколько позволяли времена,Надгробья форма камню придана.

Над головами факелы горели,За гробом скорбный двигался поток.Нагое древо рядом пригляделиИ меч на нем повесили — залогВоенных почестей. Едва с постелиНазавтра паладин подняться смог,Щемящего благоговепья полон,Один к могиле дорогой пришел он.

Явясь туда, где дух его живойПо воле Неба взаперти томился,Танкред, недвижный, хладный и немой,В надгробье взором безутешным впился.Но, наконец исторгнув: «Боже мой!»,Горючими слезами он залился.«О милый камень, под которым днесь —Мой пыл священный, а рыданья — здесь!

Неправда, ты не смерти пребыванье,—Приют останков, для меня живых.Я чувствую горячее дыханьеЛюбви, которой пламень ие затих.Прошу тебя, прими мои лобзанья,И вздохи, и потоки слез моихИ передай — мне это не под силу —Обретшей в глубине твоей могилу.

К ее останкам обратившись, взорЕе души, по-новому прекрасной,Едва ль осудит нас за уговор —Плод состраданья и любови страстной.Клоринда смерть свою не мне в укор,Надеюсь, но руке моей злосчастнойВменяет: ей не безразличен тот,Кто жил, любя, и кто, любя, умрет.

О смерти день желанный! Но намногоЖеланнее счастливый день, когда,Стоящий подле скорбного чертога,Сойду на веки вечные туда.Душе к душе откроется дорога,И с прахом прах сольется навсегда.Исполнится, о чем я грезил прежде,—Какое счастье пребывать в надежде!»

В Любви, в Надежде мнился мне залогВсе более счастливого удела;Весна прошла, надежда оскудела —И невозможен новых сил приток.

И тайный пламень сердца не помог,Все кончено, и не поправить дела:В отчаянье, не знающем предела,Мечтаю смерти преступить порог.

О Смерть, что приобщаешь нас покою,Я дерево с опавшею листвой,Которое не оросить слезою.

Приди же на призыв плачевный мой,Приди — и сострадательной рукоюГлаза мои усталые закрой.

Порой мадонна жемчуг и рубиныДарует мне в улыбке неземнойИ, слух склоняя, внемлет ропот мой,—И ей к лицу подобье скорбной мины.

Но, зная горя моего причины,Она не знает жалости живойК стихам печальным, сколько я ни пой,К певцу, что счастья рисовал картины.

Безжалостен огонь прекрасных глаз,—Жестокость состраданьем притворилась,Чтоб страсть в душе наивной не прошла.

Не обольщайтесь, сердца зеркала:Нам истина давным-давно открылась.Но разве это отрезвило нас?

Когда ты бьешься над костром, пастух,А он не хочет заниматься снова,Запомни: чтобы он от ветра злого,Как только что случилось, не потух,Оставь кремень в покое и огниво,—От лавра загорится он на диво.Но должен я тебя предостеречь:Себя недолго и отару сжечь.

Ее руки, едва от страха жив,Коснулся я и тут же стал смущенноПросить не прогонять меня с балконаЗа мой обидный для нее порыв.

Мадонна нежно молвила на это:«Меня вы оскорбили бесконечно,Отдернуть руку поспешив тотчас.По мне, вы поступили бессердечно».

О, сладостность нежданного ответа!Когда обидчик верно понял вас,Поверьте — в первый и последний раз

Он вам нанес обиду.Однако кто не обижает, тотОтмщенья на себя не навлечет.

На тебя ли я смотрю,На мое смотрю светило:Всех красавиц ты затмила,Лишь тебя боготворю.

Засмеешься — звонкий смех,Словно в небе луч весенний.Для меня ты совершенней,Для меня ты краше всех.

Молвишь слово — счастлив я,Словно птиц апрельских трелиВ зимних кронах зазвенели,Амариллис, боль моя.

Ни дуновенья; волныСмирили в море бег,И тише Леты воды сонных рек,И не услышать до зари в округеНи зверя, ни пичуги.Один лишь я в ночиО муках сердца в пустоту кричи.

Безмолвствуют леса,И безмятежно море,И не гуляют ветры на просторе.Высокий свет луныГорит во мгле, как символ тишины,И негам не случайноМы предаемся тайно:Да будут в час любвиБеззвучными лобзания мои.

Ровесник солнца, древний бог летучий,Лежит на всем вокруг твоя печать,Тебе дано губить и воскрешать,Верша над миром свой полет могучий.

Со злополучьем и с обидой жгучейМое не в силах сердце совладать:Лишь на тебя осталось уповать,—Не уповать же без конца на случай.

Приди избавить сердце от тоски,Забвеньем горькой помоги обиде,Сановников изобличи во лжи,

И на поверхность правду извлекиИз глубины, и в неприкрытом виде,Во всей красе, другому покажи.

Во времена весны твоей моглаТы с розою пунцовою сравниться,Что грудь подставить ветерку стыдитсяИ робкой ласке первого тепла.

Но роза бренна — значит, ты былаПрекрасна, как небесная денница,В лучах которой поле серебрится,Алеют горы и редеет мгла.

Года тебе не нанесли урона,И над тобой, одетою скромнее,Не торжествует юная краса.

Цветок милей недавнего бутона,И солнце в полдень жарче и светлее,Чем поутру всходя на небеса.

ДАЛМАЦИЯ