Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре) Страница 31

Песнь четвертая

Первый уступ Предчистилища — Нерадивые

Когда одну из наших сил душевных*Боль или радость поглотит сполна,То, отрешась от прочих чувств вседневных,

Душа лишь этой силе отдана;И тем опровержимо заблужденье,*Что в нас душа пылает не одна.

Поэтому, как только слух иль зреньеК чему-либо всю душу обратит,Забудется и времени теченье;

За ним одна из наших сил следит,А душу привлекла к себе другая;И эта связана, а та парит.*

Дивясь Манфреду и ему внимая,Я в этом убедился без труда,Затем что солнце было выше края

На добрых пятьдесят долей,* когдаВсе эти души, там, где было надо,Вскричали дружно: «Вам теперь сюда».

Подчас крестьянин в изгороди садаПошире щель заложит шипняком,Когда темнеют гроздья винограда,

Чем оказался ход, куда вдвоемМой вождь и я за ним проникли с воли,Оставив тех идти своим путем.

К Сан-Лео всходят и нисходят к Ноли,И пеший след к Бисмантове ведет;*А эту кручу крылья побороли, —

Я разумею окрыленный взлетВеликой жажды, вслед вождю, которыйДарил мне свет и чаянье высот.

Путь шел в утесе, тяжкий и нескорый;Мы подымались между сжатых скал,Для ног и рук ища себе опоры.

Когда мы вышли, как на плоский вал,На верхний край стремнины оголенной:«Куда идти, учитель?» — я сказал.

И он: «Иди стезею неуклоннойВсе в гору вслед за мной, покуда намНе встретится водитель умудренный».

К вершине было не взнестись очам,А склон был много круче полуоси,Секущей четверть круга пополам.

Устав, я начал, медля на откосе:«О мой отец, постой и оглянись,Ведь я один останусь на утесе!»

А он: «Мой сын, дотуда дотянись!»И указал мне на уступ над нами,Который кругом опоясал высь.

И я, подстегнутый его словами,Напрягся, чтобы взлезть хоть как-нибудь,Пока на кромку не ступил ногами.

И здесь мы оба сели отдохнуть,Лицом к востоку; путник ослабелыйС отрадой смотрит на пройденный путь.

Я глянул вниз, на берег опустелый,Затем на небо, и не верил глаз,Что солнце слева посылает стрелы.

Поэт заметил, как меня потрясНежданный вид, что колесница светаЗагородила Аквилон* от нас.

«Будь Диоскуры, — молвил он на это, —В соседстве с зеркалом, светящим так,Что все кругом в его лучи одето,

Ты видел бы, что рдяный ЗодиакЕще тесней вблизи Медведиц кружит,Пока он держит свой старинный шаг.*

Причину же твой разум обнаружит,Когда себе представит, что Сион*Горе, где мы, противоточьем служит;

И там, и здесь — отдельный небосклон,Но горизонт один; и та дорога,Где несчастливый правил Фаэтон,*

Должна лежать вдоль звездного чертогаЗдесь — с этой стороны, а там — с другой,Когда ты в этом разберешься строго».

«Впервые, — я сказал, — учитель мой,Я вижу с ясностью столь совершеннойКазавшееся мне покрытым тьмой, —

Что средний круг вращателя вселенной,*Или экватор, как его зовут,Между зимой и солнцем неизменный,

По сказанной причине виден тутК полночи, а еврейскому народуБыл виден к югу. Но, когда не в труд,

Поведай, сколько нам осталось ходу;Так высока скалистая стена,Что выше зренья всходит к небосводу».

И он: «Гора так мудро сложена,Что поначалу подыматься трудно;Чем дальше вверх, тем мягче крутизна.

Поэтому, когда легко и чудноТвои шаги начнут тебя нести,Как по теченью нас уносит судно,

Тогда ты будешь у конца пути.Там схлынут и усталость, и забота.Вот все, о чем я властен речь вести».

Чуть он умолк, вблизи промолвил кто-то:«Пока дойдешь, не раз, да и не два,Почувствуешь, что и присесть охота».

Мы, обернувшись на его слова,Увидели левей валун огромный,Который не заметили сперва.

Мы подошли; за ним в тени укромнойРасположились люди;* вид их был,Как у людей, объятых ленью томной.

Один сидел как бы совсем без сил:Руками он обвил свои колениИ голову меж ними уронил.

И я сказал при виде этой тени:«Мой милый господин, он так ленив,Как могут быть родные братья лени».

Он обернулся и, глаза скосив,Поверх бедра взглянул на нас устало;Потом сказал: «Лезь, если так ретив!»

Тут я узнал его; хотя дышалаЕще с трудом взволнованная грудь,Мне это подойти не помешало.

Тогда он поднял голову чуть-чуть,Сказав: «Ты разобрал, как мир устроен,Что солнце влево может повернуть?»

Поистине улыбки был достоинЕго ленивый вид и вялый слог.Я начал так: «Белаква,* я спокоен

За твой удел; но что тебе за прокСидеть вот тут? Ты ждешь еще народаИль просто впал в обычный свой порок?»

И он мне: «Брат, что толку от похода?Меня не пустит к мытарствам сейчасГосподня птица, что сидит у входа,

Пока вокруг меня не меньше раз,Чем в жизни, эта твердь свой круг опишет,Затем что поздний вздох мне душу спас;

И лишь сердца, где милость божья дышит,Могли бы мне молитвами помочь.В других — что пользы? Небо их не слышит».

А между тем мой спутник, идя прочь,Звал сверху: «Где ты? Солнце уж высокоИ тронуло меридиан, а ночь

У берега ступила на Моррокко».*

Песнь пятая

Второй уступ Предчистилища — Нерадивые, умершие насильственною смертью

Вослед вождю, послушливым скитальцем,Я шел от этих теней все вперед,Когда одна, указывая пальцем,

Вскричала: «Гляньте, слева луч нейдетОт нижнего, да и по всем приметамОн словно как живой себя ведет!»

Я обратил глаза при слове этомИ увидал, как изумлен их взглядМной, только мной и рассеченным светом.

«Ужель настолько, чтоб смотреть назад, —Сказал мой вождь, — они твой дух волнуют?Не все ль равно, что люди говорят?

Иди за мной, и пусть себе толкуют!Как башня стой, которая вовекНе дрогнет, сколько ветры ни бушуют!

Цель от себя отводит человек,Сменяя мысли каждое мгновенье:Дав ход одной, другую он пресек».

Что мог бы я промолвить в извиненье?«Иду», — сказал я, краску чуя сам,Дарующую иногда прощенье.

Меж тем повыше, идя накрест нам,Толпа людей на склоне появиласьИ пела «Miserere»* , по стихам.

Когда их зренье точно убедилось,Что сила света сквозь меня не шла,Их песнь глухим и долгим «О!» сменилась.

И тотчас двое, как бы два посла,Сбежали к нам спросить: «Скажите, кто вы,И участь вас какая привела?»

И мой учитель: «Мы сказать готовы,Чтоб вы могли поведать остальным,Что этот носит смертные покровы.

И если их смутила тень за ним,То все объяснено таким ответом:Почтенный ими, он поможет им».

Я не видал, чтоб в сумраке нагретомГорящий пар* быстрей прорезал высьИль облака заката поздним летом,

Чем те наверх обратно поднялись;И тут на нас помчалась вся их стая,Как взвод несется, ускоряя рысь.

«Сюда их к нам валит толпа густая,Чтобы тебя просить, — сказал поэт. —Иди все дальше, на ходу внимая».

«Душа, идущая в блаженный светВ том образе, в котором в жизнь вступала,Умерь свой шаг! — они кричали вслед. —

Взгляни на нас: быть может, нас ты зналаИ весть прихватишь для земной страны?О, не спеши так! Выслушай сначала!

Мы были все в свой час умерщвленыИ грешники до смертного мгновенья,Когда, лучом небес озарены,

Покаялись, простили оскорбленьяИ смерть прияли в мире с божеством,Здесь нас томящим жаждой лицезренья».

И я: «Из вас никто мне не знаком;Чему, скажите, были бы вы рады,И я, по мере сил моих, во всем

Готов служить вам, ради той отрады,К которой я, по следу этих ног,Из мира в мир иду сквозь все преграды».

Один сказал: «К чему такой зарок?В тебе мы верим доброму желанью,И лишь бы выполнить его ты мог!

Я, первый здесь взывая к состраданью,Прошу тебя: когда придешь к стране,Разъявшей землю Карла и Романью,

И будешь в Фано, вспомни обо мне,Чтоб за меня воздели к небу взоры,Дабы я мог очиститься вполне.

Я сам оттуда; но удар, которыйДал выход крови, где душа жила,Я встретил там, где властны Антеноры*

И где вовеки я не чаял зла;То сделал Эсте, чья враждебность ширеПределов справедливости была.

Когда бы я бежать пустился к Мире* ,В засаде под Орьяко очутясь,Я до сих пор дышал бы в вашем мире,

Но я подался в камыши и грязь;Там я упал; и видел, как в трясинеКровь жил моих затоном разлилась».*

Затем другой: «О, да взойдешь к вершине,Надежду утоленную познав,И да не презришь и мою отныне!

Я был Бонконте, Монтефельтрский граф.Забытый всеми, даже и Джованной* ,Я здесь иду среди склоненных глав».

И я: «Что значил этот случай странный,Что с Кампальдино ты исчез тогдаИ где-то спишь в могиле безымянной?»*

«О! — молвил он. — Есть горная вода,Аркьяно;* ею, вниз от Камальдоли,Изрыта Казентинская гряда.

Туда, где имя ей не нужно боле,*Я, ранен в горло, идя напрямик,Пришел один, окровавляя поле.

Мой взор погас, и замер мой языкНа имени Марии; плоть земнаяОсталась там, где я к земле поник.

Знай и поведай людям: ангел РаяУнес меня, и ангел адских вратКричал: «Небесный! Жадность-то какая!

Ты вечное себе присвоить радИ, пользуясь слезинкой, поживиться;Но прочего меня уж не лишат!»*

Ты знаешь сам, как в воздухе клубитсяПар, снова истекающий водой,Как только он, поднявшись, охладится.

Ум сочетая с волей вечно злойИ свой природный дар пуская в дело,Бес двинул дым и ветер над землей.

Долину он, как только солнце село,От Пратоманьо до большой гряды*Покрыл туманом; небо почернело,

И воздух стал тяжелым от воды;Пролился дождь, стремя по косогорамВсе то, в чем почве не было нужды,

Потоками свергаясь в беге скоромК большой реке,* переполняя долИ все сметая бешеным напором.

Мой хладный труп на берегу нашелАркьяно буйный; как обломок некий,Закинул в Арно; крест из рук расплел,

Который я сложил, смыкая веки:И, мутною обвив меня волной,Своей добычей* придавил навеки».

«Когда ты возвратишься в мир земнойИ тягости забудешь путевые, —Сказала третья тень вослед второй, —

То вспомни также обо мне, о Пии!Я в Сьене жизнь, в Маремме смерть нашла,Как знает тот, кому во дни былые

Я, обручаясь, руку отдала».*

Песнь шестая