Джордано Бруно - О героическом энтузиазме Страница 31

Сладкие гневы, сладкая битва, сладкие стрелы, Сладкие раны мои, сладкие горести.

Чезарино. Думается, что здесь уже не осталось ничего больше, что надо было бы рассматривать. Взгляни теперь на этот колчан и лук Амура со стрелами вокруг и на бант с надписью: Вдруг, тайно.

Марикондо. Я хорошо помню, что видел «а этот сюжет стихи. Прочтем их сначала:

Орел, стремясь за пищей вожделенной,Расправив крылья, к небесам летит,А у зверей уже настороженный вид,Как только взмоет в третий раз надменный.И если лев, внушая страх священный,Из недр пещеры грозно зарычит, —Беду предвидя, каждый зверь бежитВ свою нору, голодный, «о смиренный.Когда перед китом средь волн плыветБезмолвная добыча, рыбья стая,Он ввысь вздымает буйный водомет.Орел, иль кит, иль лев, подстерегая,Врасплох свою добычу не возьмет,И лишь Любовь всех ловит, настигая.Так я, ее приходХочу поторопить хоть на мгновенье:Любви злочастной длительно томленье!

Есть три области жизни, состоящие из многих элементов: земля, вода, воздух. В них водятся три вида животных: звери, рыбы и птицы. В среде этих трех видов существуют властители, поставленные для этого и определенные природой: в воздухе — орлы, на земле — львы, в воде — киты, и каждый из этих видов, с одной стороны, обнаруживает большую силу и власть, чем другие, а с другой — открыто выражает черту величия души или подобие этого величия. Так, замечено, что лев, прежде чем выйти на охоту, испускает грозное рычание, которое заставляет насторожиться весь лес, как говорит поэтическое выражение об эриннийской охотнице:

Злобная с вышки, меж тем для зла видя время, богиня Всходит на кровлю крутую конюшни, из самой верхушки Сбора пастушеский знак подает и согнутым рогом Тартарский глас испускает, от коего целая тотчас Роща вострепетала и взвыли глубокие пущи.

Об орле же известно, что, желая предупредить о своей охоте, он сначала поднимается из гнезда перпендикулярно вверх и обычно только в третий раз бросается сверху вниз с большим порывом и быстротой, чемі если бы летел горизонтально; при этом, прежде чем наступит то мгновение, когда он отыщет преимущество в быстроте полета, он пользуется еще и выгодами осмотра издали той добычи, на которую уже было потерял надежду или же решился напасть после трех прицелов.

Чезарино. Можно ли выставить предположение, почему, если даже его глазам видна добыча сразу, он не бросается на нее сверху тотчас же?

Марикондо. Не обязательно! Но возможно, что он пристально присматривается, не представится ли ему лучшая или более подходящая добыча. Кроме того, не думаю, что так происходит всегда; это бывает лишь обычно. Однако вернемся к нашей теме. Что касается кита, вопрос ясен: будучи огромным животным), он не может плыть, не выдавая своего присутствия, ибо он оставляет за собой волны; кроме того, существует множество видов рыб, которые своими движениями и дыханием поднимают бурные взлеты водяных брызг. Итак, все три вида главных животных дают возможность более низким животным заблаговременно бежать. Значит, главные животные не ведут себя, как хитрецы и предатели. Амур же, еще более сильный и крупный, обладающий высшим) господством на небе, на земле и на море и который, подобно вышеназванным животным, должен был бы показать тем больше великодушия, чем больше у него есть силы, тем не менее нападает и ранит нежданно и внезапно.

Страсть проникает внутрь, в глубину суставов,Все опустошит тайный пламень жилы,Рану мальчик вширь не наносит вовсе,Но она мозги пожирает тайно,Пламенем сердца дев, им не знакомым,Пожирает вдруг…

Как видите, трагический поэт называет Амура огнем тайным, неведомым пламенем; Соломон зовет его крадущимися волнами; Самуил говорит о нем: веяние тихого ветра. Все трое указывают, с какой сладостью, мягкостью и лукавством на море, на земле и на небе он выходит, чтобы тиранствовать во вселенной.

Чезарино. Нет сильнее владычества, нет худшей тирании, нет лучшего господства, нет более необходимой власти, нет вещи слаще и нежней, не найти более жестокой и горькой пищи, не увидеть более жестокого божества, нет более приятного бога, нет более предательского и лицемерного деятеля, нет более царственного и верного творца, чем Амур, и, чтобы договорить до конца, мне кажется, что он есть все и делает все, что о нем можно сказать все и все можно считать ему свойственным.

Марикондо. Вы говорите очень хорошо! В самом деле, Амур как существо, действующее преимущественно при помощи зрения, которое является наиболее духовным из всех чувств, потому что оно вдруг поднимается до охвата пределов мира и, не теряя времени, переносит на все горизонты видимости, приходит и внедряется быстро, скрытно, внезапно и вдруг. Надо принять также во внимание высказывания древних, что Амур предшествует всем прочим богам; поэтому нет необходимости выдумывать, что Сатурн указывает ему путь, лишь следуя за ним. Затем» не к чему искать, появляется ли Амур и дает ли себя увидеть вовне, если его жилищем является сама душа, его ложем — само сердце, а сам он находится в составе нашей субстанции, в самом толчке наших сил. Наконец все, естественно, жаждет прекрасного и хорошего, и поэтому нет нужды рассуждать и спорить, почему страсть познает себя и утверждает и вдруг, в один миг, желание соединяется с желанным, как зрение со зримым.

Чезарино. Теперь взглянем, что должна выражать эта горящая стрела, вокруг которой имеется изречение: В каком месте нанесет новую рану? Объясните, какого места ищет стрела, чтобы ранить?

Марикондо. Нужно лишь прочитать стихотворение, в котором сказано следующее:

Апулия иль Ливия! средь летаВетрам такие всходы отдает,Такой лучистый зной на землю льетВокруг себя великая планета,В каком средь мук душа живая этаВ веселье боль, а в боли радость пьет.Ей две звезды льют жгучий свет с высот,Но ум и чувства давит гнет запрета.Не дли же пыток, ворог нежный мой!Зачем, Амур, удваиваешь рвенье?Ведь сердце стало раною сплошной.Уж места нет, куда б ты мог раненьеМне нанести, — пронзи ж меня стрелой,Иль ей придай иное направленье!Оставь со мной боренье, —Неправ и тщетен пыл затей твоих:Убить того, кого уж нет в живых.

Весь смысл здесь метафоричен, как и в других местах, и понять его можно через осознание. Множество стрел, ранивших и ранящих сердце, означает здесь бесчисленность индивидуумов и видов вещей, в которых отражается блеск божественной красоты, откуда, в соответствии со ступенями ее, Энтузиаста согревает страсть к цели и восприятию блага. То и другое из них, при помощи лучей силы и действия, возможности и результата, мучают и утешают, дают ощущение сладости и заставляют почувствовать горечь. Но там, где вся страсть обращена к богу, то есть к идее идей, и от света умопостигаемых вещей возвышается мыслью к сверхъестественному единству, там она есть вся любовь, все единство, там- она не чувствует в себе притяжения к разным предметам, которые ее отвлекали бы, но у нее одна лишь рана, — в которой соединена вся страсть и которая становится своею собственной страстью. Тогда нет любви или желания частной вещи, которая могла бы возбуждать влечение или по крайней мере ставить себя перед волей, потому что нет ничего более правильного, чем право, более прекрасного, чем красота, нет ничего лучшего, чем благо, нет ничего более крупного, чем величие, ни более светлого, чем тот свет, который своим присутствием затемняет и заглушает все прочие светы.

Чезарино. Нет ничего, что можно было бы прибавить к совершенному, если оно совершенно; поэтому воля неспособна к другому влечению, когда перед ней стоит то, что совершенно, превыше всего и больше всего. Теперь можно понять тот вывод, где Амуру говорят: не трать здесь даром своих попыток, потому что если и не напрасны (говорится ради некоторого подобия и метафоры), го несправедливы попытки убивать тою, кто мертв, то есть того, у кого нет больше — ни жизни, ни ощущения других предметов, то есть нет и тех, которыми его можно было бы ранить или подвергнуть другим видамі мучений. И эта жалоба падает на долю того, кто, чувствуя влечение к высшему единству, хотел бы избавиться от всего и отвлечь себя от толпы.

Марикондо. Вы толкуете очень хорошо.

Чезарино. А вот тут рядом изображен мальчик в лодке, которого вот-вот поглотят бурные волны; утомленный и подавленный, он уронил весла. Вокруг — изречение: Нельзя доверять поверхности. Это несомненно означает, что ясная гладь воды возбудила в нем желание погрести веслами по неверному морю, которое внезапно изменило вид; крайний, смертельный страх, невозможность справиться с порывом ветра заставили мальчика потерять голову и надежду и опустить руки. Однако взглянем на остальное.