Франсуа Рабле - Гаргантюа и Пантагрюэль — III Страница 5

Видя, что Пантагрюэль хранит молчание, Панург продолжал:

— Если вдуматься хорошенько, то, попрекая меня долгами и кредиторами, вы, клянусь потрохами, портите мне все дело. Именно как должник я достигнул величия, всем внушаю почтение и страх и, вопреки мнению философов (которые утверждают, что из ничего ничего и не сделаешь), ничего не имея, без всякого сырого материала, стал делателем и создателем.

Кого же я создал? Уйму прекрасных и добрых кредиторов. Я готов утверждать под страхом любой кары вплоть до костра (только не включительно, а исключительно), что кредиторы — создания прекрасные и добрые. Не дающие в долг суть создания уродливые и злые, исчадья ада, сатанинские отродья. Чего же я наделал? Долгов. Какая это редкость, какая диковина! Общая сумма моих долгов превышает число слогов, получающееся от сочетания всех согласных со всеми гласными, а число это было найдено и высчитано славным Ксенократом. Вы не погрешите против практической арифметики, если станете судить о достоинствах должника по количеству его кредиторов.

Вы не можете себе представить, как приятно каждое утро быть окруженным толпою смиренных, угодливых, почтительных кредиторов! Как приятно бывает заметить, что чуть только ты поласковее на кого-нибудь взглянешь или получше угостишь, и вот уж этот поганец возмечтал, что сперва я удовлетворю именно его, что его очередь первая, и мою улыбку он принимает за чистую монету. В такие минуты мне представляется, что я играю роль Бога в сомюрской мистерии Страстей Христовых, что меня окружает сонм ангелов и херувимов. Кредиторы — это мои льстецы, мои прихлебатели, мои поздравители, мои ранние посетители, усердные мои молитвенники.

Глядя, как все в наше время горят желанием и охвачены неудержимым стремлением наделать долгов и наплодить кредиторов, невольно начинаешь думать, что описанная Гесиодом гора героических добродетелей, которая была моей первой темой для получения диплома, сплошь состоит из долгов, — недаром к ней так тянет и влечет всех смертных, хотя из-за трудностей пути мало кто на нее взбирается.

Не всякий, однако ж, способен стать должником, не всякий способен наплодить кредиторов. И вы хотите меня лишить неизреченного этого блаженства? Вы еще спрашиваете меня, когда я освобожусь от долгов?

Я вам больше скажу: клянусь святым угодником Баболеном, всю свою жизнь я смотрел на долги как на связующее звено, как на связующую нить между небесами и землей, как на единственную опору человеческого рода, без которой люди давно бы погибли. Быть может, это и есть та великая мировая душа, которая, согласно учению академиков, все на свете оживляет.

Чтобы вам это стало ясно, вообразите себе идею и форму какого-нибудь мира, — возьмите хотя бы тридцатый мир, описанный философом Метродором, или же семьдесят восьмой мир Петрона, но только лишенный должников и кредиторов. Мир без долгов! В подобном мире тотчас нарушится правильное течение небесных светил. Вместо этого полнейший беспорядок. Юпитер, не считая себя более должником Сатурна, лишит его орбиты и своею гомерическою цепью опутает все умы, всех богов, небеса, демонов, гениев, героев, бесов, землю, море, все стихии. Сатурн объединится с Марсом, и они перевернут весь мир. Меркурий не захочет больше услужать другим, перестанет быть их Камиллом, как его называли этруски: ведь он никому не должен. Венеру все перестанут чтить, оттого что она никому не дает взаймы. Луна нальется кровью и потемнеет. С какой радости солнце будет делиться с ней своим светом? Оно же ей ничем теперь не обязано. Солнце перестанет освещать землю. Светила перестанут оказывать на нее благотворное влияние, оттого что она не будет больше насыщать их своими испарениями и выделениями, которыми, как говорил Гераклит, как доказывали стоики и как утверждал Цицерон, питаются звезды. Между стихиями прекратится всякое общение, прекратится их чередование и превращение, оттого что ни одна из них не будет считать себя в долгу у другой, — ведь та ничего ей не ссудила. Земля не будет производить воду, вода не будет превращаться в воздух, воздух — в огонь, огонь перестанет греть землю. Земля ничего не будет рождать, кроме чудовищ: титанов, алоадов, гигантов. Дождь перестанет дождить, свет светить, ветер веять, не будет ни лета, ни осени. Люцифер порвет на себе оковы и, вместе с фуриями, эриниями и рогатыми бесами выйдя из преисподней, постарается прогнать с неба богов всех великих и малых народов.

Из этого ничего не ссужающего мира получится одно безобразие, клубок интриг, еще более запутанный, чем на выборах ректора Парижского университета, такая чертовщина, какой не увидишь и на представлениях в Дуэ. Люди перестанут спасать друг друга. Каждый волен будет кричать во всю мочь: «Пожар!», «Тону!», «Караул!» — никто не придет на помощь. Отчего? Оттого что он никому не дал взаймы, никто ему не должен. Никому нет дела, что дом его горит, что корабль его идет ко дну, что он разорился, что он умирает. Раз он сам никого не ссужал, то, наверно, и его никто не ссудит.

Коротко говоря, из такого мира будут изгнаны Вера, Надежда, Любовь, а ведь люди рождены, чтобы содействовать и помогать другим. Их место заступят Недоверие, Презрение, Злопамятство с целой когортой всех прочих зол, бедствий и проклятий. Вы невольно подумаете, что Пандора вылила на землю свою бутылку. Люди станут волками в образе человеческом, оборотнями и бесами вроде Ликаона, Беллерофонта и Навуходоносора, они превратятся в разбойников, убийц, отравителей, злодеев, злоумышленников, злопыхателей, ненавистников, каждый ополчится на всех, подобно Измаилу, Метабу, Тимону Афинскому, прозванному по этой причине мизантропом. Так что природе легче было бы питать рыб в воздухе и пасти оленей на дне океана, чем терпеть этот скаредный мир, где никто не дает в долг. Честное слово, я таких людей ненавижу.

Если же вы по образцу этого постылого и горестного мира представите себе малый мир, то есть человека, то вы и там найдете страшнейшую неразбериху. Голова не захочет ссужать нам зрение, управляющее ногами и руками. Ноги откажутся носить голову. Руки перестанут на нее работать. Сердцу надоест столько биться ради пульса других органов, и оно перестанет их ссужать. Легкие перестанут ссужать ему воздух. Печень не будет больше ему посылать питающую его кровь. Мочевой пузырь откажется быть должником почек, мочеиспускание прекратится. Мозг при виде столь неестественного устройства вещей свихнется и перестанет сообщать нервам чувствительность и приводить мускулы в движение. Словом, в таком выбитом из колеи мире, где ничего не должают, ничего не ссужают и ничего не дают взаймы, вы явитесь свидетелем более опасного бунта, нежели изображенный Эзопом в его притче. И мир этот, разумеется, погибнет, и не когда-нибудь вообще, а очень даже скоро, пусть это был бы сам Эскулап. Тело его сгниет немедленно, а возмущенная душа отправится ко всем чертям, следом за моими деньгами.

Глава IV.

Продолжение похвального слова Панурга заимодавцам и должникам

— И наоборот: вообразите мир, где каждый дает взаймы, каждый берет в долг, где все — должники и все — заимодавцы.

Какая гармония воцарится в стройном движении небесных сфер! Я словно бы отсюда слышу их музыку, столь же явственно, как некогда Платон. Какое согласие установится между стихиями! Как усладится природа всем, что она создала и взрастила! Церера предстанет отягченною хлебными злаками, Бахус — вином, Флора — цветами, Помона — плодами, Юнона, царица эфира, предстанет пред нами светлой, животворящей, всех радующей.

Взор мой теряется в этих красотах. Среди смертных — мир, любовь, благоволение, взаимная преданность, отдых, пиры, празднества, радость, веселье, золото, серебро, мелкая монета, цепочки, кольца, всевозможные товары — и все это будет переходить из рук в руки. Ни тяжб, ни раздоров, ни войн; ни ростовщиков, ни скряг, ни сквалыг, ни отказывающих. Господи Боже, да ведь это будет золотой век, царство Сатурна, точный слепок с Олимпийских селений, где нет иных добродетелей, кроме любви к ближнему, которая царит надо всем, властвует, повелевает, владычествует, торжествует. Все будут добры, все будут прекрасны, все будут справедливы. О счастливый мир! О жители счастливого этого мира! Вы трижды, вы четырежды блаженны!

Мне уже кажется, что и я нахожусь в этом мире. А, чтоб! Если б в этот мир, блаженный, всем ссужающий и нивчемнеотказывающий мир, пустить папу со всем скопом кардиналов и со всей его священной коллегией, то не в долгом времени там развелось бы столько святых первого разбора, столько чудотворцев, столько тропарей, столько обетов, столько хоругвей и столько свечей, сколько их теперь не наберется во всех девяти епископатах Бретани. Единственно, кто бы с ними потягался, это святой Ив.

Вспомните, пожалуйста, что доблестный Патлен, желая возвеличить отца Гийома Жосома и наивысшими похвалами превознести его до третьего неба, отозвался о нем так: